Максим Корюков в эту минуту у моста принимал от гвардейцев бревна и, кажется, не заметил прибывшего генерала. Лишь ординарец Миша, всегда внимательно следивший за тем, что происходит за спиной комбата, заметил генерала.
- Командующий…
Но предотвратить дальнейшее было не в его силах.
- Самовольничать, такой-сякой! - выругался разгневанный генерал, и его палка взвилась над широкой спиной Корюкова.
"Ударит!" - замерло сердце Лени.
Но Корюков, будто нечаянно, наотмашь, как коршун крылом, махнул рукой и тем отвел палку в сторону.
"Что ты наделал, Максим!" - подумал Леня, покрываясь испариной. Он испугался, как мальчишка. Но Корюков спокойно повернулся к генералу и взял под козырек.
- Ба, да это ты, Корюков!
- Я, товарищ генерал.
- Что же ты, черт бы тебя подрал!..
- Черту со мной не справиться, но вот задержался, мост взорван…
К генералу подбежал поляк, тот, который первым начал разбирать сарай. Он попытался объяснить генералу, что капитан и его солдаты не виноваты: сарай разбирал он и его товарищи, батраки с господского двора.
"Молодец", - одобрил Леня поляка. Тот и в самом деле привел с собой ватагу мужиков и заступился за Максима.
- Видел я, кто бревна тащил, - ответил поляку генерал, пряча руку с палкой за спину. - Вот, - он покосился в сторону Лени и снова к Корюкову: - Опоздал, теперь будешь тут сидеть…
Между тем сбежавшиеся поляки, желая доказать, что они готовы помочь Красной Армии чем только могут, бросились под мост - ремонтировать разрушенную часть пролета.
И вот уже кто-то из них кричит оттуда:
- Готово, давай вперед!..
Головной танк медленно движется по отремонтированной части моста. Прогибаются балки, садятся опоры, трещат стойки. Еще секунда - и танк провалится, рухнет. Но ни один из поляков не отходит от моста. А тот, самый бойкий, даже полез под крестовину, уперся руками в коленки, спиной чувствуя осадку, сообщает:
- Держим, держим…
"Еще не хватало в присутствии генерала задавить человека. Уходи ты оттуда к черту!" - мысленно возмутился Леня, придерживая плечом наискось поставленную балку.
Первый танк прошел! За ним - второй! Третий! Рядом с Леней - два поляка. Они принимают от него на свои плечи балку, как бы говоря: "Давай, товарищ, вперед, а мы поддержим". И в самом деле: взглянув на осмелевших поляков, Леня подумал, что они готовы перенести наши танки на своих плечах через эту преграду.
Когда танки переправились на другой берег, генерал, развернув перед Корюковым карту, сказал:
- По этой дороге отходит крупный немецкий штаб. Ты мог наступить ему на хвост.
- Виноват, не успел, мост задержал, - ответил Корюков.
- Теперь сворачивай вот на проселочную, выходи сюда и седлай шоссе. Пропускать фашистов в Познань нельзя - там крепость, потом их оттуда не скоро вы бьешь. Надо торопиться.
- Понятно. Разрешите по машинам? - спросил Корюков.
- Давай!
Генерал крепко пожал руку Корюкову. И, глядя друг другу в глаза, они улыбнулись.
Леня подивился: вот ведь как бывает на свете!
На пригорке показалась голова колонны главных сил дивизии.
- По машинам!..
Леня вскочил на борт головной машины и пристроился рядом с Корюковым. Здесь же примостился Виктор Медведев.
Взревели моторы, залязгали гусеницы танков. Оглянувшись, на генерала, Корюков взял под козырек. Генерал, улыбаясь уголками толстых губ, погрозил ему кулаком:
- Я тебе задам!.. Ты полк поведешь на Берлин…
Корюков не расслышал этих последних слов: батальон ринулся вперед. И только заметил, как, улыбаясь одними уголками губ, генерал провожал его добрым взглядом: "Счастливого пути!"
Доброе сердце у этого генерала, солдатское.
