Неожиданно прозвучал залп батарей среднекалиберных орудий, что стояли на той стороне оврага. Затем второй залп, третий… И началась канонада батарей Одерского плацдарма. Дружная и сильная.
Выплюнув из стальных глоток несколько тонн горячего металла, орудия так же неожиданно смолкли, и с правого фланга дивизии донеслось "ура", сначала жиденькое, робкое, потом, нарастая и расширяясь, будто вскипая, оно раскатилось в пространстве: "А-а-а!!"
- Что это?
- Атака, - ответил Тогба.
- Где? Кто атакует? Почему атака?
- Не знаем, там надо посмотреть. - И, козырнув лейтенанту, разбежавшись, Тогба достал руками оголенные корни деревьев на самом краю оврага, подтянулся, зацепился ногой за выступ и выскочил из оврага.
- Куда ты? - опомнившись, крикнул ему Василий, но тот уже скрылся.
А оттуда, с переднего края, все катилось и катилось: "А-а-а!!"
"Кажется, все войска, занимающие плацдарм, вступили в действие. Какая же это разведка боем в составе одной роты? - насторожившись, подумал Василий. - Может, немцы внезапно начали наступление? Тогда почему русское "ура"? Атака… Но почему о подготовке к этой атаке не знали даже в штабе полка?"
Василий не мог понять, удача ли ему улыбнулась, или он на краю гибели. Если бы он знал наверное, что наступают немцы, то притаился бы в овраге, где лежал мертвый Скворец, и лежал бы подле его до тех пор, пока русские отступят за Одер. Если в наступление пошли русские, то надо немедленно уходить из этого проклятого оврага: неизбежно явится сюда за рацией тот, кто убил Скворца. И тогда конец… Что же делать? Эх, надо было еще в первый день пребывания в полку договориться с Максимом о демобилизации. Вернулся бы в свой институт с партизанскими документами раненый лейтенант… И зажил бы снова по-человечески. Хоть и голодно сейчас там жить на студенческом пайке, но ничего, написал бы письмо Терентию Третьякову…
На лице Василия мелькнула короткая улыбка: он вспомнил встречу с Третьяковым в общежитии института. Третьяков приехал из тайги в город покутить и никак не мог найти себе "достойного компаньона".
- Васятка, сынок, пойдем со мной, - уговаривал он Василия. - В тайге я доверил тебе свою душу, самый богатый шурф показал, а теперь ты, хоть на неделю, доверь мне свою душу…
Смешно было смотреть в тот вечер на Третьякова: целую дюжину больших шоколадных плиток принес за пазухой в подарок; шоколад разогрелся за пазухой, и таежник извлек оттуда вместо плиток мягкие бурые комки… А как он был рад, когда Василий назвал его отцом. Это было уже в ресторане после выпитой рюмки ликера. За столом кроме Третьякова сидели еще два парня в цветастых галстуках, завязанных огромными узлами.
- Эх, молодец Васятка, понял душу одинокого человека, сыном назвался, теперь я много для тебя сделаю.
И в самом деле, откуда все взялось у Третьякова: вина, закуски, хорошая квартира с пышной постелью, женщины. Целую неделю кутил Третьяков, не отпуская от себя Василия… Потом Третьяков уехал обратно в тайгу, а Василий остался в той квартире, в которой кутил Третьяков. Остался на готовых харчах у хозяйки: за год вперед заплатил за него удачливый громатухинский приискатель-одиночка. Так бы и жил в той квартире Василий, если бы не эта проклятая война.
Справа, где-то за поворотом оврага, кто-то негромко и протяжно свистнул. Василий попытался с разбегу выскочить из оврага, но не вышло. Сорвался.
"Как этот узкоглазый ухитрился вымахнуть на такую крутизну в один дух? Кошка, а не человек. Кошка, кошка… но эта кошка, кажется, кое-что заметила?.. И черт меня угораздил встретиться с ним лицом к лицу".
