- Консервы с полка привезли. Какие-сь чудные банки, не по-нашему на них писано. Я уж получил, - негромко проговорил он, искоса поглядывая, какое впечатление произведет на командира его сообщение.
- Добре. Смотри береги. Они нам еще в пути пригодятся, - сказал Ладыгин.
Он оглядел двор и вдруг увидел лежавшего на бревне большого сазана.
- Где рыбу взял? - с удивлением спросил он.
- Хлопцы принесли. Бреднем наловили.
- Вот это добре. Отдай хозяйке на завтрак.
Крутуха молча кивнул.
- Не перековать ли нам правую? - спросил он, когда Ладыгин подошел к жеребцу и с грубоватой нежностью потрепал его по упитанной шее.
Иван Ильич нагнулся, поднял у жеребца ногу и стал внимательно осматривать ковку. Мишка прижал уши, шаля, куснул Ладыгина зубами за плечо и, притворяясь рассерженным, грозно всхрапнул.
Иван Ильич выпрямился.
- Ты что ж это, а? Разве можно хозяина так? - Он с укоризненным видом покачал головой. - Фу, срам какой!
Увидав, что глаза хозяина, несмотря на гневно сдвинутые брови, смотрят с обычным мягким выражением, Мишка повел ушами, качнул мордой, словно улыбнулся. Он хорошо знал, что этот молчаливый, ласковый человек только притворяется сейчас сердитым и никогда не ударит. Жеребец доверчиво ткнулся жесткой губой в хозяйский карман и, получив кусок сахару, захрустел, помахивая коротким хвостом и медленно двигая надглазными ямками.
Ворота скрипнули. Держа подмышкой сундучок и шинель, во двор вошел высокий худой человек, в котором Иван Ильич узнал военкома первого эскадрона Ильвачева.
Не спеша ступая длинными ногами, Ильвачев подошел, к нему, поставил сундучок, положил сверху шинель и раздельно, словно отрубая слова, сказал:
- Здорово! К тебе назначен. Военкомом. - И, помолчав, добавил: - Во всех отношениях.
- Ну? Вот это добре! - искренне обрадовался Ладыгин.
Ему нравился этот уравновешенный, настойчивый человек.
Еще во время формирования в Туле их связала общая любовь к книгам. Иван Ильич знал, что Ильвачев до революции был наборщиком в типографии, где, работая по ночам, испортил зрение. Поэтому при чтении ему приходилось пользоваться очками. Очки он терпеть не мог, постоянно терял их и вообще относился к ним с крайним пренебрежением.
- Так поверишь, что назначен к тебе, или бумажку показать? - спрашивал Ильвачев, покачиваясь на своих длинных ногах.
Иван Ильич взглянул на его худое остроносое бритое лицо и усмехнулся.
- Так, значит, я заступил, - сказал Ильвачев. - Пусть мое барахло пока здесь постоит, я схожу за конем… Да, товарищ Ладыгин, комиссар ничего тебе не говорил насчет ликвидации неграмотности?
- Нет. А что?
- Приказано за время похода ликвидировать.
Иван Ильич в недоумении пожал плечами.
- Как же на походе ее ликвидировать? На дневках , что ли?
- Зачем на дневках! На дневках все равно не успеть. А я придумал. Смотри!
Ильвачев нагнулся, открыл сундучок и вынул из него пачку крупно нарезанного картона.
- Видишь? - он показал Ладыгину огромную букву.
- Ну, буква. А дальше? Как ты учить-то будешь?
- Очень просто. Всех неграмотных в голову эскадрона. Переднему бойцу букву на спину, а остальные - учи! Все равно делать нечего во всех отношениях.
- А ведь ловко! Ха-ха-ха-ха! - расхохотался Иван Ильич. - Молодец! Здорово придумал.
- Уж не знаю как, но комиссар одобрил, сказал, что Хрулеву доложит… У меня тут целых три комплекта. - Ильвачев хозяйски похлопал по пачке. - Всю ночь сидел, писал… Ну, ладно, я пошел. Пока. Да, имей в виду, Иван Ильич: комполка и комиссар ходят по эскадронам.
Ильвачев, размашисто ступая, пошел со двора.
- К нам, что ли, комиссар? - спросил Крутуха, кивнув вслед Ильвачеву.
