- Это все интересно. И ваша тактика понятна. Но я прошу сделать перерыв.
Наступила пауза. Послышались четкие шаги часового по стылой земле. Лишь теперь она обратила внимание на обстановку, на землянку с застывшим оконцем, с дверью, прикрытой плащ-палаткой, с инеем в щелях меж бревен, с мерцающим светом трофейной плошки.
- Так случилось, что я одинок, - продолжал Дроздов. Он заговорил вдруг обычным голосом, и это удивило ее. - И я еще не стар. Мне показалось… Нет, я уверен в этом: вы бы, Галина Михайловна, могли быть мне боевой подругой. И не только, - добавил он и полез за папиросами.
Он курил и ждал ответа. А она не знала, что сказать.
- А вы знаете, - сказала она самым невинным тоном, чтобы как-то оттянуть ответ, - я чуть не забыла. Для медсанбата машина нужна. Мы так мучаемся без надежного транспорта.
Дроздов ухмыльнулся уголками губ.
- Это непросто, но попробую. Все, что вы захотите, будет исполнено, конечно, насколько позволят условия и обстановка.
"Ну как отказать поделикатнее? - мучилась Галина Михайловна. - Как отказать, чтобы не обидеть его?"
- Можно мне подумать? - попросила Галина Михайловна.
- Да, да. Конечно. Даже нужно.
Всю эту ночь Галина Михайловна не спала, шепталась с Серебровой.
- Да соглашайся. Такой человек. Девчонки от зависти сгорят, - советовала Сереброва.
- Но ведь война.
- Вот именно. Хоть выживешь.
- Но ведь у меня никаких чувств к нему.
- Появятся, - хихикнула Сереброва. - После первой ночи.
Медсанбат получил машину. А дроздовская эмка не появлялась три дня. На четвертый она пришла. Командир медсанбата на этот раз не поторапливал подчиненную, говорил с сочувствием:
- Ждут, Галина Михайловна. Придется поехать. Передайте, что мы благодарим.
Все кончилось неожиданно и плохо. Галина Михайловна робко, но твердо заявила Дроздову, что она слишком его уважает, чтобы обманывать с самого начала. А Дроздов после долгого молчания уже особым металлическим голосом произнес:
- Что ж, тогда прощайте, Галина Михайловна. Я не могу спокойно вас видеть. Не могу. И зачем только вас, красивых, на фронт посылают?!
Он, захватив на ходу полушубок, вышел из землянки. Галину Михайловну провожал ординарец полковника.
А через три дня она получила назначение в отдельный стрелковый батальон, на самую малую для врача должность - врачом батальона на передовую.
Командир медсанбата вздыхал:
- Ну что же вы? Как же вы? И я тоже. - Он махнул рукой и ушел огорченный.
Сереброва плакала, прощаясь:
- Ведь убьют тебя. Убьют. Глупая ты. Глупая…
X
А операции все не было. Сафронов ходил сам не свой от огорчения и ожидания.
- Отдыхать, - посоветовал Лыков-старший собравшимся у его палатки офицерам. - Все свободное время использовать для отдыха.
А Сафронову не отдыхалось. В состоянии томления он отыскал Штукина. Тот как ни в чем не бывало находился в палатке, лежал на носилках и читал книгу. Приходу Сафронова он не удивился, будто ожидал его.
- Вижу, одолевает нетерпение и жажда деятельности, - заключил Штукин, едва взглянув на Сафронова. - Узнаю своего командира взвода по походочке.
- А что делать? - спросил Сафронов.
- Займись чем-нибудь. Я вот, например, хирургию повторяю, в частности операции на селезенке. Желаешь послушать?
Сафронов не выразил желания, встал и вышел из палатки, чтобы не мешать другу.
На третьи сутки, ранним утром, еще до подъема, вдруг началось то, чего он так долго и мучительно ожидал. Еще не проснувшись, Сафронов почувствовал, как под ним задрожала и загудела земля. Он вскинул голову, прислушался: земля действительно гудела и дрожала. Гудение шло из глубины, из самых недр, нарастающее, угрожающее, тревожное.
Сафронов не успел осознать происходящего, услышал голос Любы из-за занавески:
- Ну вот и началось.
