- А мы все еще здесь мечемся! - Леня взглянул на Медведева.
Взрыв бомб и пальба мешали им разговаривать. Они без слов поняли друг друга и побежали вдоль дамбы вверх по течению. Они надеялись высмотреть льдину побольше и на ней по примеру всех переправиться через Одер.
- Стойте! Куда вы? - остановил их комсорг полка, долговязый лейтенант Движенко. - Давайте сюда!
Движенко уже во второй раз пересек Одер в раздобытой где-то небольшой лодке. Лавируя между льдинами, он переправлял на ней людей, переправил и Корюкова.
Уже сидя в лодке, Леня оглянулся назад. Ему говорили, что Одер в этом месте узкий - сто, сто двадцать метров. Какой, черт, узкий. Эти сто метров показались ему длиннее ста километров.
- Давайте быстрее грести… хоть касками…
Совсем неподалеку разорвалась мина. Горячая волна воздуха и холодная вода ударили Леню в лицо, сорвали с головы каску. Он упал на дно лодки и тут же увидел, как в пробитый осколками борт хлынула вода. "Что делать? - подумал он в страхе. - Выпрыгнуть в воду и вплавь обратно, к восточному берегу? Но разве можно… немцы уже пристрелялись".
Медведев, закрывая вещевыми мешками пробоины, мотнул головой: дескать, не робей, если тонуть, так вместе.
Движенко как сидел, так и остался сидеть на корме.
- Греби ладонями! - крикнул он и начал отталкиваться своими длинными ногами от наплывшей на них льдины, стараясь направить лодку к западному берегу.
Вода в лодке поднималась все выше. "Все равно придется выбрасываться, - подумал Леня, - вот и отвоевался. Пойду ко дну, как топор, рыбам на довольствие. Тут, видать, глубоко".
Проворно работая прикладом винтовки, как веслом, Леня смотрел в воду, и ему казалось, что она похожа на разверстую пасть какой-то гигантской рыбины и эта рыбина изготовилась проглотить его. В глубине перевернутое небо, рваные облака, а между ними самолеты. Они будто стремились вынырнуть из воды у самого борта лодки. На секунду Леня даже поверил, что они покажут свои носы где-то вот тут, под рукой. И тут же по воде пробежала густая цепочка фонтанчиков, затем послышался треск пулеметов. Это стрелял немецкий штурмовик-истребитель. Теперь Леня вспомнил, что у него в руках снайперка, и, уже не обращая внимания на то, что делается с лодкой, выстрелил как раз в тот момент, когда самолет стал выходить из пикирования. Затем вложил в магазин обойму с бронебойно-зажигательными пулями и, когда самолеты, сделав второй круг, пошли в пике один за другим, он спокойно, не торопясь, как это делал в тайге, когда ему не угрожала никакая опасность, прицелился. Выстрел… второй! Именно второй выстрел по следующему самолету был, кажется, самым удачным. Пуля встретила цель точно. Под крылом самолета заструилась синяя лента. Она будто зацепилась за что-то в воздухе и стала раскручиваться так стремительно, что, казалось, пройдет еще несколько секунд - и от крыла самолета ничего не останется. Но этого не случилось. Самолет просто воспламенился.
Едва ли кто из однополчан мог поверить, что самолет поджег молодой снайпер, потому что в этот момент открыли огонь пулеметчики. Леня и не собирался спорить по этому поводу с зенитчиками, а по-прежнему, окрыленный первой удачей, продолжал вести огонь азартно, с увлечением. Лодка тем временем приблизилась к берегу и тут пошла ко дну. Движенко успел схватиться за ветки ивы, склонившейся над рекой, вытянул свою длинную ногу, чтоб Леня схватился за нее. Медведеву он закричал:
- Прыгай!
Так они выбрались. Уже поднявшись на дамбу, Леня сказал товарищам:
- Да, запомню я тебя, Одер. Глубокий, видать очень глубокий… - И неожиданно признался: - Ведь я почти не умею плавать.
- Что же ты молчал!.. За это тебе, знаешь… шею намылить надо, - возмутился Движенко.
- Ну, это надо посмотреть, кто кому намылит, - пошутил Медведев, разглядывая Леню. Мокрая шинель обтянула его широкие плечи и сильные руки.
- Ладно, потом выясним, сейчас некогда, - сказал Движенко и, повернувшись к Лене, строго добавил: - Если еще такое повторится - на бюро потащу.
Леня промолчал. Хоть и набрался он страху, а все-таки теперь на западном берегу Одера, вместе со всем полком.
