2
По застывшей реке тянулась санная дорога. Здесь было сравнительно тихо: ветер взметал снежные дымки только на вершинах гор и скал, тянувшихся к высокому горному небу. Что за горы! Век гляди на них и не устанешь. На диво прочно выстроила их природа, и кажется, что небо опирается на эти могучие высокие опоры, потому и не падает на землю.
Справа и слева дремучий лес: ельники, пихтачи, ветвистые кедры, высокие, в кудрявых шапках сосны. Ах эти сосны! Кажется, они способны расти на голых камнях, лишь бы видеть солнце. Вон на самой вершине Гляден-горы, с которой тайга просматривается на много верст кругом, стоит одинокая сосна. И бури ее сгибают, и морозы там куда лютей, чем здесь, в ущелье, а она стоит себе невредима и радуется жизни.
Местами дорога прячется в надымах - обрывистых снежных ущельях, таких глубоких, что утонувшие в них тальники с раскидистыми вершинками стали вотчиной зайчишек. С куста гороховика слетела пара рябчиков. Не испугались обоза только красногрудые снегири: висят на ветках, как спелые яблоки с румяными боками.
Когда огибали Гляден-гору, Варя-то и дело посматривала на одинокую сосенку. "Как медленно движется обоз, - думала она. - Поскорей бы добраться до Громатухи или хоть до ближайшего зимовья. Там Матрена Корниловна Девяткина, крестная, и есть телефон".
Лошади устало тянули груженные зерном сани. Пошли ухабы, снег чем дальше - все глубже. Чтобы не упасть, Варя вцепилась руками в поперечину задника саней и брела, как слепая…
Последние десять километров до зимовья показались ей нескончаемо длинными. Одеревеневшие от усталости ноги ступали нетвердо, подкашивались. Упади она, и не хватит сил подняться.
- Да присядь ты хоть на полчасика, - уговаривал ее бригадир. - Экая упрямая!
- Дойду. Спасибо, что чемодан взяли, - отвечала Варя, сердясь на бригадира: всю дорогу сидит на возу, не щадит лошадей.
Вершины гор начали розоветь, на долину реки легла синеватая тень. В воздухе замелькали тоненькие лиловые иголочки с мельчайшими искорками на концах. Это вечерний туман. Лошади покрылись куржаком, стали сивыми: мороз усиливался.
Наконец потянулись кедрачи на участке Матрены Корниловны Девяткиной, хозяйки зимовья, ревностной защитницы лесов. Сколько у нее леса, да какого! Сосны, как свечи, выстроились на склонах гор, кедрачи обступили реку плотной стеной и тянулись на много километров. Однако попробуй срубить хоть одну строевую лесину без разрешения Матрены Корниловны - со свету сживет.
Зимовья еще не было видно. В глазах белым-бело.
Сани нырнули в глубокий ухаб и тут же поднялись на бугор. Взору открылась долина. Засинел дымок из трубы. И вот уже стал виден весь двор зимовья с пригоном и привязями для лошадей.
Обоз остановился. Варя хотела снять чемодан с саней, но обмороженные пальцы не разгибались, в запястьях она почувствовала режущую боль.
На крыльцо вышла Матрена Корниловна - дородная женщина с мужским, густым голосом. Завидев Варю, она воскликнула:
- Батюшки, крестница! Петька! Петька, черт! - Голос ее прозвучал грозно.
Бригадир, прихрамывая, подошел к ней.
- Что кричишь?
- Обморозил девку-то, язви тебя, совсем обморозил! Куда ты смотрел, кавалер зяблый?.. Снять бы с тебя штаны да каленый на морозе обух приложить к мягкому месту… Жених полоротый!
Бригадир кинулся помочь Варе, но Матрена Корниловна остановила его:
- Снегом, снегом, тебе говорю! Зачем рукой за ее лицо хватаешься! Что делаешь?
Бригадир, растерявшись, отступил и затоптался на одном месте.
- Уходи, распрягай коней, - приказала ему Матрена Корниловна, подошла к Варе и приложила к ее лицу полную горсть сухого снега.