И тотчас зашумели санитары.
- Кто пилотку увел? - кричал Галкин.
Сафронов, на ходу надевая ремень, вылетел из палатки. И из других палаток выбегали люди, устремляясь к опушке леса. Вскоре весь медсанбат, все свободные от нарядов собрались здесь.
Но ничего такого не было видно. Денек начинался серенький. Небо слегка поднялось над вершинами сосен и висело серой давящей плитой. А гул стоял такой, что приходилось повышать голос, чтобы слышать друг друга.
Теперь уже Сафронов понял, что это артподготовка, что орудия где-то за их спинами, а снаряды летят над их головами, понял, что начинается наступление и это салют его долгожданному часу. И он не смог сдержать улыбки. Да и все вокруг улыбались.
- Хорош концертик, дядя Валя? - кричал капитан Чернышев и поднимал большой палец над головой.
- Хорош, - согласился Сафронов, чувствуя, как им завладевает всеобщее ликование.
"Я еще никогда такого не слышал, - подумал он. - Это чудо. Это просто великолепно. И когда успели подвезти столько орудий?"
Ему казалось - ничто теперь не устоит перед этой силищей, что там, в стане врага, не осталось камня на камне, что можно бы уже и остановиться, и продвинуться вперед без потерь. Но орудия всё били и били. Удары их сливались в одну оглушительную канонаду. Отдельные залпы были едва различимы, они не успевали умолкнуть, их настигали вторые, третьи… Будто по огромному бубну ударяли огромной кувалдой, и бубен дребезжал, вздрагивал и гудел.
От сознания, что здесь, рядом, за спиной, стоит такая силища, от понимания, что эта артподготовка несомненный показатель предстоящего наступления, от мыслей, что и он наконец хоть в малой мере является участником этого наступления, Сафронову сделалось так радостно, что он с трудом удержался от проявления своих чувств.
Нежданно к ударам орудий примешались новые, упругие, шипящие звуки, словно огромные головешки бросали в холодную воду. И тотчас Сафронов заметил, как серое небо распороли стремительные огненные стрелы.
- "Катюши" дают. "Катюши"! - закричали вокруг.
"А-а! - мысленно заорал Сафронов. - Дождались! Получайте!"
И тут над головами послышалось гудение - отчетливое и резкое. Оно нарастало и приближалось. Буквально над вершинами сосен на бреющем полете появились самолеты с красными звездами на крыльях. Они пролетали так низко, что можно было разглядеть летчиков в шлемах и очках.
- Ура-а! - не выдержала Стома и опять, как когда-то перед танкистами, запрыгала, размахивая пилоткой.
И Сафронов начал махать летчикам, и Чернышев, и другие. Летчики, наверное, не видели этих приветствий, не успевали увидеть. Самолеты летели и летели, волна за волной.
"Катюши" угрожающе шипели, выбрасывая огненные стрелы в сторону врага.
Это длилось долго. Большинство людей разошлись по своим местам. Лишь Сафронов да еще несколько человек продолжали стоять на опушке, захваченные удивительным зрелищем. Сафронов так бы и стоял до конца артподготовки, если бы его не окликнули негромко, но внятно:
- Товарищ Сафронов, кхе-кхе… Я к вам зашел, кхе-кхе, а в палатке вас нет.
Перед ним стоял замполит капитан Доброхотов. Сафронов виновато повел руками.
- Что вы… кхе-кхе… Это правильно. У меня у самого на душе праздник… кхе-кхе. - Замполит привычно покашливал, приглаживая ладонью седую прядь. - Но у нас начинаются будни. Тяжелые будни. Вы как… кхе-кхе… готовы?
- Да вроде бы. Только вот санитара нет. И коллектив еще не сработался.
- Вы в точку… кхе-кхе… насчет коллектива, - поддержал Доброхотов и совсем по-штатски взял Сафронова под руку. - Ну а если что, вы… кхе-кхе, не стесняйтесь, обращайтесь. Мы ведь с вами как-никак почти земляки, кхе-кхе…
Весь этот день медсанбат ожидал раненых. Хирурги - Штукин и Дорда, - в стерильных халатах, с намытыми руками, не выходили из операционной. "Стерильная" сестра сидела у столика с инструментами. Лейтенант Кубышкин по приказанию Сафронова не один раз выбегая на дорогу: "Может, сбились? Может, не туда едут?" В конце концов Сафронов не выдержал, обратился к НШ:
- Машины попутной не будет? Проверить бы. Может, что с указками?