- К нам. А что?
- Ребята его больно хвалят. Говорят, очень замечательный человек… Товарищ комэск, комполка идет! - сказал он настороженно.
Иван Ильич оглянулся.
По двору шли два человека: высокий, лет сорока, с подбритыми усами на крупном лице - командир полка Панкеев, и небольшого роста, но такой плечистый, что казался квадратным, - комиссар Бочкарев.
Иван Ильич пошел им навстречу.
- Ого! Силён, Ладыгин, уже рыбки успел подловить? - улыбаясь, сказал Панкеев, здороваясь с Ладыгиным и показывая на рыбу.
- Бойцы наловили, товарищ комполка, - сказал Иван Ильич.
Панкеев нагнулся и взял рыбу.
- Сильна машина! Фунтов на десять весу. Славная уха будет, - проговорил он, прикидывая сазана на руке.
- Ну, как дела? - спросил он, бросая рыбу и повертываясь к Ладыгину.
- Плохие дела, товарищ комполка.
- Что, старики остаются?
- Сегодня Назаров ушел.
Панкеев с сожалением покачал головой.
- Да, жаль… Комиссар вот говорит, что они с своей земли не хотят уходить. Побили, мол, Деникина, и с нас, значит, хватит… Жаль, хорошие ребята были…
- А ты с ним говорил? - спросил Бочкарев Ладыгина, пытливо глядя на него карими монгольского разреза глазами.
- Ну как же!
- А он что?
- Известно что - хозяйство, мол, поразрушено, поразбито.
Во дворе послышался шум шагов. К ним шел черный, как жук, приземистый человек средних лет в накинутой на плечи лохматой осетинской бурке. Это был командир третьего эскадрона Карпенко.
- Вы меня требовали, товарищ комполка? - спросил он, подойдя к Панкееву и глядя на него черными навыкате глазами.
Панкеев сердито взглянул на него.
- Требовал. Что такое опять у тебя случилось? Жители приходили, жаловались - забор, мол, поломали.
- Да ну их, товарищ комполка. Брешут! У них доску возьмешь, они кричат - заборы палят.
- Ты все же, паря, смотри, - строго сказал Бочкарев. - Читал последний приказ?
- Читал, - Карпенко, стараясь скрыть смущение, подкрутил черные усики.
- Ну вот. А раз читал, то смотри в оба. А не то - трибунал. Так-то.
Наступило неловкое молчание.
- Разрешите взойтить! - послышался от ворот сипловатый старческий голос.
Панкеев повернулся на голос. В открытых воротах стоял дежурный по полку командир взвода Захаров, пожилой, добрейшей души человек, прозванный бойцами папашей за то, что звал их сынками.
- Заходи. Чего тебе? - спросил Панкеев.
- Разрешите доложить, товарищ комполка. Прибыли красные офицера́. Три человека, - доложил Захаров, подойдя к командиру и придерживая руку у шлема.
- Сильно!.. Где они?
- А вон у штаба стоят, - показал Захаров.
Панкеев в сопровождении всех присутствующих, кроме Крутухи, который продолжал любовно укладывать банки с консервами в свои переметные сумы, пошел со двора.
На противоположной стороне улицы, у палисадника, окружавшего большой дом штаба полка, стояли Вихров, Дерпа и Тюрин.
Панкеев и все остальные молча оглядывали молодых командиров. На них были длинные щегольские кавалерийские шинели, туго стянутые желтыми до блеска боевыми ремнями, аккуратно сшитые фуражки и хромовые сапоги с блестящими шпорами. Тут же стояли их чемоданы в защитных чехлах.
- А ведь ничего себе ребята, - сказал! Ладыгин. - Видно, их там основательно жучили… Карпенко, ты себе будешь брать командиров?
- На чорта мне нужны эти фендрики! - отмахнулся Карпенко. - Ворон пугать? И не поймешь, что они такое. Не то старые офицера, не то чорт те что! Они ж в первом бою убегут. "Мама!" закричат.
- Значит, паря, не хочешь брать? - спросил Бочкарев, глядя на Карпенко со скрытой усмешкой.
- Прошу ослобонить, товарищ комиссар. Ну их! С ними, с корнетами, только наплачешься.