Бригадир, припадая на правую ногу, отошел к лошади и опять остановился.
"У него нога больная, а я-то всю дорогу корила его!" - запоздало пожалела Варя.
- Что ты стоишь, распрягай, тебе говорю! Дальше дороги нет…
- Ой! - вырвалось у Вари.
- Потерпи, потерпи, моя хорошая, - Матрене Корниловне хотелось взять девушку на руки и покачать, как, бывало, качала ее девятнадцать лет назад.
Варя родилась здесь, на зимовье. Это случилось в том году, когда отец Вари, Фрол Максимович Корюков, перевозил свою семью с Ленских приисков на Громатуху.
- Почему нет дороги? - спросила Варя.
- Кидь большая была. Все завалило, доченька. Такого снега мы давно не видали, - ответила Матрена Корниловна. - Но ты не горюй. Завтра-послезавтра дорогу пробьют. Погостишь у меня денек-другой.
- Что вы, крестная, не могу!..
Варя вошла в дом и поглядела на переднюю стенку, где, похожая на черепашку, прилепилась коробка телефонного аппарата.
- Работает?
- Пока молчит. Где-то обрыв. Два раза ходила, не могу найти. Снег вровень со столбами, изоляторов не видно.
- На лыжах тут в эти дни никто не проходил?
- Говорят, ходит тут какой-то… Да ты садись, садись к самовару, отогрейся, потом поговорим…
Варе хотелось спросить о Лене, она наводила разговор на него, а Матрена Корниловна думала о чем-то другом.
Варя пила чай с медом, а крестная, положив свои большие руки на стол, все молчала и молчала.
- Кто же это здесь ходит? - спросила наконец Варя.
- Ты пей, пей, мне еще надо за дровами сходить…
Варя долго сидела одна, а Матрена Корниловна все не возвращалась. Прошел час. Дом затих. Обозники улеглись спать. "Где же крестная?" - волновалась Варя. Накинув на себя полушубок, она заглянула через дверь во вторую половину дома. Там возле жарко натопленной лежанки сушились валенки, расставленные полукругом пятками вверх. Усталые и согревшиеся обозницы, раскинув руки, спали на нарах. Хороши обозницы, им бы еще в куклы играть… Бригадир-инвалид спит так сладко, что, вероятно, Матрена Корниловна пожалела его и сама пошла разводить лошадей с выстойки.
Варя вышла в сени, прислушалась.
- Как у тебя, Гнедко, под гривой сухо? Сухо. Сейчас пойдем к сену, - слышится голос Матрены Корниловны. - А ты что? Плечо сбито? Не трону, не трону. Ну ты, Пегая… кусаться! Я тебя!..
Раздался топот и удар копыта в забор.
- Стоять! - глухим эхом прозвучал в морозной ночи властный голос Матрены Корниловны.
"Не женское это дело конюхом быть, - подумала Варя, - того и гляди какая-нибудь лошадь хватит зубами или копытом".
Задав корм лошадям, которые тут же начали хрумкать над кормушками, Матрена Корниловна с охапкой дров встретила Варю в сенях.
- Куда ты навострилась?
- Лыжи хочу у вас попросить…
- Еще чего, лыжи!… Погоди, поговорить надо…
Они вернулись в дом, сели к самовару. Матрена Корниловна опять положила свои большие руки на стол.
- Слух нехороший по тайге ходит, Варя, - сказала она не сразу, с трудом. - Говорят, будто ваш пропавший без вести Василий скрывается здесь, в тайге… Молчи, молчи, я тоже не верю. И ты пока Фролу Максимовичу об этом ни слова. Всякие люди есть. Пустили слушок, будто дезертира не ловят потому, что парторг, отец, значит, твой, не разрешает устраивать облавы… Враки все это, конечно. Отец твой - на виду человек, уважаемый и чтимый, но, сама понимаешь, всякие люди есть…
У Вари перехватило дыхание. Да может ли это быть: родной брат, сын Фрола Корюкова, дезертир!..