4
- Держись, крестник, держись. Все грамотно делаешь. Пора закрепляться, - услышал Максим Корюков в наушниках рации одобрительный голос командующего армией. После встречи у разрушенного моста в Польше командарм стал называть Максима Корюкова "крестником". Пошутить бы: "Держусь, крестный", но не до шуток: слева по косогору перебегали большие группы немецких солдат, готовясь броситься в контратаку.
И, ответив: "Есть, держаться!", Корюков дал сигнал пулеметчикам:
- Повернуть огонь налево.
"Эх, хотя бы троечку танков сюда! Были бы танки, мы, воспользовавшись замешательством противника, могли бы прорваться через вторую траншею его обороны и закрепиться там, на большой Зееловской гряде. Но раз командующий сказал: пора закрепляться, значит, надо закрепляться и ждать подхода танков и артиллерии".
К Одеру уже прибыл армейский понтонный батальон; на плацдарм начали переправляться остальные полки дивизии.
Вскоре вместе с ординарцем Мишей, побывавшим на переправе, на высоту поднялся почтальон. Что за славные ребята эти почтальоны! Будто заранее подготовили письма и газеты, чтобы принести их в этот новый район, занятый войсками, на этот пока еще маленький клочок заодерской земли.
- И вам, товарищ гвардии капитан, письмо есть, - сказал почтальон.
- Спасибо. Значит, и меня не забывают.
Не глядя на обратный адрес, он сунул письмо за пазуху: "Некогда сейчас читать. Да и сразу не соберешься с мыслями. Опять, наверное, вопросник отца: где проект и куда надо писать, чтобы поскорее его утвердили. Не терпится, не терпится старику".
Миша посмотрел ему в глаза:
- Товарищ гвардии капитан, это письмо от вашего брата из госпиталя.
- Что ты говоришь! От брата?
Максим вскрыл конверт.
"Здравствуй, Максим! Это пишет тебе твой родной брат Василий. Больше двух лет я находился в партизанских лесах Прибалтики. На днях мы вышли из лесов и соединились с регулярными войсками Красной Армии. Меня сразу отправили во фронтовой госпиталь. В последнем бою с фашистами я был ранен в ногу. Здесь, в госпитале, встретил товарищей, которые знают тебя. Они-то и дали мне твой адрес. Как поправлюсь, обязательно постараюсь повидаться с тобой, рассказать, как мы вас ждали, как радовались блестящим победам Красной Армии. Обнимаю и целую тебя. Твой родной брат Василий Корюков.
P. S. Ты уже капитан, поздравляю! А я как был, так и остался лейтенантом. В партизанских отрядах о новых званиях офицерам мало заботились. Ну да не в этом дело. Ладно, что голова цела… Еще раз обнимаю тебя по-братски. Василий".
- Миша, слушай! Василий нашелся! Василий!..
- Слава богу. И здоров?
За спиной послышался топот. Максим обернулся. Это связисты из дивизионного батальона связи с телефонными катушками на загорбках прибежали к нему: подана связь из штаба дивизии. И вдруг в глазах одного из телефонистов Максим заметил слезы.
- Что с тобой?
Телефонист поставил катушку к ногам Корюкова и, всхлипывая как ребенок, сообщил: тяжело ранен командир дивизии полковник Вагин.
- На переправе, в грудь осколком его…
Корюков сунул письмо в карман и там, в кармане, сжал кулак, сжал до боли в суставах. Да, на войне это нередко: радость и горе рядом.
Глава восьмая
ВАСИЛИЙ
1
Целую неделю шли бои по расширению Одерского плацдарма южнее Кюстрина. Многим казалось: вот-вот начнется наступление на Берлин. Но переправившиеся вслед за полком Корюкова три дивизии заняли на плацдарме оборонительные позиции, и полк Корюкова был отведен на отдых. Лишь одна рота этого полка осталась на высоте 81,5, остальные расположились у ее подножия. В тот же день Максим Корюков, теперь уже майор, получил трехдневный отпуск - он хотел навестить Васю, находящегося во фронтовом офицерском госпитале.
Ординарец Миша еще не знал, возьмет ли командир полка его с собой или оставит наводить порядок в только что построенном блиндаже: блиндаж надо было просушить, а стены обить хотя бы досками. Еще не зная решения майора, Миша принялся собирать его в дорогу. Походный чемодан он заполнил банками со сгущенным молоком, выпрошенным у командира санитарной роты для раненого брата командира полка; колбасой, шпигом, полученными у начпрода на семь дней вперед: на себя и на командира полка. Потом стал набивать командирский ранец: две пары теплого белья, два полотенца, два куска туалетного мыла, дюжину платков и красивые, с меховой подкладкой дамские ботинки, взятые в трофейном складе полка.