Царапкин тотчас распорядился завести мотоцикл, который успели исправить, а Сафронов поехал к развилкам дорог. Он убедился: указки на месте. Но раненых нет. А они должны, должны быть.
Появился корпусной врач, и все выяснилось: "Раненые поступают в медсанбаты пехотных частей, которые выдвинулись ближе нас. Так и положено. Наш корпус вошел в прорыв. Ожидайте. Готовность номер один".
Вечером загудела машина.
- Кажись, - произнес Галкин, и весь приемно-сортировочный взвод выскочил из палатки.
На открытом "виллисе" привезли сержанта. Несчастный случай.
- Руку свернул. Еще хорошо отделался, - рассказывал тот, кто доставил пострадавшего.
Сержанта провели в палатку, усадили перед самодельным столиком, и, пока он жадно ел, а Люба заполняла положенную для всех "карточку передового района", все разглядывали его с любопытством, точно он был пришельцем с другой планеты.
- Ну как оно, это самое, там? - не выдержал Галкин.
Сержант прожевал, помедлил и ответил достойно:
- Наступаем.
- Стал быть, ясно, - вмешался Лепик. - А далеко ли продвинулись?
- Угу-у, - промычал сержант.
Оформив его поступление, Сафронов лично повел сержанта в хирургическую палатку. Он мог бы, конечно, и сам заняться этим пострадавшим, но никогда еще не вправлял вывиха, да и от хирургов уже приходил санитар, им тоже не терпелось вступить в дело.
Пока Сафронов переговаривался со Штукиным, пострадавшего раздели и капитан Дорда, осмотрев его, велел улечься сержанту лицом вниз.
- Свесьте руку. Потерпите. Возможно, само вправится.
Сафронов не утерпел, вошел в перевязочную, взглянул на сержанта. Бросились в глаза белое тело и отчетливо загорелые лицо и шея. Казалось, что к этому телу приставлена голова другого человека.
Сафронову стало не по себе от этой мысли, и он снова вернулся к Штукину.
- Возможны всякие варианты, - рассуждал Штукин. - Поступление раненых бывает далеко не равномерным. Определенной цикличности не наблюдается. Тут типичная аритмичность…
Он явно перебарщивал, изображая из себя сверхопытного человека. Сафронову не хотелось возражать. Он еще раз взглянул на сержанта, кивнул хирургам и направился к себе.
XI
Галина Михайловна ожидала предстоящую работу спокойно. За порядком в палатке следила медсестра Настенька, прилежная и славная девушка.
"Ей легче: она некрасивая", - подумала, глядя на свою сестричку, Галина Михайловна, и слова полковника Дроздова, брошенные на прощание, невольно припомнились ей…
До конца дней своих Галина Михайловна не забудет свое прибытие в тот единственный, самый страшный и самый родной для нее отдельный стрелковый батальон.
Сначала ее доставили в штаб полка, которому был придан этот СБ. Еще по дороге они попали под минометный обстрел. Крошки мерзлой земли ударяли по кузову, но, в общем, все обошлось благополучно. Штаб полка - блиндаж, четыре ступеньки вниз, - тоже находился в зоне обстрела. Кругом поднимались черные султаны. И земля дрожала под ногами.
Галина Михайловна находилась как в полусне: все замечала, все видела, но как-то не очень реагировала, словно была уверена, что это ее не касается и ей не угрожает.
Ее принял командир с одной шпалой в петлицах. Когда она неумело и нечетко доложила о прибытии и достала из нагрудного кармана предписание, он прочитал его, поднял очки, точно желая удостовериться, она ли это, и велел вызвать старшего врача. Появился старший врач - длинный, узкий, весь вытянутый, с длинной шеей и маленькой головой, ну как есть жираф. (При этом сравнении на нее, помнится, напал такой смех, что она еле сдержалась, чтобы не прыснуть.) "Жираф" склонился над нею, посмотрел с высоты своего роста удивленным взглядом и переглянулся с очкастым. Тот передал ему предписание. После долгой неловкой паузы "жираф" сказал:
- Там санинструктора нет.