- Хищник тут какой-то действительно появился, - добавила Матрена Корниловна, - золото выглядывает. Сама след его видела: бродит возле шурфов Третьякова…
Варя знала, что третьяковские шурфы издавна привлекают внимание старателей, которые любят, как говорят, пожить на чужих харчах. Знала она и хитрого Третьякова. Это он как-то, еще до войны, позвал к себе Василия написать какую-то бумагу в Москву, а потом взял его в тайгу на свои тайные шурфы. Что они там делали, никто не знает, но Василий вернулся из тайги радостный и счастливый, с двумя самородками, каждый величиной с майского жука. Он показал их Варе под честное слово, что она не скажет об этом никому: Третьяков наказал ему хранить их до конца жизни, дескать, это червонное золото, такого нет и не будет ни у твоего отца, ни у старшего брата, с таким ты нигде не пропадешь. И Василий хранил эти золотинки в тайне от всех и, кажется, ушел с ними на фронт. Надо было сдать их в золотоскупку, и получили бы за них не один пуд хлеба… В самом деле, где теперь Василий? Числится пропавшим без вести, а вдруг пришел сюда тайно, боится показаться на глаза отцу и бродит, как сказала Матрена Корниловна, возле третьяковских шурфов?..
- Крестная, я пойду, - помолчав, сказала Варя и встала.
- Сиди, - попыталась остановить ее Матрена Корниловна, не успев досказать ей какие-то свои тревожные думы. - Непоседа, хоть до утра отдохни.
- Некогда мне, - ответила Варя. - На фронт меня берут, крестная, на фронт.
- Сама небось напросилась… Молчи, молчи, не оправдывайся, понимаю. Ладно, лыжи в кладовке. Иди, Только разговором о дезертире душу отцу не береди. Помолчи…
- Хорошо, буду молчать, - уходя, сказала Варя.
3
К восходу солнца она успела подняться на гребень Девяткинского перевала. Отсюда всегда хорошо виден прииск Громатуха. Он раскинулся по ту сторону междугорной долины, на солнечном увале горного гиганта Каскил. Тут-то и есть "край света", центр приисковой тайги.
Но где он сейчас? Всюду белая пелена, ни одного темного на ней пятнышка, все покрыто пухлым одеялом зимы. Широкая долина с ее глубокими поперечными оврагами лежит ровная и гладкая, словно ветер со всего света собрал снег и высыпал его здесь, у подножия Каскила, завалил прииск до крыш. Казалось, жизнь замерла здесь навсегда.
Варя остановилась, будто вросла в заснеженный гребень перевала, вся белая с ног до головы, с тяжелым рюкзаком на загорбке. Чемодан она оставила у крестной, которая посоветовала ей захватить с собой хоть несколько горстей зерна для супа или каши - прииск голодает.
Между горами пробился луч утреннего солнца, осветил ту сторону долины, и стали заметны выползающие из-под сугробов белесые червяки тощих дымков. Варя нашла глазами дымящуюся трубу избы Прудниковых, затем верхушку крыши своего дома. Печки топятся, - значит, жизнь на прииске не прекратилась. Надо бы радоваться родному дому, а Варе грустно. Две тяжелые вести несла она отцу и матери…
Под косогором, возле двух высоких сосен, что, как часовые, встали перед Громатухой, увидела Варя сани. Вокруг них хлопотали девушки.
- Но-о! Но-о!.. Окунь, милый, но-о!..
Окунь - хороший снеготоп, но, видать, выбился из сил. Девушка, державшая вожжи, кричала на него зло и жалобно, а четыре ее подруги толкали пустые сани вперед, покрикивая такими же злыми от бессилия и жалобными голосами: "Но-о! Но-о!.." Они пробивали дорогу, торопясь доставить на прииск зерно, подвезенное к зимовью Девяткиной. Девушки были так поглощены своим делом, что не заметили, как к ним подошла Варя.
Больше всех кричала на Окуня Нюра Прудникова, сестра Леонида, кареглазая девушка с веснушками на носу; решением комсомольского комитета она была назначена руководителем бригады по пробивке дороги.
- Выломи прут да хлестни его как следует. А то вожжами, - посоветовала ей Мария Котова, бледная, с усталыми глазами солдатка.