- Ну куда ты столько? - остановил его Максим. - И ботинки зачем?
- Ботинки… Товарищ гвардии майор… там, где-то недалеко, тоже в госпитале… старшина Кольцова.
- Надя?
- Она, товарищ гвардии майор, в ногу была ранена, и эти ботинки ей аккурат - теплые… Если вам недосуг будет, тогда я передам ей от вашего имени.
- Ты останешься здесь, Миша, за хозяина.
- Есть остаться за хозяина.. А ботинки, товарищ гвардии майор, разрешите в ранец?
Недалеко от блиндажа остановился "оппель" из трофейного парка дивизии. Шофер дал сигнал, и Миша, не дожидаясь ответа майора, унес в машину и чемодан и ранец с ботинками.
Спустя несколько часов Максим Корюков, непривычно и сильно взволнованный, переступил порог фронтового госпиталя. Брата он не видел с первого дня войны. Он считал его погибшим. И вот сейчас они увидят друг друга.
Война - суровая и беспощадная проверка человека. Дурное, если оно есть, обнажается до дна, честное крепнет, становится опорой ему самому и его товарищам по оружию. Что изменилось в характере Василия за эти годы войны?
Еще до войны Максим чувствовал, что Василий втайне издевался над его, Максима, "верблюжьей выносливостью" и "бычьим упорством", и это потому, что сам с детских лет не любил физического труда. Он не терпел даже намека на покровительство со стороны старшего брата.
Как теперь Василий отнесется к его приезду - явился с чемоданом, набитым продуктами, и собирается взять его в свой полк?
- Вы к кому? - спросил Максима дежурный по госпиталю.
- Приехал повидать брата, лейтенанта Василия Корюкова.
- Корюков… О, кажется, из партизанской группы?
- Да, он из партизан.
- Пройдите, пожалуйста, в регистратуру.
В регистратуре сидела девушка - лейтенант медицинской службы. Лицо бледное, брови тонкие, подвижные. Она быстро пробежала глазами по списку, что лежал у, нее на столе, и сказала:
- Лейтенант Корюков у нас не числится.
- Не может этого быть… Вот письмо…
- Он выбыл вчера.
- Где же его искать?
Девушка открыла регистрационную книгу.
- Выбыл в резервный офицерский батальон. Но тут есть пометка: "Лейтенант Василий Фролович Корюков просился в полк родного брата…" Там его и ищите - в гвардейской армии, в полку, которым командует Корюков. Кажется, Максим Корюков…
Она подняла голову, пристально оглядела Максима, и ее тонкие брови изогнулись, точно змейки. Этот оценивающий взгляд покоробил Максима, он холодно ответил:
- Спасибо, там и буду искать его, - и вышел.
На обратном пути шофер напомнил ему:
- Товарищ майор, ваш ординарец велел сказать: в ранце все надо разделить пополам и одну часть вместе с ботинками передать в армейский госпиталь Кольцовой.
- Понимаю. Но вон какой крюк придется делать!
- Зачем же крюк? Нам по пути: армейский госпиталь переместился ближе к нашему плацдарму. Я недавно оттуда. Кольцова была в женском отделении, а теперь, наверное, в команде выздоравливающих.
- Хорошо, вези, - по виду нехотя согласился Максим, украдкой поглядывая на шофера: не улыбнется ли он, не думает ли: "Командир полка, а привязал себя к женской юбке". Но на розоватом, со шрамом во всю щеку лице шофера отразился упрек: "Нехорошо, майор, забывать человека, который, рискуя своей жизнью, спас тебя от гибели".
Но еще задолго до того, как машина остановилась у ворот армейского госпиталя, Максим почувствовал сильное смущение. Даже уши загорелись у него. Надя теперь в женском отделении или в команде выздоравливающих. Ее подруги не упустят случая, устроят что-нибудь вроде смотрин. Да еще какая-нибудь бойкая фронтовичка похлопает его по плечу. Потом откроют ранец, начнут вынимать и рассматривать ботинки, теплое белье. И, представив себе, как все это будет смешно и глупо, Максим горько пожалел, что подле него нет находчивого Миши.
Машина подошла к госпиталю.
