С момента нашего возвращения прошло дней десять, известия из Давоса были все радостнее и вселяли оптимизм, однако сначала Джека, потом и меня вдруг охватил безотчетный страх, неистовый, как тропический ураган. Возможно, дурное предчувствие (а в мире нет ничего более заразного) передалось мне от моего друга, хотя нельзя исключать, что мы получили его из одного источника. Как бы там ни было, опасения зародились во мне во время разговора с Джеком, когда я вполне мог впитать тот страх, который он проецировал на меня. Помню, вечером мы, пообедав порознь, вернулись домой, и в завязавшейся перед сном беседе он впервые завел об этом речь.
– Сегодня я целый день чувствую себя ужасно подавленным, – сказал Джек. – Не понимаю почему, ведь Дэйзи сообщает, что у нее все замечательно.
Говоря это, он налил себе виски с содовой.
– Видимо, у тебя печень пошаливает, – предположил я. – Думаю, тебе не стоит пить. Лучше отдай виски мне.
– Да со здоровьем у меня все хорошо как никогда, – возразил он.
Я между тем просматривал почту и наткнулся на письмо от агента по недвижимости, которое тут же прочел, дрожа от нетерпения.
– Ура! – радостно воскликнул я. – Нам предлагают пять… ну почему он не может нормально писать по-английски? Пять гиней в неделю до самой Пасхи, аж до тридцать первого числа! Да мы будем просто осыпаны гинеями!
– Я вряд ли останусь здесь до Пасхи, – сказал Джек.
– Почему? Не вижу причин для этого. И Дэйзи меня поддерживает. Буквально сегодня утром мы общались с ней по телефону, и она просила, чтобы я убедил тебя остаться. Если, конечно, тебе здесь нравится. Ну, согласись, что нам вместе не так одиноко. Да, извини, ты что-то говорил мне…
Прекрасная новость о еженедельном поступлении гиней нисколько не улучшила его настроения.
– Хорошо, хорошо. Разумеется, я останусь.
Джек задумчиво прошелся взад-вперед по комнате.
– Нет, это не связано с состоянием моего здоровья, со мной все в порядке, – пояснил он. – Тут другое. Это как ночной кошмар.
– Скажи себе, что бояться нечего, – посоветовал я.
– Сказать-то легко. Но я реально напуган – чувствую, как приближается что-то неотвратимое.
– Пять гиней в неделю – вот что приближается, – парировал я. – У меня нет желания сидеть сложа руки и дожидаться, пока ты заразишь меня своими опасениями. В Давосе все идет как надо. Что говорилось в последнем сообщении? Невероятное улучшение. Вспомни об этом, когда ляжешь спать.
Вирус страха, если то был вирус, тогда мне не передался, помню, что я отходил ко сну в прекрасном настроении, но, пробудившись посреди ночи в темноте притихшего дома, ощутил Его присутствие – ночной кошмар явился, пока я спал. Дурное предчувствие – слепое, беспричинное, парализующее – проникло в меня, погрузив в пучину страха. Что это было? Как барометр предсказывает приближение бури, так и состояние, в котором я находился, никогда прежде не испытывая ничего подобного, предвещало грядущую катастрофу.
Когда в слабом сумеречном свете туманного дня, не настолько темного, чтобы зажигать свечи, но, тем не менее, чрезвычайно мрачного, мы встретились с Джеком за утренним завтраком, ему сразу все стало ясно.
– Вижу, Он пришел и к тебе, – заметил Джек.
У меня не нашлось сил что-либо возразить, сказать, например, что мне слегка нездоровится.
Тем более что никогда в жизни я не чувствовал себя лучше.
Весь тот день и следующий тоже страх не покидал меня, черная пелена окутала мой разум. Я не понимал, чего опасаюсь, но это "что-то", хоть и очень эфемерное, было где-то рядом и приближалось с каждой минутой, словно наползая как покров облаков, застящий небо. На третий день мучений способность противостоять страху и размышлять, похоже, частично вернулась ко мне: это может быть обычная игра воображения, думал я, или нервное расстройство, или просто я "напрасно томлюсь", вернее, мы оба, под действием неконтролируемых эмоций, иногда охватывающих умы людей. Каким-то образом мы что-то уловили, и теперь это угнетает нас. В любом случае нам следовало хотя бы предпринять попытку побороть беспричинный страх, даже если и безрезультатно. Ведь в течение двух дней я не мог ни работать, ни отдыхать – лишь дрожал, съежившись от ужаса. Но теперь – хватит! Я запланировал себе на день множество дел, а вечером решил вместе с Джеком как следует развлечься.
– Сегодня обедаем пораньше, – предупредил я Джека, – и отправляемся смотреть "Человека из Бленкли". Я уже пригласил Филипа присоединиться к нам, он согласился. Билеты заказаны по телефону. Обед в семь.