- Хлестни, хлестни… тогда он совсем перестанет слушаться. Он ведь тоже три недели без овса.
- Хлебушка бы сейчас кусочек, и манить его этим кусочком вперед, - предложила девушка, что стояла рядом с Котовой.
- У меня есть ватрушка. Отдать? - спросила другая, что помогала Нюре поднять Окуня.
- Не надо. Она у тебя картофельная. Кони картошку не любят, - ответила Нюра, видя, какими жадными глазами посмотрели ее подруги на картофельную ватрушку.
В эту минуту из-за сосны послышался голос Вари:
- Девочки, не троньте его, он скоро сам пойдет. Отдохнет и пойдет…
- Ой, кто это? - встрепенулись девушки; с удивлением глядели они на лыжницу с рюкзаком на загорбке.
- Варя!.. - не веря своим глазам, воскликнула Нюра. И вдруг осеклась, помрачнела.
А солдатка Мария Котова, с подозрением покосившись на Варю, буркнула:
- Еще одна командирша нашлась. - Она глянула в сторону густого ельника и как бы про себя добавила: - По одной лыжне с ним ходит…
- О чем это ты, Мария? - спросила Нюра.
- Будто не зияешь.
- Не знаю, - ответила Нюра, - а ты чужие сплетни в подоле носишь.
- Дыма без огня не бывает… Да ну вас, все вы такие! - И, махнув рукой, солдатка зашагала к прииску.
- Куда ты, Мария? - окликнула ее Нюра.
- Не хочу зря на морозе топтаться. Домой иду. Уж если помирать, так в тепле, - ответила Котова, не оборачиваясь.
- Про какой это дым без огня она говорила? - настороженно спросила Варя.
- Да болтовня тут всякая идет, - чуть смутившись, ответила Нюра. - Обозлилась на Окуня и со зла сама не знает, что несет, на всех бросается… Без хлеба мы сейчас тут живем.
- Я знаю, - помолчав сказала Варя. - Девочки, помогите снять рюкзак, я поделюсь с вами.
Девушки отстегнули лямки, раскрыли мешок. Зерно! Им трудно было скрыть свою радость, хоть они и хмурились притворно, подталкивая одна другую локтями.
- Берите, не стесняйтесь, берите, - уговаривала Варя. - Из пшеницы такую кашу можно сварить… И суп вкусный, как из перловки. Ну, еще в карманы берите, не стесняйтесь, что вы такими маленькими горсточками отсыпаете…
- Спасибо, Варя. Спасибо.
Покоренная щедростью Вари, та девушка, у которой была картофельная ватрушка, собралась было что-то сказать, но Нюра остановила ее:
- Погоди…
- Ну, почему? Тогда ты сама скажи ей… про брата.
- Про какого? - Нюра не поняла: про Василия или про своего брата Леню, что ушел на фронт. И о том и о другом говорить было тяжело.
Нюре помогла подруга:
- Ну, про своего, про Леню, а про кого ж больше тебе знать…
Нюра посмотрела Варе в глаза:
- Проводили мы его на этой неделе. Ключи, говорит, от комитета у сторожихи, собери, говорит, комсомольцев, и выбирайте нового секретаря… Как хорошо, Варя, что ты вовремя приехала. Теперь мы знаем, кого выбрать.
- Я тоже еду на фронт, - сказала Варя. Она как-то сразу обессилела и прислонилась спиной к сосне.
Отдохнувший тем временем конь снова начал пробиваться вперед.
- Пошел, милый, пошел!.. Девочки, идите за ним, а я немного с Варей побуду, - сказала Нюра.
Варя, чувствуя, что ноги не держат ее, присела в снег. Нюра нагнулась над ней:
- Любит он тебя, Варя, верь мне, честное слово, любит. Не горюй. Мне он родной брат, а вот провожала, слезинки не обронила. Говорят, нельзя оплакивать разлуку, когда на фронт уходят… Рвался он туда. Как ты уехала, он эту свою переписку не оставлял. Письма всякие продолжал писать - и в ЦК комсомола, и в дивизию, в которой служат наши, громатухинские. Ты же знала, что его на фронт тянет. Все хотел попасть к своим. Ответы получал от какого-то Вербы, это фамилия такая у комиссара полка, в котором служит ваш Максим. И вот добился своего. Добился, и Фрол Максимович его отпустил.
