– Однако, миссис Уитем, вам не стоит обо мне беспокоиться! Поверьте, стипендиату Кембриджа, готовящемуся к экзамену по математике, некогда думать о каком-то таинственном "нечто". Математика – точная наука, требующая предельной собранности, ясности ума и упорной, весьма прозаической работы, которая полностью поглощает разум, не оставляя возможности отвлекаться на какие бы то ни было таинственные материи. Мне хватает тайн, заключенных в гармонической прогрессии, преобразованиях, комбинациях и эллиптических функциях!
Миссис Уитем любезно предложила присмотреть за тем, как доставят необходимые ему вещи, заказанные в местных лавках, и Малкольмсон отправился к рекомендованной Карнфордом пожилой женщине, чтобы нанять ее для уборки дома. Когда, уже вместе с ней, он пару часов спустя пришел к Дому судьи, помимо хозяйки гостиницы его там ждали несколько мужчин и мальчишек-посыльных, нагруженных тюками и свертками, а также приказчик из мастерской по обивке мебели, который привез ему кровать, поскольку миссис Уитем сочла, что прежние столы и стулья еще сгодятся, но кровать, полвека простоявшую в затхлости и пыли, необходимо сменить, ибо негоже юноше спать на таком ложе.
Любопытство и желание увидеть дом изнутри оказались сильнее неподдельного страха миссис Уитем перед таинственным "нечто"; ни на секунду не отпуская от себя Малкольмсона и судорожно сжимая его руку при малейшем шорохе, она все-таки нашла в себе силы обойти все закоулки этого старинного особняка.
В результате осмотра дома Малкольмсон решил обосноваться в столовой, достаточно просторной и полностью отвечающей его требованиям, после чего миссис Уитем и миссис Демпстер, как звали нанятую им уборщицу, занялись обустройством его быта. Когда распаковали принесенные в столовую тюки и корзины, Малкольмсон увидел, что заботливая хозяйка гостиницы предусмотрительно наполнила одну из корзин провизией с собственной кухни, так что еды ему должно было хватить на несколько дней. Перед уходом миссис Уитем пожелала ему всяческих благ и, обернувшись у двери, напоследок посоветовала:
– В такой большой комнате наверняка гуляют сквозняки; думаю, сэр, вам стоит на ночь загораживать кровать от окна широкой ширмой из тех, что стоят у изголовья, хотя сама я, если честно, наверное, просто померла бы от страха, оказавшись одна в замкнутом пространстве со всей этой нечистью… которая будет выглядывать отовсюду, таращиться на меня со всех сторон и впиваться глазами, свешивая головы сверху!
Картина, нарисованная ее собственным воображением, была настолько пугающей, что нервы миссис Уитем не выдержали, и она в ужасе выбежала из комнаты.
Как только хозяйка гостиницы ретировалась, миссис Демпстер пренебрежительно фыркнула, заметив, что ее никакая нечисть напугать не сможет, даже если это будут все призраки королевства вместе взятые.
– Потому что призраки, сэр, – вовсе не призраки, – продолжала она. – Все что угодно, только не потусторонняя нечисть! Я скажу вам, что это, сэр. Это крысы и мыши, жуки и тараканы, скрипучие двери и расшатанные крепления черепицы, окна с трещинами в стеклах и тугие ящики комода, не задвинутые до конца днем и елозящие в пазах посреди ночи. Взять хотя бы эти стенные панели – взгляните на них! Да им не меньше ста лет! И вы полагаете, что за ними нет крыс, жуков и тараканов? Или что эта мерзкая живность не попадется вам на глаза? Крысы и есть здешние призраки, а призраки – не что иное, как крысы! Поверьте мне, тут двух мнений быть не может!
– Миссис Демпстер, – с легким вежливым поклоном очень серьезно сказал Малкольмсон. – Своей эрудицией вы затмите любого студента-старшекурсника! И позвольте мне в знак почтения к вашей несомненной рассудительности и крепости духа заверить вас, что, когда я уеду, этот дом останется в полном вашем распоряжении до конца аренды, так что вы сможете целых два месяца распоряжаться им по своему усмотрению, мне же для моих целей хватит и четырех недель.