Впервые Максим Корюков встретился с ним в окопах… Да, да, в окопе, на самом жарком участке обороны Сталинграда - на Мамаевом кургане.
- Ну как, взводный, туговато приходится? - спросил тогда генерал Корюкова и, не дожидаясь ответа, посоветовал: - Эти пупки (так он назвал водонапорные баки) надо удержать. Отсюда весь город как на ладони. Соображаешь?
- Соображаю, но немцы уже вплотную подошли к бакам.
- Вот и хорошо, подпускайте их еще ближе, на бросок гранаты, и глуши так, чтоб залегли. Будут окапываться - не мешай.
- Как не мешать?
- Пускай окапываются перед самым твоим носом. Так лучше. А почему - сам поймешь. Если вздумают отходить - не зевай, бей из пулеметов, не жалей патронов, чтобы опять залегли, и не отпускай их далеко от своих окопов, держи не дальше, как на бросок гранаты… Привыкай решать боевые задачи самостоятельно, больше доверяй подчиненным - они понимают дело не хуже меня с тобой…
Какое это было облегчение! Смелый тактический прием - держать противника на расстоянии броска гранаты - выбил из рук немецких генералов главный козырь войны - авиацию! А что было до этого? Фашистские летчики давили, крошили, рвали в клочья наспех построенные оборонительные сооружения. Вслед за бомбовым ударом на окопы наползали танки, сопровождаемые пехотой, и оставшиеся в живых защитники разбитых позиций откатывались назад, на новые рубежи. Казалось, этому не будет конца. И гибли, гибли люди. Только в боях на дальних подступах к Волге, на степных холмах, пулеметный взвод Корюкова потерял больше половины пулеметчиков - четырнадцать из двадцати шести. Могли погибнуть и остальные. Корюков не рассчитывал остаться в живых и уже стал терять веру в способность командира организовать отпор врагу. Да и что можно было противопоставить четко работающей военной машине Гитлера? Что можно было сделать, если у фашистов такое превосходство в технике? Как, чем остановить врага? Казалось, на эти вопросы невозможно найти практического ответа. И вдруг, нет не вдруг, а с приходом в армию нового генерала, предложившего на первый взгляд простой тактический прием - держать врага перед своими окопами на расстоянии броска гранаты, - гитлеровская машина забуксовала, замедлила ход…
Там, на Волге, где горели земля и камни, в руинах истерзанного города были подрублены корни побед гитлеровской стратегии.
И сейчас, вспомнив первую встречу с Бугриным, Максим Корюков уже забыл о палке, которой угрожал ему Бугрин, а думал о нем, как о человеке, у которого война как бы оголила нервы. При этом бывает часто "короткое замыкание", получается вспышка, но, чтобы не схватиться за пистолет, генерал хватается за палку. Нервы есть нервы. Бугрин живой человек, и война есть война.
3
Батальон снова остановился. Танки рассредоточились, автоматчики и пулеметчики залегли вдоль дороги.
Наконец пришел момент, когда Леня сможет перезарядить снайперку. Правда, позиция невыгодная - низина, обзор неважный. Продвинуться бы еще на километр вперед, да опоздали, нельзя. Там, на опушке леса, появились немецкие броневики. Штук десять.
Вскоре от броневиков отделилась группа мотоциклистов.
"Это, наверно, разведчики. Приняли нас за немцев. Хотят узнать, какая часть отступает…" - смекнул Леня. Он уже начал разбираться в существе происходящего.
Лежал он рядом с Медведевым на бугорке, за кучей гравия.
- Не торопись, наводи на башню головного броневика. Там сейчас обнаружится цель, - наставлял его Медведев. - На мотоциклистов не обращай внимания, их наши пулеметчики снимут.
Леня навел снайперку на башню головного броневика, но, не обнаружив никакой цели, опустил ствол чуть ниже.
