- Нет, меня все Митькой зовут. Это у меня вроде кличка. В этом, как бы сказать, братишка мой виноватый.
Солдат удивленно посмотрел на него.
- А почему братишка? - спросил он.
- Да, видишь, дело какое. У меня братишка есть, маленький. Прислал мне письмо, а пишет плохо. Ну, мы всем взводом разбирали, хоть и сами не шибко грамотные. С тех пор все меня Митькой и зовут. Да вот я покажу.
Митька полез за пазуху и вытащил небольшой желтой кожи потрепанный бумажник. Порывшись в нем, он достал сложенный вдвое замусоленный и надорваный по краям лист серой бумаги и подал его Сашеньке.
- Нехай барышня прочтет, - сказал он. - Она, видать, хорошо грамотная.
Сашенька взяла письмо, быстро пробежала его глазами и, сдерживая улыбку, принялась читать вслух:
- "Митька, а Митька, здравствуй.
Митька, а ты ничего не знаешь? Колька-то, с которым яблоки-то воровали, убили его. Наших ребят многих поубивали. Митька, а ты еще живой? Пиши нам. Митька, а Митька, а ты ничего не знаешь? А у нас на огороде огурцы поворовали и морковку повыдергали. А я их догнал и не давал и говорю: вернется, мол, Митька, тогда даст вам жару. Митька, а Митька, а ты ничего не знаешь? Аленка-то Ермашова до нас часто в гости заходит, за тебя спрашивает. А как там наш батя, живой или нет? А мамка говорит, что письмо все одно не дойдет, потому все дороги Деникин занял. Чего ж вы плохо воюете? Эх, бы мне на войну, Митька! Я б всех бандюков порубал и дороги освободил!
Остаюсь твой братишка Алешка .
Письмо пущено 8 августа 1919 года".
Пока Сашенька читала, Митька, подперев щеку рукой, слушал, потихоньку вздыхал и покачивал головой. Уж очень живо представлялся ему и восьмилетний Алешка, пишущий это письмо, и заплаканные, потемневшие от волнения красивые глаза матери, когда она прошлый год прощалась с ним и отцом. И он думал о том, как им сейчас трудно одним. Да и живы ли они? Еще с весны Деникин занял Донбасс, и сообщение с домом прервалось. Письмо это привез через фронт товарищ. Неизвестно, как еще и жизнь повернется. Может, он и дома своего больше никогда не увидит… Он так задумался, что Сашеньке пришлось тронуть его за плечо.
- Ну что ж, раз дело такое, придется теперь и нам тебя Митькой звать, - усмехнулся солдат. - А фамилия твоя как?
- Лопатин мое фамилие. А у дедов было другое, - сказал Митька. - В пятом году батя новую фамилию купил.
- Зачем это? - удивился солдат.
- Видать, надо было.
- А как дедов твоих фамилия?
- Рубайло.
- Как?
- Рубайло… Чего скалишься? - Митька нахмурился. - Я верно говорю. Я и сам сознаю, что чудное фамилие: Рубайло! Гм… Видать, кто-то с моих дедов-сечевиков здорово рубал. Факт, а не реклама! У нас на Донбассе многие обитают с такими фамилиями: Рубайло, Догоняйло, Перебийнос, Белокрыс, Торба, Сова, Ручка, - загибая пальцы, начал перечислять он. - Ну и так и дальше. Все эти люди, как я понимаю, от сечевиков произошли.
- Это кто же такие сечевики? - спросил солдат.
- Было такое вольное войско. Запорожцы, или сечевики, назывались. Турков, татар воевали, польских панов рубали, - пояснил Митька.
- Да ты видал их, что ль?
- Видать не видал… Дед мне сказывал. Давно это было. А потом! Екатерина, царица - может, слыхал? - осерчала чего-сь на тех запорожцев да и повыселяла их на Кубань. Еще в песне поется:
Катерина, вражья баба,
Шо ты наробила?
Край широкий, край веселый
Тай занапастила…
неожиданно пропел он таким густым басом, что солдат невольно подвинулся, а толстая баба проснулась, разиня рот, уставилась на него, а потом, вдруг перекрестившись, плюнула и сказала:
- Тьфу! Нечистая сила! Ну и ревет! Чисто бугай!
- Не слыхал? Есть такая песня, - сказал Митька, пропустив замечание бабы мимо ушей. - Наши хлопцы эту песню доси спевают. Да. Часть запорожцев на Донбассе села, а остальные ушли на Кубань. Вот с тех пор и пошли от них кубанские казаки. Ну, а наши, которые по эту сторону Дона пооставались, те теперь больше шахтеры. Вот и мы с батей тоже шахтеры. Вместе с ним служили в четвертой дивизии у геройского начдива товарища Городовикова Оки Ивановича. Батю-то убили под Черным Яром. Я один остался. И дома не знают, что батя убитый. У Оки Ивановича много наших шахтеров, ну и казаков тоже.