– Спасибо за любезность, сэр! – ответила она. – Но я не могу ночевать вне приюта Гринхау, где теперь обитаю, у нас очень строгие правила. Если хотя бы один раз не вернуться вечером в свою комнату, можно потерять всё – слишком много желающих занять освободившееся место! Мне нельзя так рисковать. Если бы не это, сэр, я бы с радостью перебралась сюда и прислуживала вам все время вашего пребывания здесь.
– Дорогая миссис Демпстер, я ни в коей мере не хотел вводить вас в искушение, – поспешил заверить благонравную женщину Малкольмсон. – Меня привело в ваш город желание побыть в уединении, и, можете не сомневаться, я весьма признателен покойному Гринхау за его замечательный приют и строгие правила, которые не позволяют поддаваться каким бы то ни было соблазнам! Сам святой Антоний не смог бы проявить большей стойкости!
– Ох уж эта юношеская бесшабашность! – рассмеялась в ответ миссис Демпстер. – Ничего-то вы не боитесь! Что ж, может, вам и удастся найти здесь покой и уединение, как вы того хотите.
Она принялась за работу, а Малкольмсон отправился на прогулку, которую провел весьма плодотворно, ибо имел обыкновение брать с собой какой-нибудь из учебников, дабы совмещать приятное с полезным. Когда он вернулся, в комнате уже было прибрано, полы сверкали чистотой, в старинном камине горел огонь, мягкий свет зажженной лампы создавал уютную атмосферу, а на сервированном к трапезе столе, благодаря заботливой предусмотрительности миссис Уитем, его ожидал отличный ужин.
– Вот это настоящий комфорт! – воскликнул он, довольно потирая руки.
Поужинав, Малкольмсон сдвинул поднос на противоположный край большого дубового обеденного стола, достал свои книги и учебники, подбросил поленьев в огонь, подрезал фитиль лампы и погрузился в математические формулы. Прозанимавшись до одиннадцати часов вечера, а это потребовало от него немалых усилий, он решил ненадолго прерваться, чтобы поддержать новой порцией поленьев затухающее пламя в камине, подкрутить огонь в лампе, а заодно приготовить себе чаю. Будучи большим любителем крепкого чая, он во время своей студенческой жизни, частенько засиживаясь допоздна над книгами, выпивал за ночь не одну чашку этого бодрящего напитка. Роскошь короткого отдыха выпадала ему редко, тем слаще были восхитительные мгновения блаженства, которые он смаковал как истинный гурман. Языки вновь ожившего в камине пламени искрились в неистовом танце, отбрасывая причудливые тени на стены просторной комнаты. Любуясь этим зрелищем, Малкольмсон потягивал горячий чай и наслаждался уединением, которое обрел в этом старом доме. Но неожиданно его состояние расслабленной неги было нарушено шумом крысиной возни.
"Вряд ли они так шумели, пока я занимался, – подумал он. – Как бы я ни был поглощен чтением, не услышать такое просто невозможно! Видимо, все это время они никак не проявляли себя, иначе я бы их точно услышал!"
Усилившийся шум тут же подтвердил его предположение. Поначалу крысы, похоже, остерегались присутствия человека, света лампы и потрескивающего в камине огня, но постепенно они осмелели и теперь вовсю хозяйничали в доме, как привыкли за долгие годы, когда он пустовал.
Как же активно они себя вели! И сколь странными были звуки, которые производила их возня! Крысы безостановочно сновали вверх-вниз за стенными панелями, копошились над потолком и под полом, носились как угорелые, грызли трухлявую древесину, царапались и скреблись! Малкольмсон мысленно усмехнулся, вспомнив слова миссис Демпстер: "Крысы и есть здешние призраки, а призраки – не что иное, как крысы!"