Наконец, выбравшись из оврага и передохнув, Василий спохватился, что надо было уничтожить рацию. "Легко подумать - уничтожить. Но как? А если этот Тогба, что прикинулся другом, специально подослан сюда?.."
Между тем на переднем крае дивизии события приняли непредвиденный оборот.
Вначале шла разведка боем силами одной роты при поддержке небольшого количества орудий.
Поднявшись в атаку, рота быстро ворвалась в первую траншею противника и, не задерживаясь, устремилась ко второй. Вскоре выяснилось, что противник в панике покидает третью траншею. Стала очевидной, возможность прорвать всю первую линию обороны противника перед Зееловскими высотами. Как было условлено, чтобы развить успех роты, начавшей разведку боем, поднялся батальон, затем полк и наконец - вся дивизия. Началась на первый взгляд неожиданная, но давно назревшая сдвижка переднего края советских войск ближе к Берлину.
К полудню первая линия обороны оказалась прорванной. Передовые роты завязывали бой на окраине Заксендорфа, превращенного противником в мощный оборонительный узел. На штурм Заксендорфа поднялись и штурмовые отряды полка Корюкова.
Василий, оглядываясь по сторонам - не крадется ли за ним наводчик Тогба, - вернулся к своему блиндажу. Здесь его уже ждал старшина Борковин с приказанием начальника штаба немедленно доставить в штурмовые отряды походные кухни. Это был тот самый старшина, что назвал Василия тыловой крысой.
- Значит, началось?
- Вроде идет успешно, - ответил Борковин, торопясь как можно скорее получить кухни и быть на месте. Ведь он не только старшина, а и парторг группы обеспечения первого штурмового отряда.
Василий примирительно улыбнулся ему. Теперь не время сводить счеты из-за каких-то пустяков. Наоборот, надо действовать беспристрастно и оперативно. Немедленно вызвав резервные кухни, он приказал поварам:
- Поступайте в распоряжение старшины. Да смотрите мне, аллюр три креста, быть там, где укажет старшина!
- Вот это, я понимаю, оперативность, - весело крикнул Борковин и, вскочив на облучок походной кухни, козырнул: - Спасибо вам, товарищ лейтенант. Старые грехи вспоминать не будем.
И поехал в ту сторону, откуда доносился грохот боя.
"Старые грехи вспоминать не будем, - повторил про себя Василий. - Вот и пойми их. То ли в самом деле собираются простить все мои грехи, то ли напоминают: мол, все о тебе знаем… Нет, ни черта они не знают, а теперь и узнать не от кого: Скворец убит. Кажется, сама судьба помогает мне замести следы. Да, помогает… А наводчик Тогба? Он может проболтаться. Найдут рацию, труп - начнется следствие, и наводчик Тогба может сказать, что видел меня в овраге… Как мне избавиться от него, узкоглазого черта? Он единственный человек в полку, который будет мешать мне спокойно жить. Ну нет, не будет…"
Василий опробовал на ногте большого пальца остроту жала своего хорошо наточенного финского ножа.
Глава пятая
ПОСЛЕ РАЗВЕДКИ БОЕМ
1
Когда части, ведущие разведку боем, вплотную подошли к стенам Заксендорфа, сильно укрепленного пункта в обороне противника, Бугрин дал команду прекратить атаки и закрепиться на достигнутых рубежах. Подтянутые к Заксендорфу штурмовые отряды Корюкова не успели вступить в бой. Корюкову очень хотелось проверить боеспособность отрядов именно в разведке боем. Но Бугрин предостерег его по телефону:
- Не торопись, Заксендорф еще не Берлин.
Завечерело. Противник вел себя как-то непонятно. Несмотря на потерю трех траншей первой линии, он ни одной резервной части не бросил на восстановление потерянных позиций, ограничась лишь частными контратаками силами отступающих подразделений. Для острастки противник выпустил несколько "королевских тигров", которые прошли по склону Зееловских высот и скрылись.