- На башню, на башню наводи, - еще раз предупредил Леню Виктор Медведев. Ему, видно, очень хотелось, чтобы его ученик открыл личный счет именно сейчас, под его руководством. Свою винтовку он держал в одной руке. - Внимание…
Над башней показалась голова. Леня попытался поймать ее на перекрестке оптического прицела. Указательный палец мягко лег на спусковой крючок. Но… цель скрылась.
- Прозевал, - уже сердито сказал Медведев.
- Еще раз появится, - успокоил его Леня.
- Едва ли.
В это мгновение по мотоциклистам ударили пулеметчики, а броневик, за которым следил Леня, развернулся и умчался назад… Лишь клубы копоти остались на том месте, где только что был броневик.
Все это произошло так быстро, что ни Виктор Медведев, ни лежащие в засаде гвардейцы не успели оценить значение момента.
- Вроде важная птаха была.
- Не птаха, а целая ворона.
- Хватит вам, в другой раз он не прозевает, - заступился за Леню Медведев.
- Вы, снайперы, метко бьете по привязанным целям. Следующий раз я ему помогу: сбегаю, привяжу фашиста к дереву, тогда пущай бьет, - не унимался гвардеец, лежавший правее Медведева.
В небе появились две стаи немецких истребителей, одна из них снизилась над залегшим батальоном.
- Воздух… Воздух… - затарабанили по броне сигнальщики.
Наших истребителей пока не было видно. Как ни странно, но авиаторы отстали от наземных войск. Они просто не могли угнаться за танкистами и пехотинцами, их задерживала перебазировка аэродромов. Поэтому последние три дня в небе все реже и реже появлялись наши истребители. Зато все чаще и чаще, порой из-за спины наступающих частей, взлетали немецкие.
Корюков немедленно связался по радио с представителем авиачасти при штабе дивизии. Тот ответил: "Все соколы на прикрытии колонны главных сил".
И гвардейцы вынуждены были отбиваться от "мессершмиттов" ружейно-пулеметным огнем.
Немецкие летчики, пикируя почти до самой земли, строчили из пулеметов. Они делали все, чтобы не допустить преследования броневиков. Сбрасывая бомбы и обстреливая танки зажигательными снарядами, немецкие летчики, казалось, готовы были сесть на стволы танковых орудий. Послышались стоны раненых.
"Гады, жалят и сами гибнут", - с негодованием подумал Корюков, наблюдая за тем, как воспламенились два "мессершмитта". Они напоролись на огонь пулеметов, установленных на турели у танков. Однако это не ослабило рвения фашистских летчиков, а, наоборот, привело их в бешенство. Они тройками, пятерками бросались в пике и строчили по танкистам и залегшим пехотинцам длинными очередями.
"Где же наши истребители? Поднимать батальон сейчас нет смысла. Атаковать пустую дорогу… Не успеют выбежать стрелки из засады, как штурмующие самолеты ополовинят батальон, а впереди еще много укреплений, впереди еще Берлин". Максим Корюков почему-то был глубоко уверен, что его батальон будет штурмовать столицу фашистской Германии.
Наконец-то появились наши истребители. Немецкие асы увлекли их в сторону. Завязался воздушный бой:
- По машинам!..
4
К исходу восьмого дня наступления Бугрину стало ясно, что задача, какую поставило перед войсками 1-го Белорусского фронта Верховное Главнокомандование на берлинском направлении, решается успешно. Овладев городами Радом и Лодзь, армии вышли на широкий маневренный простор. Приближались события более грандиозного масштаба: переход границ собственно территории Германии, форсирование Одера и захват плацдармов на его западных берегах, которые будут нужны как трамплин для прыжка к Берлину.
Одновременно разведка доносила, что отступающие войска немцев скапливаются в Шнейдемюле, Познани, Бреслау. Гитлер приказал оборонять эти города всеми силами, если даже они окажутся в окружении.