Бодрящее действие крепкого чая уже прояснило его ум и подняло дух, наполнив радостным предвкушением плодотворной работы, значительную часть которой он надеялся одолеть до утра. Не сомневаясь в своих силах, Малкольмсон позволил себе еще ненадолго отвлечься от занятий, чтобы как следует осмотреть комнату. Взяв со стола лампу, он обошел столовую, поражаясь, что такой красивый, неповторимо своеобразный старинный особняк столь долгое время пустовал. Дубовые стенные панели были украшены оригинальной рельефной резьбой, которую дополняли искусно вырезанные изысканные узоры на дверях и дверных косяках, а также на окнах и ставнях. На стенах висело несколько старых картин, покрытых таким густым слоем пыли и грязи, что, как Малкольмсон ни старался, поднимая лампу повыше, рассмотреть их ему не удалось. В многочисленных отверстиях и щелях, которые образовались за долгие годы в дубовых панелях, он то и дело замечал крысиную мордочку с ярко блестевшими в свете лампы бусинками глаз, но уже в следующее мгновение она исчезала, и сразу же возобновлялась невидимая возня, сопровождаемая писклявым визгом. Однако особенно сильно его поразила веревка установленного на крыше большого набатного колокола, свисавшая с потолка в углу комнаты, справа от камина.
Малкольмсон придвинул поближе к огню массивное дубовое кресло с высокой резной спинкой и устроился в нем, чтобы с удовольствием выпить последнюю чашку чаю. Затем он добавил поленьев в огонь и вернулся к работе, расположившись за столом так, что камин теперь был слева от него. Какое-то время крысы своей непрерывной беготней и возней мешали ему сосредоточиться, но постепенно он привык к этим звукам и перестал на них отвлекаться, как привыкают люди к тиканью часов или к гулу прибоя. Математические формулы захватили его целиком, и он полностью отрешился от происходящего вокруг, забыв обо всем на свете.
Внезапно Малкольмсон явственно ощутил приближение рассвета, того призрачного времени суток, которое так страшит грешников. Оторвавшись от своих занятий, он прислушался. Крысы затихли. Видимо, только что. Ему показалось, что именно прекращение уже привычной возни и привлекло его внимание. Огонь в камине уже едва теплился, но темно-красные всполохи все еще озаряли комнату. То, что Малкольмсон увидел в отсветах пламени, заставило его содрогнуться, несмотря на свойственное ему хладнокровие.
Справа от камина на массивном дубовом кресле с высокой резной спинкой сидела, не сводя с него злобного взгляда, огромная крыса. Он сделал движение к ней в надежде ее согнать, но ничуть не бывало – крыса даже не шелохнулась. Тогда он замахнулся, как будто собирается чем-то кинуть в нее. Она по-прежнему не двинулась с места, лишь свирепо оскалила крупные белые зубы, и в свете настольной лампы ее недобрые маленькие глазки сверкнули мстительным огнем.
Малкольмсон был поражен. Подбежав к камину, он схватил кочергу и направился к крысе с намерением прибить ее. Но, прежде чем он успел нанести удар, крыса с громким, исполненным ненависти визгом спрыгнула на пол, метнулась к веревке набатного колокола и словно растворилась в темноте, царившей за пределами светового круга, который отбрасывала лампа под зеленым абажуром. Как ни странно, в тот же момент крысиная беготня за стенными панелями возобновилась.
Теперь Малкольмсону было уже не до учебы, его мысли занимала другая проблема; под пронзительный крик петуха, возвещавший о наступлении утра, он отправился спать.
И спал так крепко, что даже не услышал, как пришла миссис Демпстер, как она прибиралась и готовила завтрак. Чтобы разбудить его, ей пришлось постучать по ширме, которой он загородил кровать, только тогда Малкольмсон наконец проснулся. Ночное бдение над книгами сказалось на нем не лучшим образом: он чувствовал себя разбитым и даже слегка утомленным. Но чашка крепкого чая взбодрила его, и он отправился на утреннюю прогулку, взяв с собой один из учебников и несколько сэндвичей, чтобы не возвращаться домой до самого обеда. Большую часть дня Малкольмсон провел в тихой вязовой аллее на окраине города, где нашел искомое уединение и мог без помех штудировать Лапласа. Возвращаясь домой, он решил навестить миссис Уитем, чтобы поблагодарить добрую женщину за ее заботу о нем. Увидев его в ромбовидное эркерное окно гостиницы, она вышла ему навстречу и пригласила зайти. Окинув юношу внимательным взглядом, миссис Уитем покачала головой.