Немецкий унтер-офицер, взятый в плен в первый же час разведки боем, показал на допросе у Бугрина:
- Большое наступление вы начнете дня через два и будете прорывать нашу оборону огромными силами. Потом ринетесь на Берлин. Дней через семь подойдете к Берлину, а дней через пятнадцать война кончится.
- Кто тебе это сказал? - спросил его Бугрин.
- Солдаты так говорят, - ответил пленный.
- И офицеры?
- Офицеры помалкивают.
- А генералы?
- Генералы… Наш генерал очень сильно ругается и проклинает вас.
- Вот как, даже проклинает. За что же?
- Вам счастье, у вас много войск.
- Значит, надо складывать оружие и сдаваться.
- Фюрер приказал сражаться до конца.
- Это совпадает с желанием немецких солдат?
- Мы не имеем права думать об этом. Мы - солдаты. Солдату после поражения лучше умереть, чем жить. Так говорит нам доктор Геббельс.
- Вот в чем они вас убеждают. И вы согласны?
Унтер-офицер только поморщился.
- Все ясно, отправьте его в тыл, - приказал Бугрин.
Пленного увели, и Бугрин задумался. Перед фронтом нашей армии передний край обороны врага сплошь заминирован и опутан проволокой. Здесь, на Зееловских высотах, у немцев сосредоточено свыше двух тысяч орудий - семьдесят стволов на километр фронта. А сколько пулеметов в дотах и дзотах… И конечно, будут еще неожиданности.
Бугрин решил остаться на своем наблюдательном пункте до утра. Какая в этом нужда ночью? Темно, хоть глаз выколи. Однако Бугрину было важно не только видеть, но и слышать, по звукам разгадывать, как ведет себя противник. Зная, что полностью скрыть подготовку большого наступления невозможно, он тревожился: противник может обмануть, уйти, сменить засеченные нашими наблюдателями огневые точки, и тогда артиллерийский удар огромной силы будет нанесен даром, впустую, что вынудит все начинать сначала на другом рубеже. И потери, потери людьми, с которыми он пришел сюда от берегов Волги!
Не доверяя звукоуловителям, генерал Бугрин напрягал слух, он готов был приложить ухо к земле - разгадать, почему притаился противник, почему не слышно никакого шума, признаков перегруппировки сил. Ведь теперь ему совершенно ясно, что главный удар будет нанесен именно с плацдарма, и конечно, на участке, где уже прорвана первая линия обороны. Чем объяснить хладнокровие немецких генералов? Или им уже стало известно о подготовке нескольких ударов на различных направлениях и они, не зная, куда бросить главные силы, оцепенели в нерешимости? Оцепенели или не хотят показать свою нервозность?
- Противник ведет себя тихо. У него тихое помешательство, - шутя сказал Бугрин по телефону командующему фронтом. А в душе жила тревога: по всему видно, армия будет действовать на главном направлении; чем черт не шутит, вдруг она запнется на первых же шагах, и тогда…
Положив трубку, Бугрин признался себе, что никогда за всю войну, даже в обороне Сталинграда, в дни самого яростного напряжения, он не волновался так, как сейчас: Берлин - столица фашистской Германии, а не какой-нибудь захолустный городишко.
Конец войны не за горами. Девяносто девять раз поднимался солдат в атаку, а вот сотая, последняя атака не покажется ли ему опасной? Да и враг в этом последнем сражении, перед верной гибелью, будет огрызаться.
- Прошу разрешения войти, - прервал думы Бугрина голос Скосарева, неожиданно прибывшего на НП.
- Можно, - ответил Бугрин, - я еще не сплю.
- Вижу, волнуешься.
- Зачем же? Сам видишь, какое укрытие саперы отгрохали: шесть накатов над тобой, светло, тепло и мухи не кусают. Вот сижу тут и чай пью. Волнением, как говорится, гору не свернешь.