Должен пояснить, что Филип – наш старинный приятель, живущий по соседству, на одной с нами улице, очень уважаемый профессиональный врач.
Джек отложил газету.
– Да, пожалуй, ты прав, – заметил он. – Ничего не делать – совершенно бессмысленно. Это не поможет. Ты хорошо спал сегодня?
– Превосходно, – ответил я довольно раздраженно, поскольку из-за практически бессонной ночи нервы у меня были на пределе.
– Жаль, что не могу сказать о себе того же, – вздохнул Джек.
Такой подход к делу никуда не годился.
– Нам необходимо встряхнуться! – воскликнул я. – Мы с тобой сильные, здоровые мужчины, имеющие все основания радоваться жизни, а ведем себя как жалкие черви. Страх, внушенный разыгравшимся воображением или вызванный чем-то реальным, в любом случае достоин презрения. Если есть в мире что-то, чего нужно опасаться, так исключительно самого чувства страха. Но ты знаешь это не хуже меня. Давай, пока суд да дело, почитаем что-нибудь интересное. Например, о мистере Друсе, о герцоге Портлендском или рассказы из "Книжного клуба" "Таймс", что выбираешь?
День прошел очень плодотворно; многочисленные события, которые требовали моего участия, полностью заслонили собой черный фон навеянных ночным кошмаром мыслей и чувств. Я задержался в офисе дольше, чем рассчитывал, и, чтобы успеть переодеться к обеду, вынужден был взять экипаж, а не возвращаться в Челси пешком, как собирался.
И вот то, что три дня воздействовало на наши умы-"приемники", заставляя их скрежетать и пульсировать, обрело реальность.
Когда я пришел домой за минуту или две до семи, Джек, уже одетый, ждал меня в гостиной. День выдался теплый и душный, но, собравшись идти в свою комнату, я внезапно ощутил дыхание пронзительного холода – не промозглость английских заморозков, а бодрящую стужу высокогорья тех дней, которые мы недавно провели в Швейцарии. В камине уже лежали дрова, и я, преклонив колени, опустился на коврик, чтобы разжечь огонь.
– До чего же здесь зябко, – сказал я. – У этих слуг ослиные мозги! Никак не могут уяснить, что в холодную погоду камин должен гореть, а в теплую – нет.
– О, заклинаю Небесами, не делай этого! – взмолился Джек. – Только жара от камина не хватало! Такого удушливого вечера на моей памяти еще не было.
Я удивленно взглянул на него. Руки у меня дрожали от холода. Он это видел.
– Да у тебя озноб! – заметил Джек. – Может, ты простудился? Сейчас посмотрим, насколько в комнате холодно. – Он подошел к письменному столу, на котором лежал термометр, и сообщил: – Шестьдесят пять.
Обсуждать было нечего, да мне и не очень-то хотелось, поскольку именно в этот момент мы оба вдруг ощутили, как в нас проникает что-то извне – слабое, отдаленное: Он приближался. Я уловил странную внутреннюю вибрацию.
– Жарко или холодно – мне нужно пойти переодеться, – констатировал я.
Все еще дрожа, я отправился в свою комнату, подбадривая себя тем, что морозный воздух исключительно полезен. Одежда была уже разложена, а вот горячей воды не оказалось, и я, позвонив, вызывал слугу. Он явился почти сразу, но выглядел испуганным – во всяком случае, в моем, затуманенном хаосом чувств восприятии.
– Что с тобой? – спросил я.
– Ничего, сэр, – с трудом выговаривая слова, ответил он. – Я думал, что вы звонили.
– Да. Мне нужна горячая вода. И все-таки, в чем дело?
Он переступил с ноги на ногу.
– По-моему, – сказал он, – я видел на лестнице леди, она поднималась следом за мной. Хотя звонка у входной двери я не слышал.
– Где, говоришь, ты ее видел?
– На лестнице, сэр. А потом на площадке у двери гостиной, – пояснил он. – Она стояла там и как будто не знала – войти или нет.
– Это был кто-то из прислуги? – уточнил я. И снова почувствовал Его приближение.
– Нет, сэр, не служанка.
– Тогда кто?
– Там было темно и плохо видно… но думаю – миссис Лорример.
– Ох! Ладно, иди, принеси мне горячей воды, – велел я.
Но он медлил, и я понял, как сильно он напуган.
В этот момент прозвучал звонок в передней. Было ровно семь, Филип проявил, пожалуй, даже чрезмерную пунктуальность, а я еще не успел переодеться.
– Это доктор Эндерли, – сказал я. – Может, пока он будет подниматься по лестнице, ты все же осмелишься пройти там, где видел леди.