- Что же мне теперь делать? - вслух произнес Максим:
- Вы о чем, товарищ майор? - спросил шофер.
Кажется, впервые за свою жизнь Максим схитрил:
- Голова разболелась. И нога ноет, хоть костыли проси…
И в самом деле, лицо у него было красное, на верхней губе и на подбородке выступили капельки пота.
- Может, врача позвать?
- Не надо, посижу с полчасика, и пройдет.
- Ну вы пока здесь сидите, я сбегаю, вызову ее сюда. Может, ей уже разрешили ходить, - предложил шофер.
Максим посмотрел на него с благодарностью:
- Хорошо.
В этот час выздоравливающие возвращались с прогулки. Все они задерживались возле машины, интересуясь, кого это ждет майор?
А Максим, не спуская взгляда с двери проходной, ожидая, когда появится Надя. "Как она чувствует себя? - думал он, стискивая пальцы. - Вернется ли в полк? А если не вернется, то куда поедет, к кому? Ведь одна-одинешенька, никого у нее нет…"
Из калитки, прихрамывая, вышел солдат. Тут же по половицам проходной застучали костыли. Надя? Максим рывком открыл кабину, собираясь выскочить и помочь ей дойти до машины. Показалась из-за двери толстая, в гипсе, нога, палки. Не она! Какой-то мужчина в гражданском, вероятно, местный житель.
К машине подбежал шофер.
- В изоляторе она, товарищ майор, в карантине, значит, - доложил он, чуть запыхавшись. - Инфекция у них какая-то завелась, нельзя к ней. А насчет подарка говорят: можно передать через кладовщика. Вот он идет. Разрешите ему вручить?
- Обидно, - искренне расстроился Максим. - Передайте ей все, что тут есть.
Когда это было сделано, шофер сел за руль.
- А теперь куда?
- В полк. Нет, сначала в резервный батальон… Это недалеко от второго эшелона штаба армии. Василий мог еще там задержаться. - И, немного помолчав, спросил: - Скажи, есть какая-нибудь разница между притворством и симуляцией? - Он уже взял себя в руки, и его терзала совесть: зачем прикинулся больным перед шофером.
- А к чему вы это спрашиваете, товарищ майор?
- Неужели ты не заметил, как сейчас совершенно здоровый человек прикинулся больным?
- Не заметил, разве только подивился: почему вы это вдруг оробели?
- Ну, ну, такого не могло быть.
Они переглянулись и засмеялись.
С сознанием человека, который покаялся перед товарищем в обмане, Максим подъехал к резервному офицерскому батальону. Но начальник штаба батальона огорчил его, сказав, что лейтенант Корюков утром уехал за какими-то документами не то на плацдарм, не то в госпиталь.
- Что же вы гоняете больного человека в разные концы?
- Никто его не гоняет, он сам выпросил у командира батальона двухдневный отпуск. Хлопочет о каких-то документах.
- О каких-то… Невнимательный вы человек! - упрекнул Максим начальника штаба и, оставив на всякий случай свой точный адрес для Василия, выехал в полк.
Ординарец Миша, немало удивленный столь скорым возвращением командира полка, не стал ни о чем расспрашивать. На вопрос Максима он ответил, что в полку лейтенант Василий Корюков тоже не появлялся.
- Ладно, подождем еще день, а там будет видно, - как бы успокаивая и себя и Мишу, сказал Максим.
Утром, чуть свет, он вместе с Мишей ушел в роты. Полк зарывался в косогор - строились блиндажи, землянки, склады, укрытия. Максим с увлечением впрягся а эту работу. Сейчас он был похож скорее на прораба горных работ, чем на командира полка: ходил по ротам с рулеткой и учил солдат ставить крепи, уплотнять перекрытия - словом, делал все то, что приходилось ему делать в бригадах проходчиков на Громатухе. Грунт в косогоре каменистый, местами попадались толстые пласты известняка. Максим, будто радуясь этому, брал в руки кирку и легко, сноровисто откалывал большие глыбы. Похоже, сама гора шла навстречу его усилиям. Солдаты поглядывали на него с уважительным изумлением. Да и самому Корюкову было приятно ощущать мозоли, появившиеся на ладонях, и жар в груди. Азартный он человек. И было приятно воображать, будто он на Громатухе и, как пишет отец, "ведет наступление на Каскильский увал".
Если бы не прибежал связной из штаба полка, сообщивший, что в полк прибыл лейтенант Корюков, Максим остался бы тут ночевать.