- А я, признаться, разволновался… Надо категорически запретить всякое движение по ходу сообщения к наблюдательному пункту. Взад и вперед снуют телефонисты, радисты и совсем посторонние стрелки. Я не взял с собой даже адъютанта - все-таки это наблюдательный пункт командарма. Вслед за такими беспечными разгильдяями может пробраться и шпион-диверсант… Швырнет гранату - и войска без командарма.
- Это полбеды, у командарма есть заместитель…
- Таких шуток я не принимаю… Как хочешь это расценивай, но я прикажу коменданту поставить четыре поста дополнительно. Иначе к утру тут разведут целый базар.
- Спасибо… Адъютант, принеси-ка еще одну чашку. Выпей густой заварки и успокойся.
- Едва ли меня твоя заварка успокоит. До начала всеобщей атаки остались считанные часы, а у нас еще нет полной картины расположения резервных частей противника. Мы ничего не знаем о группировке войск на левом фланге. Только что читал показания пленных: они ни черта не могли сказать об организации огневой системы на Зееловских высотах: тайна тайн, держат в секрете даже от ротных офицеров. Пленные о наших войсках знают больше, чем о своих. Это нас должно волновать. Я тебя не узнаю.
- Я тоже не узнаю тебя, - улыбнувшись, заметил Бугрин. - Но если ты внимательно читал показания пленных, то должен был уловить существенное обстоятельство: солдаты и офицеры противника боятся нашего наступления.
Скосарев тоже улыбнулся и напомнил:
- Перед Иенским сражением Наполеон говорил: "Не верю послам противника, когда они называют мои полки непобедимыми".
- Так… Что же ты предлагаешь? - помолчав, спросил Бугрин.
- По всей вероятности, наша армия будет наносить главный удар… Разреши мне изложить свои мысли по этому поводу. Я заготовил вариант боевого приказа.
- Слушаю.
- От первого успеха зависит многое. Я предлагаю…
И генерал Скосарев, развернув карту, принялся излагать свои мысли. Вначале он говорил о противнике, потом о задачах своих войск. Говорил четко, ясно, лаконично. Бугрин слушал его и думал: "Как хорошо оформлена карта - смотри, любуйся и завидуй! Прямо художник! Подсчитал, сколько снарядов и каких именно калибров должны израсходовать артиллеристы на каждый гектар главного и вспомогательных направлений. Расчет весьма реальный и убедительный".
- Все у тебя хорошо, все правильно, даже слишком подробно изложены задачи частей, - как бы между делом заметил Бугрин. - Настолько подробно, что кажется, командирам не о чем думать, за них начальство уже все продумало… Но ничего, ни один приказ не отбирает у командира инициативы.
- Боевые порядки подразделений на главном направлении, - продолжал Скосарев, - надо строить, я думаю, так: в центре - углом вперед, на флангах - уступом вправо и влево.
- Не возражаю, но пусть сами командиры полков и батальонов решают такие вопросы на месте, в час рекогносцировки.
- Разумеется. Но мы обязаны рекомендовать.
- Не будем. Ты должен помнить, как Энгельс высмеивал подобные рекомендации в русской армии. В ту пору действительно всем командирам давали несколько постоянных схем, и они руководствовались ими без учета условий местности и сил противника. Это была, как писал Энгельс, глупая система, рассчитанная на бездумных командиров.
- Конечно, помню. Однако…
- Никаких "однако", бездумных командиров не терплю. К тому же на этот раз в наступлении будут участвовать штурмовые отряды, а у них своя тактика.
- Вот это, товарищ командир, меня больше всего и волнует. Предвижу, что штурмовые отряды внесут путаницу в боевые порядки и нам трудно будет осуществлять взаимодействие на поле боя.