- Отпустил… меня не дождался…
- Не надо так, Варя… Вставай, я провожу тебя до дому. Может, в партком сначала зайдем, к Фролу Максимовичу? Он тебя давно ждет…
Глава вторая
ФРОЛ МАКСИМОВИЧ
1
Когда отпальщик Фрол Максимович Корюков появлялся в забое, крепильщики, откатчики и забойщик уходили в запасные штреки или вовсе покидали штольню. Молчаливый в такой час, Фрол Максимович оставался один перед могучей, как он сам, грудью забоя.
Вложив в свежие скважины желтоватые и круглые, как толстые свечи, скалки динамита с черными хвостиками запальных шнуров, Фрол Максимович закуривал, чтоб горячим концом самокрутки запалить шнуры. В час отпалки его движения были неторопливы, все он делал в каком-то сонном замедленном темпе. Отпальщик, а кажется, нет на свете более нерасторопного человека! Вот концы запальных шнуров уже яростно шипят, искрятся, выбрасывая острые штычки огня, до взрыва, сотрясающего подземелье, остаются считанные секунды; даже в такой момент Фрол Максимович, стряхнув с коленей песок и поправив на плече ремень сумки, освобожденной от опасного груза, неторопливым шагом уходил в ближайший отсек. Не убегал, а уходил.
- В моем деле спешка ведет к просчету, - говорил он, когда его упрекали в медлительности. - Побежишь - обязательно споткнешься, а тогда беды не минуешь. Осколки спину продырявят.
Так шло много лет. Долгие часы проводил Фрол Максимович под землей, один на один с опасностью.
И сегодня с полуночи в забое: сам разбирал породу. Кажется, одна из пяти скважин не сработала. Это он определил по силе взрыва. Где-то остался "стакан" - неразорвавшийся заряд динамита.
Пришла утренняя смена, откатчики уже пригнали вагонетки, Фрол Максимович никого и близко не подпустил к забою. Своими огромными, чуткими руками он откидывал камень за камнем. Второй раз за эту неделю приходится ему искать неразорвавшийся заряд в забое той самой штольни, которую закладывал его старший сын, инженер Максим Корюков. Ее так и называют: штольня Максима Корюкова.
Почему только в этой штольне не разрываются отдельные заряды? Трудно на это ответить. То ли динамит плохой, то ли детонаторы фальшивят. Но одно ясно: отпальщик за последнее время как-то сник, поскучнел.
- Ага… Вот ты где, язви тебя!.. - донесся его голос из забоя.
Смена молодых шахтеров, ожидающих дозволения войти в забой, прислушалась. Видимо, Фрол Максимович нашел неразорвавшийся заряд.
Наконец отпальщик вышел из забоя. Показав ребятам кусок гранита с глухим круглым отверстием, где сидел уже обезвреженный заряд динамита, он пояснил:
- Когда надо, не детонирует, а вот стукни резко и… поминай как звали!
- Варя вернулась, Фрол Максимович, - сказал забойщик Коля Васильев, голубоглазый паренек с подрисованными сажей усами. - Попрощаться, говорит, с вами пришла: на фронт ее берут…
Фрол Максимович и глазом не моргнул. Осветив лицо забойщика карбидкой, сказал добродушно:
- Ты, видать, сегодня опять не мыл у себя под носом.
- Мыла не жалел, честное слово, да вот сажа в кожу въелась, - ответил Коля, не смея признаться в том, что ему до смерти хочется казаться взрослым; что ни говори, он старейший забойщик, а усы, придающие солидность, не спешат расти.
- Въелась… - Фрол Максимович улыбнулся и, оглядев ребят, сказал:. - Приступайте к делу.
После этого он повернулся и пошел вдоль штольни своей медлительной походкой.