- Нужно дать, - распорядился очкарик.
- Сейчас как раз…
- Обеспечить, - повторил очкарик.
"Жираф" повел головой и пригласил Галину Михайловну к себе в блиндаж, находившийся неподалеку от штабного. Тут он ее накормил и предложил побыть сегодня здесь, хотя бы отоспаться, Но Галина Михайловна отказалась:
- Чего уж. Надо на место. Там, наверное, дело есть.
"Жираф" сочувственно покачал головой, повернулся к двери, крикнул фальцетом:
- Крупенюка ко мне!
Появился красноармеец с тремя треугольничками в петлицах. Галина Михайловна обратила внимание на его пунцовые щеки и на то, что ушанка была завязана под подбородком.
- Крупенюк, - приказал "жираф", - поступаешь в распоряжение военврача. Направляешься в стрелковый батальон. Захватишь сумку. Тебе соберут все, что надо.
Крупенюк вел себя явно не по-военному, на все слова старшего врача послушно кивал головой, а не козырял, как положено. Когда они очутились на улице, Крупенюк, заметив внимательный взгляд военврача, объяснил причину завязанных ушей:
- Ухи поморожены. Шшиплет.
"И щеки прихватило", - подумала Галина Михайловна, но сказала совсем другое:
- Куда идти? Дорогу знаете?
- Ишшо бы. Километр с гаком по лесочку, а там… - Он покосился на женщину. - Ну да ничего. Проскочим.
"Вот именно", - про себя рассудила Галина Михайловна и не ощутила ни боязни, ни страха. Было одно желание: поскорее добраться до места новой службы.
Снова начался обстрел. Где-то поблизости раздавались лающие взрывы, а однажды грохнуло совсем рядом. Вскоре они прошли мимо свежей воронки. И Галина Михайловна оглянулась. Так резко бросалась в глаза эта дымящаяся чернота на белом снегу.
- Минометами шпарит, - объяснил Крупенюк.
И опять она не напугалась и не почувствовала страха. Приняла это объяснение к сведению, словно оно ее не касалось и она не принимала участия в том, что происходит вокруг. И обстрел, и мины, и осколки, что летали поблизости, будто бы угрожали кому угодно, только не ей, А она могла все это наблюдать спокойно, как на прогулке.
Крупенюк согрелся. От его широкой спины шел пар. Шинель стала покрываться инеем, отчетливо заметным на каждой ворсинке.
- Может, передохнете? - предложила Галина Михайловна. - Или я сумку возьму? Или дайте мой чемодан.
- Ништо, - отказался Крупенюк, пробираясь вперед по рыхлому, выпавшему за ночь снегу.
Она шла легко, хотя ноги проваливались в снег почти по колено.
- От теперь, - вполголоса произнес Крупенюк и тяжело перевел дыхание.
Он жестом велел ей пригнуться и, когда она это сделала, начал пояснять:
- Ишшо метров пятьсот. Вон лесочек видите? Сейчас лощинка будет, потом угор, кусточки, а там пустошь. Это мертвое пространство…
- Безопасно? - спросила Галина Михайловна.
- Не-е. Самое опасное. Говорю - мертвое.
Галина Михайловна в душе улыбнулась над тем, как он своеобразно понимает "мертвое пространство", но ничего не сказала.
- Это метров десять, - продолжал Крупенюк. - Это бежать надо. Там камень по дороге. Не спотыкнитесь. Ну и остаток по-пластунски.
Она слушала и удивлялась: чего тут такого? Как об этом можно столько говорить? Она видела снежное поле. Кустики. А совсем недалеко лесок. Только какой-то странный, срезанный, куцый, почти без вершин.
Что-то дзинькнуло. Крупенюк притиснул ее к дереву. Не успела она возмутиться, он произнес:
- Клюнуло, - и показал глазами на дерево.