- А разве казаки у красных служат? - удивился солдат.
- А как же! Которые сознательные, те все у Семена Михайловича. У меня среди них дружок есть, Харламов. Вот рубает! Как секанет, так до самого седла развалит. Он мне жизнь спас, как под Ляпичевом бились с генералом Толкушкиным. Меня в том бою поранили. Вот сюда и сюда, - Митька показал на грудь и на ногу. - Сколько время в госпитале лежал… Ну, теперь скоро повидаю ребят.
- Соскучал, значит, по своим?
- Три месяца не видался.
- Та-ак… А седло зачем?
- У нас так уже заведено: как в госпиталь, так и седло с собой берешь, чтобы не пропало, а легко раненный и оружие берет. Другой такой буденновец лежит, а у него под койкой и седло и шашка с винтовкой, а под подушкой гранаты, ну и другая всякая разная мелочь, - пояснил Митька.
- Непорядок это, - строго заметил солдат. - А врачи чего смотрят?
Митька усмехнулся и подправил под кубанку упавший на нос задорный вихор.
- Что врачи! Врачи нашего брата шибко уважают. Один меня все порошками кормил. Горькими. Надоедал, покуда я ему шутя гранатой не погрозился, ну, а… - Митька не договорил.
За окном полыхнула яркая зарница. Заглушая звуки идущего поезда, прокатился тяжелый грохот.
Они переглянулись и посмотрели в окно. В мутной мгле трепетало огромное зарево.
- Это он, гад Мамонтов, - скрипнув зубами, сказал солдат.
Митька с удивлением посмотрел на него.
- Ну? Откуда ему здесь быть?
- Да я его вот как видел, - солдат показал рукой. - Совсем рядом проехал. А разве ты его не видел?
- Я ж под вагоном лежал. Да нет, может, ты обознался?
- Я его знаю.
Митька в раздумье покачал головой.
- А я думал - Шкуро́. Там, на станции, шкуро́вцы были. Волчья сотня. У них на рукавах знаки такие… Ну, раз Мамонтов здесь, то, как пить дать, Семен Михайлович где-то поблизости. Эх, кабы знать!
- А кто такой Семен Михайлович, Митя? - спросила Сашенька.
У Митьки брови полезли на лоб.
- Эва! Старое дело, новый протокол! А? Семена Михайловича не знает! Чудно! Да ты что, с неба свалилась?
- А откуда ей знать? - резонно заметил солдат.
- Семен Михайлович Буденный есть первый красный герой и лихой командир нашего конного корпуса! - бойко отчеканил Митька. - Да мы с ним, с Семеном Михайловичем, сколько уж раз этого Мамонтова гоняли и били. И того, что меня поранил, генерала Толкушкина тоже лупили. Семен Михайлович тогда самолично Толкушкина в речку загнал. Толкушкин-то коня бросил и в камыши убежал. А Семен Михайлович коня его словил и себе взял. Добрый конь. Казбеком звать. Так теперь и ездит на нем… А меня аккурат в том бою и поранили.
Митька замолчал, вытащил из кармана кисет с махоркой и, сильно волнуясь, чело почти никогда с ним еще не случалось, стал крутить папироску.
- А я, товарищ, пожалуй, на следующей остановке сойду, - сказал он солдату.
- Зачем?
- Чую, что Семен Михайлович где-то поблизости.
- Уверен?
- А как же!
- Смотри, к Мамонтову не попади.
- Не таковский.
Зарево за окном разгоралось все шире, колыхаясь и охватывая горизонт. Временами ослепительным фейерверком взлетали в небо яркие брызги огня, и тогда раскатывался глухой, потрясающий окрестности грохот.
III
В окно настойчиво постучали. Федя, - он всегда спал одним глазом, - проснулся и, вскочив с лавки, подбежал к окну.
- Кто? - спросил он.
- Я. Открой, Федя! - послышался густой голос Зотова. - Будите Семена Михайловича.
Хлопнув дверью, Федя выскочил в сенцы. В хате было темно. Адъютант торопливо чиркнул спичку. Спичка зашипела, распространяя едкий смрад, загорелась синеньким огоньком. Адъютант зажег свечку и, быстро натянув сапоги, побежал будить Семена Михайловича.
Следом за ним в горницу вошел Зотов.
Буденный, одетый, стоял у стола.
- Разрешите?.. Товарищ комкор, получен приказ, - сказал Зотов. - Мамонтов прорвался на Таловую. Корпусу приказано войти в преследование.