– Вам не следует так много заниматься, сэр, – заметила она. – Вы сегодня бледнее, чем должны быть. Напряженная умственная работа допоздна еще никому не шла на пользу! Но скажите, сэр, как вы провели ночь? Надеюсь, хорошо? У меня чуть сердце не выскочило от радости, что вы в добром здравии и с вами все в порядке, о чем миссис Демпстер сообщила мне нынче утром, добавив, что вы крепко спали, когда она пришла.
– О да, со мной все в порядке, – с улыбкой ответил Малкольмсон. – Таинственное "нечто" пока не доставило мне никакого беспокойства. А вот крысы, должен признаться, устроили настоящий шабаш. Особенно меня напрягла одна – злобная, старая, мерзкая. Уселась в мое кресло у камина и не желала убираться – сущий дьявол! Только когда я замахнулся кочергой, она соизволила спрыгнуть на пол и, взобравшись по веревке набатного колокола, скрылась в одном из отверстий где-то в стене или в потолке – я не разглядел, было слишком темно.
– Боже милостивый! – воскликнула миссис Уитем. – Сущий дьявол! Да еще восседающий в кресле у камина! Берегитесь, сэр! Берегитесь! В каждой шутке есть доля правды.
– Что вы имеете в виду? Честное слово, не понимаю.
– Сущий дьявол, вы сказали? А что, если это и был сам дьявол, тот самый, собственной персоной?! Нет, сэр, не смейтесь, – поспешила добавить она, поскольку Малкольмсон отреагировал на ее слова звонким смехом. – Вы, молодые, слишком легко и беспечно относитесь к тому, от чего людей постарше бросает в дрожь. Впрочем, не берите в голову, сэр! Дай бог, чтобы все так и осталось безобидной шуткой. Во всяком случае, я вам этого искренне желаю! – И, словно заразившись веселым настроением Малкольмсона, миссис Уитем тоже расплылась в довольной улыбке, на мгновение позабыв о своих страхах.
– О, простите меня! – счел своим долгом пояснить Малкольмсон. – Я ни в коей мере не хотел быть неучтивым, просто нарисованная вами картина и правда показалась мне весьма забавной: сам старина дьявол собственной персоной навестил меня прошлой ночью, да еще и восседал в моем кресле!
При мысли об этом он вновь рассмеялся, а затем, распрощавшись с хозяйкой гостиницы, пошел домой обедать.
Вечером крысиная возня началась раньше, чем накануне, еще до прихода Малкольмсона, и затихла лишь ненадолго, когда его появление слегка встревожило этих многочисленных старожилов дома. После обеда он покурил, устроившись в кресле у камина, потом расчистил стол, снова сдвинув поднос на противоположный край, и возобновил свои занятия. На сей раз крысы беспокоили его больше, чем прошлой ночью, и вели себя намного активнее. Как лихо они носились вверх и вниз, под полом и над головой! Как пищали и визжали, царапая и грызя древесину! Как, постепенно осмелев, выглядывали из дыр, щелей и трещин в дубовых стенных панелях и как сверкали крошечные фонарики их глаз в мерцающих сполохах каминного пламени! Впрочем, Малкольмсон уже привык к своим шумным сожителям, чьи поблескивающие со всех сторон взгляды теперь не казались ему такими уж зловещими, раздражала его лишь их неугомонная беготня. Время от времени находились смельчаки, которые отваживались прошмыгнуть по полу или выбраться на выступающие части рельефной резьбы дубовых панелей. Когда крысы начинали особенно досаждать ему, Малкольмсон громко хлопал рукой по столу или резко кричал: "Кыш! Кыш!" – и они тут же скрывались в своих норах.
Время шло, и Малкольмсон, несмотря на шум, все больше погружался в работу. Вдруг, как и прошлой ночью, он в смятении оторвался от учебников, оглушенный воцарившейся тишиной. Все звуки внезапно смолкли: ни шороха, ни беготни, ни царапанья, ни писка… Тихо было, как в могиле. Вспомнив странности, которые произошли накануне, Малкольмсон непроизвольно посмотрел на кресло, стоявшее у камина. И испытал настоящее потрясение.