И тут неожиданно раздался жуткий вопль, на миг заполнивший собой все пространство дома, – такой отчаянный, такой душераздирающий, исполненный такого смертельного ужаса, что я, содрогнувшись, просто застыл на месте, не в силах сделать ни шагу. Только невероятным усилием воли мне удалось заставить себя пошевелиться, казалось, мои мышцы вот-вот не выдержат и порвутся от напряжения, но я сумел совладать с собой и бросился вниз по лестнице в сопровождении слуги, который следовал за мной по пятам. Из прихожей навстречу нам бежал Филип, он тоже слышал крик.
– Что случилось? – спросил Филип. – Что это было?
Мы вместе зашли в гостиную. Джек лежал на полу у камина, рядом валялось опрокинутое кресло. Подойдя к Джеку, Филип склонился над ним и рывком расстегнул его белую рубашку.
– Откройте все окна, – распорядился он, – комнату необходимо проветрить, этот ужасный запах…
Мы распахнули окна, и снаружи хлынул поток воздуха, который на фоне пронизывающего холода гостиной был таким теплым, что я сразу перестал дрожать от озноба.
– Он мертв, – констатировал Филип, выпрямляясь во весь рост. – Не закрывайте окон. Здесь все еще сильно пахнет хлороформом.
Постепенно мучивший меня холод и донимавший Филипа запах улетучились, как будто их и не было.
Кстати, ни я, ни мой слуга никакого запаха вообще не почувствовали.
Пару часов спустя мне доставили телеграмму из Давоса, в которой сообщалось о кончине жены Джека. Ида, сестра Дэйзи, выражала надежду, что Джек сможет немедленно выехать в Швейцарию. Однако к тому моменту он был мертв уже два часа.
На следующий день я отправился в Давос и там узнал, что произошло. Дэйзи три дня страдала от небольшого нарыва, его следовало вскрыть – пустячная хирургическая процедура, но Дэйзи так нервничала, что доктор решил использовать хлороформ. Она нормально пришла в себя после анестезии, однако через час внезапно потеряла сознание и умерла около восьми по центральноевропейскому времени, что соответствует семи часам по Гринвичу. Дэйзи настояла, чтобы Джека не информировали об операции, она собиралась рассказать ему сама, когда все уже будет позади, поскольку это не имело отношения к ее заболеванию и ей не хотелось волновать его понапрасну.
Вот и конец истории. Моему слуге у входа в гостиную, где сидел Джек, было явлено видение женщины, которая колебалась, войти или нет, как раз в тот момент, когда душа Дэйзи воспаряла в мир иной. Я тогда же ощутил – не думаю, что такое предположение покажется неуместным – бодрящее морозное дыхание Давоса. Филип получил "послание" в виде запаха хлороформа. А Джека, судя по всему, посетила его жена. И он последовал за ней.
Сидни Хорлер
Десять минут ужаса
До недавнего времени я не менее одного раза в неделю навещал католического священника, пока тяжелый недуг не оборвал его жизнь. Сам я протестант, но это не мешало нашей дружбе. Таких прекрасных людей, как отец Р., мне не часто приходилось встречать. Этот в лучшем смысле слова "бывалый человек" – выражение, которое многие трактуют неверно, – сразу располагал к себе всех, с кем сводила его судьба. Он проявлял живой интерес к моей литературной деятельности, и мы часто обсуждали вместе различные истории и сюжеты.
То, что я собираюсь вам поведать, случилось года полтора назад, за десять месяцев до его болезни. Меня тогда всецело занимала работа над новым романом "Проклятие Дуна" о злодее, который использовал для достижения своих целей страшную легенду, связанную с древним поместьем в Девоншире.
Отец Р. выслушал сюжет и, к моему немалому удивлению, заметил:
– Для целого ряда людей ваш роман может стать предметом насмешек – они всегда будут испытывать недоверие к историям о вампирах.
– Да, это так, – согласился я. – И, тем не менее, Брэму Стокеру удалось взбудоражить воображение читателей: его "Дракула" – одна из самых ужасающих и в то же время захватывающих книг, когда-либо созданных служителем пера. Надеюсь, и мои читатели воспримут описанные мной события как обычную "фантазию" автора.
– Не сомневаюсь, – ответил священник, кивнув головой. – Кстати, – добавил он, – я верю в существование вампиров.
– Верите?
У меня по телу побежали мурашки. Одно дело – излагать какую-нибудь страшную историю на бумаге и совсем другое – когда, казалось бы, эфемерный ужас начинает обретать плоть.
– Да, – подтвердил священник. – Я не могу не верить в существование вампиров, поскольку, как бы невероятно это ни звучало, лично встречался с одним из них.
Я даже привстал от неожиданности. У меня не было оснований подвергать слова священника сомнению, и все же…
– Дорогой друг, – между тем продолжил он, – понимаю, что мое признание довольно необычно, но, уверяю вас, это правда. Та достопамятная встреча произошла много лет назад, далеко отсюда, где именно – не суть важно.