Галина Михайловна взглянула на ствол и заметила царапину, будто по коре провели острым предметом. Но и это ее не напугало. Она продолжала ощущать себя отрешенной и посторонней. Это он, санинструктор Крупенюк, был действующим лицом, а она шла за ним и наблюдала.
- От плохо, - Крупенюк покачал головой. - Засекли, значит.
"Так не ходите", - хотела сказать она, жалея его и совсем не думая о себе.
- Подождем. Замри, - прошептал Крупенюк и опустился на локти, глазами повелев ей сделать то же. Но Галина Михайловна вовсе не хотела ложиться в снег и подчинилась исключительно из чувства сострадания к санинструктору.
- За мной. И не отставайте, - прошептал Крупенюк и, как в воду, привстал и снова нырнул в снег.
Впереди себя он толкал ее чемодан, а за ним полз сам, ловко передвигая ногами. Галина Михайловна видела широкие подошвы его сапог со стоптанными каблуками. Она ползла, сдерживая возмущение. "И чего? И зачем? Нагоняет страху".
Было тихо. Никто не стрелял. Снег лежал белым, нетронутым. Смотреть на него приятно, но когда он попадает в рукава и холодит тело - совсем не радостно. "Слушайте, пойдемте нормально", - собиралась предложить Галина Михайловна, но в этот миг где-то сбоку послышались хлопки, будто кто-то играл в детскую хлопушку.
- Быстрее, - зашептал Крупенюк, и подошвы его сапог стали отдаляться от лица Галины Михайловны.
За кустами они остановились. Галина Михайловна повернулась на бок, чтобы вытряхнуть снег из рукава. И тут заметила, как на нее стали падать веточки, словно их срезал невидимый садовник. Наблюдать это было забавно: никого нет, а веточки падают.
- Тихо. Замерли, - прошептал Крупенюк.
Из сочувствия к нему она даже дыхание затаила. Кругом было пусто, и казалось, что за десятки километров вообще нет ничего и никого живого.
- Теперь рывок. Сперва я, потом вы. Только со всей силы. Пушше, пушше.
Крупенюк вскочил, подхватил чемодан и рванулся вперед.
"Куда вы?" - хотела крикнуть Галина Михайловна.
Но Крупенюк был уже далеко, и ей ничего не оставалось делать, как побежать за ним…
Галина Михайловна невесело усмехнулась, вспомнив, о чем она тогда думала, когда бежала за санинструктором. Она думала, не высоко ли она поднимает ноги, прилично ли она бежит.
- Замерли, - приказал Крупенюк, и она снова затаила дыхание. - Чего они молчат? - прошептал он.
- И вообще, надо было… - вырвалось у Галины Михайловны.
- Тихо. Ишшо не все.
Крупенюк осторожно прополз еще несколько шагов и не выдержал тишины, приподнял голову. И тут опять хлопнула хлопушка, и он уткнулся в снег. Галина Михайловна обратила внимание на его подошвы, левая как-то странно подвернулась, носком внутрь.
- Что такое? - спросила она. - Товарищ Крупенюк, товарищ Крупенюк! Ну-ка, встаньте сейчас же.
Крупенюк не двигался. На мгновение, лишь на мгновение она оцепенела, то есть тело оцепенело, а голова вдруг заработала отчетливо: "Прежде всего надо выяснить, что с ним. И она приказала себе действовать. Подползла к санинструктору, повернула его на бок и увидела над правой бровью круглое красное пятнышко. И больше ничего. Только завязанная шапка на затылке пропиталась кровью, хлюпала под рукой. Пунцовые щеки Крупенюка побледнели.
- Мертв, - прошептала Галина Михайловна и повела глазами по сторонам, поняв, в каком ужасном положении она очутилась.
Среди пустого поля. С мертвым человеком на руках. Под пулями врага. Теперь она стала не наблюдательницей событий, а непосредственным участником их. От этих мыслей, от этого преобразования ей сделалось не по себе, тело покрылось противным потом, а во рту сухо, как в сильную жару. Она машинально захватила пригоршню рыхлого снега, поднесла его к губам и не ощутила холода.
"Что делать? Что делать?"
Заработал инстинкт самосохранения, спавший в ней до тех пор.