В этот день Бугрин был неумолимо строг и требователен к своим войскам. Если бы наступающие полки и дивизии мчались по Польше со скоростью курьерского поезда, то и тогда он не похвалил бы их за такой темп. Похвали - и успокоятся, а успокаиваться в наступлении опасно. Он считал, что главное в тактике - стремительность. Форсировала дивизия речку - хорошо, но этого мало, надо продвигаться вперед. Обошли полки промежуточные пункты обороны противника - отрадно, но останавливаться не следует, надо продвигаться вперед. Вышли батальоны на маневренный простор - теперь не задерживайся: вперед и вперед! Он торопил войска, чтобы не только обогнать отступающих, но и самым фактом стремительного движения приблизить дело к развязке.
Однако у стен Познани авангардные полки армии наткнулись на жестокое сопротивление и остановились.
- Начался стремительный бег на одном месте, - сказал Бугрин, перешагнув порог небольшой трехоконной избы в десяти километрах от Познани, где находился командный пункт армии. Тут он встретился с недовольным взглядом генерала Скосарева. Тот готов был сию же минуту обрушиться на командующего с горькими упреками, но не успел - помешали входящие один за другим генералы: начальник штаба, командующий артиллерией и член Военного совета. Тут же незамедлительно подали обед.
Рассматривая план крепостных сооружений Познанской цитадели и слушая начальника штаба, который, как говорится, с ходу начал докладывать оперативную сводку, Бугрин, не глядя, нащупал на тарелке крупный ломоть хлеба. Бугрин проголодался, основательно проголодался сегодня. Он откусил от ломтя корочку. И надо же - в корочке хлеба попался уголек и заскрипел на зубах так, что какая-то часть фразы начальника штаба пролетела мимо ушей.
- Так… Прошу повторить: какие сведения у нас о Познанском гарнизоне? - проглотив хлеб, спросил Бугрин.
- Около сорока тысяч, - повторил начальник штаба и, закончив докладывать оперативную сводку, высказал мысль, что Познань, пожалуй, тот самый узел, через который проходит новый оборонительный рубеж противника.
- Кроме Познанской цитадели, - заметил генерал Скосарев, - перед нами еще река Варта. Ее берега, несомненно, укреплены противником. Форсировать ее на каком-либо направлении без подготовки, без сосредоточения мощного кулака - нерасчетливый риск.
Бугрин повернулся к нему:
- Как? А если обходным маневром и опять вперед?
- Это нерасчетливый риск, - повторил Скосарев и, подумав, изложил свои соображения: - В семидесяти километрах от Познани - граница собственно территории Германии, и там, конечно, мы тоже встретим сильные оборонительные сооружения. Их нелегко будет взять ослабленными силами, и, возможно, именно там противник готовится нанести нам контрудар теми дивизиями, которые Гитлер перебрасывает с Западного фронта.
Бугрин насупился. Скосарев встал: он уже не мог говорить сидя. В отличие от начальника штаба, он узнал, что, по сведениям разведуправления фронта, в Познанском гарнизоне насчитывается не около сорока тысяч, а свыше сорока тысяч немецких войск; из них - шесть тысяч юнкеров. Затем Скосарев привел сведения о мощности крепостных сооружений цитадели, которая считается самой сильной в Европе.
- Правильно, цитадель мощная, - согласился с ним командующий артиллерией. - Стены этих сооружений выдерживают снаряды даже корпусной артиллерии.
- Подтверждаю: выдерживают. Своими глазами видел. Твои снаряды как о стенку горох, - согласился Бугрин, а про себя подумал: "Командующий артиллерией - за обходный маневр".
- И если нам удастся частью сил обойти этот узел, - продолжал Скосарев, - то не исключено, что гарнизон Познани, выйдя из крепости, ударит нам в спину.
Все задумались, мысленно представляя себе положение армии между двух огней: с фронта - свежие немецкие дивизии, а с тыла - пятидесятитысячный Познанский гарнизон.
"Мнения Скосарева и начальника штаба сходятся - не разъединять армию, а решительным штурмом разбить Познанский гарнизон и затем всеми силами ринуться на прорыв пограничной обороны Германии", - подумал Бугрин.
Наступило молчание, которое нарушил член Военного совета, сравнительно молодой, лет сорока пяти, но уже весь седой, даже брови белые, политработник:
- Я только что получил сообщение: польские батраки, что участвовали в ремонте моста и помогали нашим танкистам переправиться через реку, сегодня ночью перебиты. Все до единого. Это сделали местные бандиты.