– Поразительно!.. И вы действительно видели вампира так же, как я сейчас вижу вас?
– Не только видел, но и разговаривал с ним. И до сего дня, кроме одного моего собрата священника, я никому об этом не рассказывал.
Он явно хотел поделиться со мной своей историей. Набив трубку, я поудобнее устроился в кресле напротив пылающего камина и приготовился слушать. Известно, что правда зачастую удивительнее вымысла, и вот теперь, похоже, мне представилась редчайшая возможность лично убедиться в том, что самые смелые мои фантазии – лишь бледная тень по сравнению с реальными событиями!
"Название того городка не имеет значения, пусть будет Н., – начал свою исповедь священник. – Достаточно сказать, что находится он на западе Англии и там немало весьма состоятельных людей. В семидесяти пяти милях от него расположен большой город, многие предприниматели которого, уходя от дел, переезжали в Н. доживать остаток своих дней. Я был молод, избранная мной стезя приносила мне удовлетворение. Но тут случилось… впрочем, я забегаю вперед.
У меня сложились дружеские отношения с местным врачом, доктором Сандерсом: когда у него выпадало свободное время, мы встречались и беседовали обо всем на свете, пытаясь разобраться в вопросах, которые, как убеждает мой жизненный опыт, не имеют ответов… по крайней мере, в этом мире.
Однажды вечером мы сидели у меня дома, и вдруг мне показалось, что во взгляде Сандерса появилось что-то недоступное моему пониманию.
– Что вы думаете о Фарингтоне? – спросил он.
По любопытному совпадению, его вопрос прозвучал именно в тот момент, когда я сам неосознанно размышлял о Фарингтоне.
Джозеф Фарингтон был в городе человеком новым, ибо обосновался в Н. совсем недавно, – вполне достаточная причина для того, чтобы о нем судачили. К тому же он приобрел самый большой дом на холме, возвышающемся в южной части города – в лучшем, по общепризнанному мнению, жилом квартале. Не считаясь с расходами, он обставил дом с помощью одной из наиболее известных лондонских торговых фирм и часто устраивал приемы, однако повторно побывать в его "Фронтонах", как называлось жилище Фарингтона, желающих обычно не было. Люди в один голос говорили, что Фарингтон "какой-то странный".
Я, конечно, знал об этом – никакие слухи и сплетни не проходят мимо ушей священника, – но все же колебался с ответом на прямо поставленный вопрос.
– Признайтесь, святой отец, – сказал Сандерс, видя мою нерешительность, – вам ведь, как и всем нам… не нравится этот человек! Фарингтон выбрал меня своим личным врачом, но лучше бы его выбор пал на кого-нибудь другого. Какой-то он странный.
Опять те же слова – "какой-то он странный"! Голос Сандерса еще звучал у меня в голове, а перед моим мысленным взором уже предстал Фарингтон – такой, каким я его запомнил, когда увидел на главной улице города: он прогуливался, и все вокруг исподтишка поглядывали на него. Крупного телосложения, само воплощение мужественности, казалось, он буквально пышет здоровьем, что невольно навевало думы о вечной жизни. У Фарингтона было румяное лицо, черные как смоль волосы, агатовые глаза и грациозная походка юноши – и это у человека как минимум шестидесяти лет от роду, судя по его биографии.
– Знаете, Сандерс, – поспешил я утешить доктора, – сдается мне, Фарингтон не доставит вам много хлопот. Здоров как бык.
– Вы не ответили на мой вопрос, – упорствовал Сандерс. – Забудьте о своем сане, святой отец, и скажите, что вы на самом деле думаете о Джозефе Фарингтоне. Не правда ли, от него бросает в дрожь?
– Вы… врач… и говорите такое! – слегка пожурил я моего друга, не желая откровенничать о Джозефе Фарингтоне.
– Это сильнее меня… Я чувствую перед ним невольный страх. Сегодня днем мне пришлось навестить его во "Фронтонах". Подобно другим людям крупного телосложения Фарингтон немного ипохондрик. Ему почудилось, будто у него что-то не в порядке с сердцем.
– И?..
– Да он сто лет проживет! Но, поверьте, святой отец, для меня было невыносимо находиться рядом с ним: есть в нем что-то пугающее. И я испугался… да, испугался. В его присутствии мной все время владел безотчетный ужас. Мне нужно было рассказать кому-нибудь об этом, вот я и пришел к вам, ибо не знаю в городе никого надежнее вас… Хотя свое мнение вы, как вижу, предпочитаете держать при себе.
– В подобных вопросах не следует спешить, – уклончиво сказал я, посчитав такой ответ наиболее приемлемым.