Там, на высокой резной спинке старого дубового кресла, сидела все та же огромная крыса, уверенно взиравшая на него недобрым взглядом.
Малкольмсон инстинктивно схватил первую попавшуюся под руку книгу – это была таблица логарифмов – и запустил ею в незваную гостью. Увы, мимо. Крыса даже ухом не повела. Памятуя о предыдущей ночи, Малкольмсон, как и накануне, вооружился кочергой – и снова крыса спаслась от преследования, взобравшись по веревке набатного колокола. Повторение ситуации на этом не закончилось, ибо, к удивлению Малкольмсона, крысиная возня опять сразу же возобновилась с удвоенной силой. Разглядеть, куда именно исчезла крыса, ему и на этот раз не удалось, поскольку свет лампы под зеленым абажуром так высоко не доходил, оставляя потолок и верхнюю часть стен во мраке, а огонь в камине почти погас.
Взглянув на часы, Малкольмсон обнаружил, что уже около полуночи. Не обращая внимания на дивертисмент крысиной возни, он подбросил поленьев в огонь и, как обычно, заварил себе крепкого чая. До инцидента с крысой он успел весьма продуктивно поработать, поэтому решил, что вправе выкурить сигарету, и, устроившись у камина в большом дубовом кресле с резной спинкой, с наслаждением предался неге заслуженного отдыха. Провожая глазами колечки дыма, Малкольмсон подумал, что не мешало бы узнать, куда сбегает крыса, и купить крысоловку, дабы изловить негодницу. Он зажег еще одну лампу и разместил ее так, чтобы она освещала правый угол стены над камином, потом собрал все свои книги и стопкой сложил под рукой, дабы при необходимости бросать их в мерзких тварей. В довершение он поднял веревку набатного колокола и зафиксировал ее конец, придавив лампой, при этом отметил, насколько она гладкая, эластичная и в то же время прочная, хотя и провисела без использования много лет. "На такой веревке можно и человека повесить", – невольно подумал Малкольмсон. Когда со всеми приготовлениями было покончено, он огляделся и, довольный результатом, сказал:
– Что ж, мой друг, теперь, полагаю, мы кое-что узнаем о тебе!
С чувством удовлетворения Малкольмсон поспешил вернуться к работе. Как и раньше, поначалу отвлекаясь на крысиную возню, он вскоре перестал реагировать на шум и полностью погрузился в решение математических задач.
Однако вновь неожиданно наступившая тишина в очередной раз заставила его прерваться. Краем глаза Малкольмсон уловил легкое движение веревки, от которого лампа чуть-чуть переместилась. Замерев, он покосился на приготовленные для атаки книги, дабы убедиться, что они в пределах досягаемости, а затем окинул взглядом веревку. И в тот же момент, прямо перед его изумленным взором, уже знакомая ему крыса спрыгнула с веревки в дубовое кресло, по-хозяйски уселась в нем и злобно уставилась на юношу.
Схватив правой рукой одну из книг и тщательно прицелившись, Малкольмсон метнул ее в крысу, но та ловко увернулась от удара, отскочив в сторону. Вторая и третья книги также не достигли цели. Наконец, когда он, стоя на пороге, замахнулся еще одной, крыса недовольно пискнула, вид у нее был настороженный. Это лишь подхлестнуло Малкольмсона, и пущенная им книга с оглушительным грохотом обрушилась на незваную гостью. Крыса испуганно взвизгнула, одарила преследователя исполненным ненависти взглядом, одним прыжком запрыгнула на спинку кресла, а оттуда – на веревку набатного колокола, по которой с быстротой молнии стала взбираться вверх. Лампа слегка покачнулась, когда натянулась веревка, но благодаря своей тяжести устояла. Малкольмсон сосредоточился на крысе и в свете второй лампы разглядел, как она вспрыгнула на выступ резьбы дубовой панели и скрылась, юркнув в дыру на одной из больших, потемневших и почти неразличимых под слоем грязи картин, что висели на стенах.