Семен Михайлович быстро взглянул на него.
- Вызови ко мне начдивов и комбригов, - сказал он спокойно.
- Уже послано, товарищ комкор.
Буденный посмотрел на часы. Было без четверти шесть. За окнами начало светать…
В горницу входили командиры. Первыми, в сопровождении комбригов, пришли Апанасенко, начальник 6-й кавалерийской дивизии, осанистый, важный на вид человек с небольшими голубыми глазами на полном бритом лице, и политком Бахтуров, богатырского роста красавец, донской казак, в прошлом народный учитель, славившийся в корпусе как лучший оратор и красноармейский поэт. Следом за ним, высоко неся голову, быстро вошел невысокий подтянутый человек с монгольскими усами на скуластом лице - начдив-4 Городовиков Ока Иванович. Он был в серой смушковой папахе и кожаной куртке, крепко перехваченной боевыми ремнями. Несколько позже вошли комбриги: высокий худощавый Тимошенко; толстый, как бочка, Маслак, с опухшим хитроватым и красным лицом, и Мироненко - донецкий шахтер, ранее никогда не служивший и ничем не командовавший, но тем не менее обладавший отменной дисциплинированностью и гвардейской выправкой. Тимошенко и Мироненко сели рядом. Маслак медведем пролез в уголок, сел отдельно на скрипнувший под ним табурет, сложил пухлые руки на большом животе и, помаргивая заплывшими, сонными глазками, приготовился слушать.
На повестку дня были вынесены два вопроса: приказ разбить Мамонтова и приказ разоружить объявленного вне закона изменника Миронова , ранее формировавшего в Саранске красные кавалерийские части.
Еще до совещания, когда Семен Михайлович прочел под приказом подпись Сталина, он сразу почувствовал, что на Центральном фронте назревают большие события и что уничтожение Мамонтова - это только начало широкой операции, задуманной Сталиным. Вот почему, несмотря на то, что корпус не успел пополниться боевыми припасами, он все же решил немедленно выступить. Семен Михайлович был уверен в том, что он сможет быстро догнать и разбить Мамонтова.
- Я думаю, товарищи, - сказал он, ознакомив собравшихся с задачей, возложенной на корпус, - что с Мамонтовым мы быстро управимся. Били мы его под Царицыном, под Ольховкой и Дубовкой. В Дону купали. А теперь надо будет так его искупать, чтоб, как говорится, два раза окунуть, а один раз вытащить.
- Шоб душа с него вон и кишки набок, - пояснил с места Маслак.
- Плохо только, что мы остались без боеприпасов, - продолжал Буденный. - Иосиф Родионович, как у тебя со снарядами? - спросил он, внимательно взглянув на Апанасенко.
- На круг по десяти штук на орудие, Семен Михайлович, - сказал Апанасенко. - Да что говорить! Не в первый раз. Только, бы до Мамонтова добраться, а там всего найдемо - и снаряды и патроны.
- И какава, - подхватил Маслак.
"Спирту тебе, а не какао!" - сердито подумал Зотов, вынимая гребень и неторопливо причесываясь.
- А у тебя, Городовиков? - спросил Буденный.
Ока Иванович подкрутил усы, подумал и не спеша доложил, что у него во второй и третьей бригадах имеется по половине боевого комплекта на пушку, а в первой бригаде, у Маслака, почти все снаряды расстреляны.
- А патроны?
- Плохой дела с патронами, Семен Михайлович, - сказал Городовиков. - По пять-шесть штук на винтовку.
- А на шо нам патроны? Чи мы пехота? Шашками порубаемо, - заметил Маслак.
- Помолчи, Маслак, - сердито сказал Буденный. - Будешь говорить, когда спросят… Ну, для меня картина ясна, - продолжал он, помолчав. - Городовиков, передай Апанасенко сотню снарядов… Помогать товарищу надо, - сказал он, заметив на лице Городовикова выражение неудовольствия. - Сегодня ты ему снарядов, а завтра он тебе чем другим поможет. Да… Ну, вот как будто и все. Кто хочет сказать?
- Разрешите мне несколько слов, товарищ комкор? - попросил Бахтуров.
Семен Михайлович в знак согласия молча кивнул головой.
- Я хочу сказать не по существу поставленной корпусу задачи, - этот вопрос абсолютно ясен, - начал Бахтуров, - а по поводу некоторых замеченных мною дефектов.
- Ну, ну, говори, - сказал Буденный.
- Ну так вот, некоторые из нас забывают о том высоком назначении, которое выполняет Рабоче-Крестьянская Красная Армия, - продолжал Бахтуров. Его красивое, чисто выбритое, сильное лицо покраснело от гнева. - Забывают об этом высоком назначении и позорят свое звание.