- Ну, как хочешь… А ты, Ладыгин?
- А мне дайте одного, - попросил Иван Ильич. - У меня первый взвод без командира.
- Так вы, значит, с Петроградских курсов? - говорил Иван Ильич, доброжелательно оглядывая Вихрова, который чем-то напомнил ему сына, погибшего в начале гражданской войны. - Что ж, хорошие курсы… Ну, а командовать вам приходилось?
Вихров сказал, что был старшим курсантом, а во время обороны Петрограда командовал взводом разведчиков.
- Вот это добре, - сказал Ладыгин. - Практика - великое дело… Так вот, товарищ Вихров, поимейте в виду, что наши ребята, конечно, не курсанты и с дисциплинкой у нас слабовато. Так что постарайтесь прибрать взвод к рукам.
Он вынул из кармана записную книжку, вырвал лист и стал писать записку.
- Ну что ж, заступайте на первый взвод, - продолжал он, свертывая записку и подавая ее Вихрову. - Помощником у вас будет взводный Сачков. Старый солдат. Он сейчас временно командует взводом. Передайте ему эту записку, примите взвод, а после приходите оба ко мне. Да поимейте в виду, что через два часа выступаем в Ростов… Крутуха! - позвал он ординарца. - Проводи товарища командира до Сачкова.
Вихров и Крутуха вышли на улицу. У соседних обсаженных тополями дворов чей-то простуженный голос кричал:
- Маринка, слышь! Передай врачу, чтоб подводу под сахар налаживали!
Ему, видимо, что-то ответили, потому что на этот раз голос закричал громко и сердито:
- Ну да, проспал! Это вы спать горазды! Давай скорей! Там уж, факт, дожидают!
Крутуха, по всей вероятности, узнал голос, потому что усмехнулся и покачал головой.
- Кто это кричит? - поинтересовался Вихров.
- Да лекпом наш, Кузьмич. Очень даже искусный человек…
Они вышли к крайнему порядку дворов.
- Сюдой, товарищ командир, - показал Крутуха на ворота большого дома под железной крышей.
Вихров вошел во двор.
Перед выстроенным в две шеренги взводом кипятился немолодой уже, маленький рыжеватый человек с кривыми ногами.
- Будетя вы меня слухать или нет? - тонким голосом бойко кричал он, петухом наступая на взвод. - Вы знаетя, кто я такой? Нет? Ну, вот ты, Лопатин, к примеру, скажи, - подступился он к стоявшему на правом фланге Митьке. - Скажи мне: кто я такое есть?
- Известно кто, - улыбаясь, сказал Митька, - взводный Сачков.
- Взводный Сачков! Хе! - передразнил тот. - Вот и не знаешь. Я есть ваш отец, а вы мои дети. Понимаетя? Вот! И вы должны меня слухать, а не безобразничать. Вот!.. И куда это годится? - приседая и разводя руками, продолжал он. - Не поспели заехать в деревню - и все по избам, молоко пить. Оглянулся - один Лопатин едеть! Да и тот тольки потому едеть, что животом болееть. Рази это порядок? А? Будетя вы еще меня подводить, я вас спрашиваю?.. Комэск ругается, трибуналом грозится. Распустились, понимаете!.. - Сачков вдруг остановился, отер пот на лбу рукавом расправил пушистые усы и, неожиданно сбавив тон, спокойно проговорил: - Вот чего я вам скажу, ребята: давайте по-хорошему. А? Тогда и я буду хороший. Так-то лучше.
Он повернулся и увидел подошедшего к нему Вихрова.
- Кто такой? - спросил он сердито.
Вихров молча подал ему записку.
Ловя на себе настороженно-любопытные взгляды бойцов, Вихров ждал, пока Сачков кончит читать.
- По списку будетя принимать или как? - все так же сердито спросил Сачков, пряча записку в карман.
- Зачем по списку? Я вот сейчас так и приму, - сказал Вихров.
- Ну, давайтя…
Коротко беседуя с бойцами, Вихров стал обходить строй. Вдруг он чуть не вскрикнул от неожиданности: во второй шеренге стоял Харламов. Вихров дружески кивнул ему головой. Он знал, что Харламов служит во втором эскадроне 61-го полка, но никак не ожидал, что случай сведет их в одном взводе, и теперь, увидя Харламова, сразу почувствовал себя, как дома.