- Сволочи! - вырвалось у Бугрина.
- Позвольте мне закончить свою мысль, - подал голос Скосарев. Как бы опираясь на слова члена Военного совета, он попытался сделать вывод: - Я полагаю так: когда мы сосредоточенными силами нанесем удар по Познани, конечно, с помощью авиации и артиллерии фронта, то у нас найдутся и время и силы на борьбу с местными бандитами.
- Вы не так меня поняли, - возразил член Военного совета, - я за скорейшее освобождение Польши от фашистов. Чем быстрее и решительнее мы будем прижимать главные силы врага к стенам Берлина, тем быстрее покончим со всякого рода бандитами. Часть этих банд распадется сама собой, что будет уничтожена самим польским народом…
Скосарев на минуту задумался. Затем внес короткое предложение:
- Надо немедленно собирать мощный кулак и начинать решительный штурм Познани.
- Согласен, - быстро отозвался Бугрин. - Надо начинать штурм Познани немедленно… Только не всеми силами армии, а частью сил первого корпуса. Остальные дивизии… начальник штаба, давайте вашу карту… вот сюда, в обход с форсированием Варты здесь и здесь. В двух пунктах. Прошу приготовить приказ. И с рассветом начнем. Разведку послать в ночь. Это решение я сейчас доложу командующему фронтом. Думаю, что оно не расходится с его основным замыслом.
Все переглянулись. Член Военного совета в знак согласия кивнул головой; начальник штаба поморщился - ему де нравились больно короткие сроки; командующий артиллерией, застегивая шинель, встал - решение принято, раздумывать некогда, надо приступать к выполнению: Скосарев, удивленно глядя на начальника штаба, заметил:
- Руководство войсками в таких условиях очень усложняется. Армия, по существу, будет разорвана на три части. Следовательно, отдельные командиры дивизий и корпусов фактически будут действовать самостоятельно, кому как вздумается…
А Бугрин подумал: "Выходит, мой заместитель не доверяет командирам дивизий. Какое же у него мнение о способностях командиров полков, особенно таких, как капитан Корюков, которого я выдвигаю с батальона на полк?" И, одним махом опрокинув в рот стакан компота, затем раскусив попавшую на зуб косточку, он ответил:
- Да, отдельные командиры дивизии будут действовать самостоятельно. Такова обстановка… Кстати, начальник штаба, заготовьте приказ, член Военного совета с этим согласен: вместо полковника Елисеева, выбывшего из строя по болезни, назначить командиром полка капитана Корюкова…
Глава седьмая
НА ОДЕРЕ
1
Запестрели размежеванные посадками и асфальтированными дорогами пашни, чистые, без единой хворостинки, сосновые леса, господские дворы, мелкие придорожные поселки с островерхими черепичными крышами. Это уже немецкие поля и села. А вот и город с тесными узловатыми улицами и красными кирками. Железные ограды, кирпичные заборы, на воротах щиты тевтонских рыцарей, почти у каждого дома на парадном висит подкова "счастья". Каменные стены, обвитые плетнями высохшего за зиму плюща, будто сморщились потемневшие за много веков гранитные фундаменты, щурясь вентиляционными отверстиями. Все здесь напоминает замки, крепости, форты. Каждый квартал может превратиться в опорный пункт, в цитадель, в мощный узел обороны. Но в городе - ни души. Население спешно эвакуировалось за Одер, на запад. Следы панического бегства на каждом шагу: в кюветах валяются разбитые велосипеды, мотоциклы, автомашины, на перекрестках - кучи помятых чемоданов, подушек, перин, а вот какая-то мать в сутолоке бросила детскую коляску и в ней пушистые детские туфельки.
"Зима, метель, а мать, наверное, и сейчас бежит с голоногим ребенком на руках сама не знает куда", - подумал Леня Прудников. Чуть приотстав от товарищей, он остановился перед коляской.