- Ты говори прямо - кто? - сказал Семен Михайлович.
- Я имею в виду Маслака. Вчера почти всю бригаду напоил.
- Ну и шо? Погуляли хлопцы - и баста! Хиба ж это плохо? - заметил Маслак, передернув плечами.
- Погуляли? А две скирды сена кто растащил?
- Так ко́ням скормили! Все одно народное достояние!
- Странная у тебя логика, Маслак… А потом вот старики приходили, жаловались. Кто у тебя к попу в постель забрался?
- Ну, боец один. Так он не виноватый! На той койке, у колидори, раньше дивчина спала. А он, боец, прийшов ночью. Темно. Пошукал рукой, видит волос длинный. Ну и зибрался. Я это дило добре расследував. Знаю. Поп сам виноватый, шо у колидори лег спать!
- Следовательно, ты считаешь, что у тебя все в порядке?
- А шо?
- А то, друг, что у тебя, куда ни посмотришь, дефекты!
Маслак поднялся с табурета. Его полная шея покраснела, налилась кровью.
- И чого до мене уси чипляются? - захрипел он, багровея. - Дехвекты! Я и сам знаю, что у бригади есть отрицательные дехвекты. А ты за положительные дехвекты скажи! Хто у Попова батарею зибрав? Я! Хто охвицерский полк порубав? Я!
- Я вижу, что ты не хочешь меня понять, Маслак, - спокойно заговорил Бахтуров. - Я замещаю заболевшего политкома корпуса. Следовательно, ты обязан принять к немедленному исполнению все то, что я тебе сказал. Запомни, что при первом же замечании я поставлю вопрос о снятии тебя с бригады. Говорю это тебе как представитель партии большевиков. Так что имей это в виду.
- Так! Все понятно! - Семен Михайлович, нахмурившись, постучал по столу. - Садись, Маслак, и помни, что если только допустишь еще подобное безобразие, то - трибунал. Два раза я не люблю говорить. Ты меня знаешь.
Маслак покрутил носом и, ворча что-то, уселся на табурет.
Дверь скрипнула. В горницу вошел адъютант.
- Товарищ комкор, - обратился он к Буденному, - Дундич прибыл из разведки. Просит принять.
- Дундич? - Семен Михайлович, сразу повеселев, взглянул на Бахтурова. - Гляди-ка! А? Как по заказу! Ловок! Зови его скорей!
Адъютант открыл дверь и пропустил быстро вошедшего Дундича, который, храня строгое выражение на безусом, загорелом лице, остановился у стола напротив Буденного. На нем была сдвинутая набок серая кубанка, открывавшая высокий чистый лоб с падавшими на него потными завитками темных волос, забрызганная грязью куртка и краповые бриджи, туго перехваченные ниже колена высокими сапогами со шпорами. Человеку, не знавшему его, трудно было поверить, что этот совсем еще молодой серб с добрыми голубыми глазами и мягкими чертами тонкого, как у девушки, красивого лица был настолько умен и бесстрашен, что товарищи, не задумываясь, шли с ним на самое опасное дело. В мировую войну освобожденный русскими из австрийского плена вместе с несколькими товарищами, ранее служившими с ним в одном из гусарских полков сербской армии, Дундич, от природы честный человек, в октябре семнадцатого года со всем юношеским пылом примкнул к пролетарской революции и, вступив в Красную Армию, за короткое время завоевал почти легендарную славу.
Собравшиеся, умолкнув, приветливо смотрели на Дундича. Один лишь завистливый от природы Маслак со скрытой враждой, исподлобья глядел на него.
- Ну, рассказывай, Иван Антонович, - ласково обратился к Дундичу Буденный.
При общем молчании Дундич доложил об исполнении возложенной на него задачи. Обнаружив у хутора Зимняцкого движение больших конных масс противника в северном направлении, он увязался за ними и установил, что имеет дело с корпусом Мамонтова. В корпусе до пяти тысяч сабель при восьми четырехорудийных батареях. Но - и это самое главное - несколько дней назад в этом же направлении прошли какие-то другие конные части противника еще большей численности.
"Кто бы это мог быть?" - подумал Буденный. Он с немым вопросом посмотрел на Дундича.
Дундич пожал плечами.
- А откуда ты узнал, что видел Мамонтова? - спросил Семен Михайлович.
- От зороблянника… От плэнного! - быстро поправился Дундич.
- Где он?
- Нэ хотэл пойти. Понимаэтэ?
- У тебя потери есть?
- Нэт, товарищ комкор. Толко трофэи, - сказал Дундич, решительно взглянув на Семена Михайловича.
- Ну, ловок! - сказал Буденный.