- Вот ты уже заранее приписываешь штурмовым отрядам срыв взаимодействия. И совершенно напрасно. Завтра я собираю артиллеристов, танкистов, авиаторов и командиров стрелковых соединений специально по этому вопросу. Твои предвидения и опасения оставь пока при себе. Не возмущайся! Если перед Зееловскими высотами противник прижмет наших людей фланговым огнем к земле, то мы будем бросать вперед штурмовые отряды - они способны вести круговой огонь и двигаться вперед. Поддержат ли их роты и батальоны? Не забудь - скоро конец войны. Уцелеть теперь каждому хочется в десять раз больше, чем в начале войны… Спасибо за добрые советы и расчеты, но, я вижу, о самом главном ты не размышлял… Очень мало, коль ни словом не обмолвился о штурмовых отрядах за целый час нашей беседы… Вот о чем я больше всего пекусь, не говоря уже о предстоящем штурме Берлина. Это особая тема, и ее будем рассматривать в деталях, когда подойдем к Берлину… Если у тебя нет других вопросов, то прошу быть на своем месте…
Скосарев ушел, и Бугрин снова поднялся на площадку наблюдательного пункта. На стороне противника по-прежнему было тихо. Справа и слева, недалеко от наблюдательного пункта, копошились пехотинцы. Их теснили артиллеристы, выкатывая орудия к первой траншее для прямой наводки. Слышался приглушенный говор солдат. Говорили все о том же: "Почему противник притаился? Пускай бы пошумел немножко, и нам полегче станет", "Передвигаться в тишине плохо: орудие не ложка, без "гоп" с места не сдвинешь".
Бугрин решил пройтись по траншеям. Сопровождаемый адъютантом, он зашел сначала к пехотинцам, затем к артиллеристам и от них - к подножию высоты, в господский двор, где разместился выдвинувшийся вперед первый штурмовой отряд полка Корюкова.
В подвале дома, стоящего в центре двора, Бугрин застал большую группу солдат за ужином.
- Ужин в полночь, что так поздно? - спросил он.
- Встать, смирно!.. - подал команду старшина Борковин.
- Отставить. В столовой команда "Смирно" не подается.
- Прошу простить, товарищ генерал, здесь не столовая, а подвал. - Борковин молодцевато поправил пилотку, так, чтобы солдаты поняли, что он неробкого десятка, умеет и перед командармом не уронить свой старшинский престиж. - Группа гвардейцев принимает ужин. Докладывает гвардии старшина Борковин.
Седина в усах и на висках Борковина, его молодцеватая выправка, задор в глазах растрогали генерала Бугрина. Он сказал, повеселев:
- Вольно.
- Вольно! - громко повторил Борковин, рывком отняв руку от козырька. - А что касается задержки ужина, товарищ генерал, - моя вина. Разрешите объяснить?
- Ну-ну, слушаю.
Борковин кивнул солдатам, и те, потеснившись, пригласили генерала присесть к столу. Повар подал ему полную миску каши.
- Многовато, не справлюсь.
- Как раз по вашей комплекции. Отведайте.
- А солдатам хватит?
- Хватит. Если не хватит, завтра докормлю.
- Значит, крепко проголодались?
- Сейчас объясню, товарищ генерал, - Борковин подмигнул товарищам: дескать, слушайте, как надо перед генералом отчитываться. - Наша кухня отражала атаку "королевских тигров".
- Шутишь, старшина?
- Нет, товарищ генерал, не шучу. В тот момент, когда поступило ваше приказание приостановить наступление и закрепиться, наша кухня ринулась вперед. После удачного боя аппетит всегда развивается, прямо скажем, человек быка с рогами проглотить способен. В эту же минуту из седловины, что левее Заксендорфа, "королевские тигры" выползли, штук двенадцать - не меньше. Смотрю, пехотинцы, что прорвались к Зееловским высотам, котелками замахали. Солдаты кухню видят далеко, особенно когда впереди что-нибудь такое несладкое замаячило. Противотанковые-то орудия отстали от них, а наша кухня - она тут, в кустах дымится. Замахали они котелками: мол, не от "тигров" отступаем, а за обедом идем.
- Как, как? Повтори.
- Я к тому так говорю, товарищ генерал, что теперь солдату стыдно отступать… Отступи - немцы подумают, что сила опять на их стороне. Нельзя нам сейчас такой повод им давать.
- Это верно, - согласился Бугрин.