Его также приятно поразило то обстоятельство, что большинство бойцов оказалось бывшими кавалеристами из тамбовских крестьян и рабочих.
- Да тут, товарищ командир, почти все тамбовские волки, - улыбаясь, сказал ему Митька. - Только что я, Харламов да Миша Казачок не с той стороны.
- Какой это Миша Казачок? - спросил Вихров.
- А вот этот, - показал Митька.
Вихров увидел стоявшего на левом фланге толстого красноармейца лет пятидесяти. Лопнувшая по швам старая черкеска плотно облегала его широкие плечи. За его немного сутулой спиной висела винтовка. Богатая кавказская шашка в серебряных ножнах, такой же кинжал, два пистолета, обрез и засунутая за пояс граната завершали его вооружение. По оттопыренным карманам можно было судить, что множество различных боевых припасов покоилось также в его широченных штанах. На его немолодом, в глубоких сабельных шрамах, восточном лице с большим мягким носом и черными, жесткими, как щетки, усами застыло выражение доброты и спокойствия.
- Это что, фамилия такая - Казачок? - тихо спросил Вихров у сопровождавшего его Сачкова.
- Нет, кличут так, - сказал Сачков.
- А как все же его фамилия?
Сачков пожал плечами.
- Фамилия? Гм… Вот, понимаетя, я и сам не знаю. Миша Казачок - и все тут. Мы, знаетя, так и пишем его. И к ордену так представляли. Да… А впрочем, можно узнать. Миша! - с лаской в голосе позвал он бойца. - Скажи, как твое фамилие?
Миша Казачок повернул к нему свое полное лицо с добрыми черными, как маслины, глазами. Его толстые щеки покрылись румянцем.
- Гудушаури, - сказал он с достоинством.
- Ишь ты! Хе! - удивился Сачков, словно обрадовался. - А я доси не знал. Чудное фамилие. Вроде про душу чего-то. Ну-ну…
Распустив взвод, Вихров принялся осматривать лошадей. Когда он спросил, где его лошадь, Сачков, глядя в сторону, сказал, что она в кузнице и что сейчас ее приведут.
…Прием взвода подходил к концу, когда Вихров заметил в глубине двора небольшого, тщедушного парня в расстегнутой на груди гимнастерке. Кроме яркокрасных штанов, на нем были лакированные офицерские сапоги, на которые он, несмотря на сухую погоду, надел блестящие калоши с подвязанными к ним огромными шпорами. Парень с беспокойным видом ходил по двору, поводя головой по сторонам, словно высматривал, что плохо лежит. Вдруг он остановился и жадными глазами уставился на новые синие брюки Вихрова.
- Кто это такой? - спросил! Вихров.
Сачков с безнадежным видом махнул рукой.
- Сидоркин. Барахольщик. Я давно до него добираюсь, - пояснил он. - Хочу его со взвода списать. Этот вопрос у меня давно стоит на повестке. Но, знаетя, народу и так мало. Во взводе полбоевого состава. Что будетя делать?
Харламов и Митька Лопатин сидели на лавочке за воротами и, мирно покуривая, толковали о предстоящем походе на Юго-Западный фронт.
Вдали, за высоким берегом Дона, виднелись уходящие в глубину полосы зеленевших полей. За полями, среди садов и соломенных крыш, начинались длинные улицы пригорода с неодинаковыми по величине белыми домиками. Дальше, в синеющей дымке, открывалась холмистая панорама Ростова. По ту сторону Дона тонко, с переливами, кричал маневровый паровоз, и вниз по реке катились звенящие звуки - на станции формировали составы.
- Это не под нас, Степан? Как думаешь, а? - спрашивал Митька, показывая на тонко струившийся дымок паровоза.
- Нет, - несколько помолчав, сказал Харламов. - Ты гляди, сколько нас. Одних строевых тыщ двадцать. Это сколько же поездов надо!.. Нет, по моему рассуждению мыслей, нам не иначе, как походом итти.
- Ух, ну и зол же я на этих поляков! - с досадой сказал Митька. - Только б мне добраться до них - ни одного в плен не возьму.
Харламов с удивлением взглянул на приятеля.
- Так ты, стал быть, собираешься биться с поляками? - спросил он, помолчав.
- А с кем же? - опешил Митька.
- Надо соображение мыслей иметь, - рассудительно начал Харламов. - Ты, поди, думаешь - их рабочие или крестьяне дюже хочут с нами воевать? Как бы не так! Они ж трудящиеся, нам ро́дные братья. Им очень это по вкусу пришлось, что мы своего царя и буржуев скинули. Мы с панами биться идем, с белополяками, а это, как бы сказать, все равно, что наши белогвардейцы. Вот с кем будем биться. Понимать это надо…
На улице послышался легкий стук конских копыт. Харламов поднял голову. Боец в черной кубанке вел игравшую на поводу большую пегую лошадь.
- Куда ведешь? - спросил Харламов.
Боец усмехнулся.
- Новому командиру. Он коня себе требовал.
- Так она ж не дается?
- А мы спытать хотим, что он за кавалерист. А то ездиют тут всякие…
- Не води! - строго сказал Харламов.
- Сачок велел.
Харламов нахмурился:
- Вы вот что, ребята: эти шутки бросьте. Парень он хоть и молодой, но дюже хороший и нам подходящий. Я его знаю. Веди ее зараз же обратно. А Сачку скажи, что кобыла, мол, вырвалась и убежала… Да смотри у меня…
К двенадцати часам дня весь Ростов пришел в движение. По улицам валил густыми толпами народ. Балконы и окна домов были полны любопытных. Во все стороны сновали мальчишки.
С высоты третьего этажа было видно, как, поблескивая оружием в густой туче клубившейся пыли, в город входила колонна. Ростовчане подбегали к окнам, выходили на улицы и, гудя возбужденными голосами, толпились вдоль тротуаров.
Внезапно в глубине улицы показалось несколько всадников. Махая плетьми, они гнали галопом. Слышно было, как подковы рассыпали по камням мелкую дробь. Передний, в шахтерской блузе и расстегнутом шлеме, с ходу остановив лошадь так, что она заскользила на задних ногах, спросил, как ближе проехать к ипподрому, и, взмахнув плетью, пустил с места в карьер. Вдоль улицы пробежал легкий трепет. Народ зашумел, колыхнулся, подвинулся вперед. Вдали послышались громкие крики "ура". Люди приподнимались на носки, поглядывая в ту сторону, откуда несся крик, но там ничего не было видно, кроме целого моря голов. Крики катились все ближе и ближе и, достигнув поворота улицы, смолкли, перейдя в нестройный рокот и гул.
- Едут! Едут! - закричали впереди голоса.
Из-за поворота появились два всадника. За ними, по-шестеро в ряд, ехали трубачи на белых лошадях. Позади трубачей колыхались распущенные знамена, а дальше во всю ширину улицы сплошной стеной двигались всадники.
Онемевшая на минуту толпа, затаив дыхание, наблюдала за зрелищем. И было на что посмотреть: с тяжелым топотом, грохоча артиллерийскими запряжками, в облаках пыли, поднятой копытами лошадей, с лихими песнями и под звуки труб в город вступила Конная армия.
Впереди трубачей на крупном сером в яблоках жеребце ехал начдив Тимошенко. Его большая, словно высеченная из камня фигура покачивалась в такт шагу лошади. Рядом с ним ехал военкомдив Бахтуров. Их лошади шли, высоко поднимая сухие тонкие ноги, пощелкивая подковами по мостовой. За ними, по двенадцати в ряд, в малиновых, синих и черных черкесках с белыми башлыками, двигался штабной эскадрон. Дальше буйной лавиной на разномастных лошадях и в самой разнообразной одежде шли бесконечные ряды головного полка. Гимнастерки, черкески, английские френчи и шахтерские блузы бойцов, барашковые кубанки, шлемы, желтые, алые и голубые околыши фуражек всех кавалерийских полков старой армии и яркие лампасы донских казаков пестрели в глазах. Заглушая звуки оркестров, гремели веселые песни. Запевала штабного эскадрона, юркий молодой казачок, заводил старинную, переделанную на новый лад песню:
Мы по сопочкам скакали,
Пели песню от души.
Из винтовочек стреляли
Буденновцы-молодцы!