Он, перегнувшись через стол, пошептался о чем-то с Бахтуровым, потом поднялся, объявил совещание закрытым и приказал начдивам приготовиться к выступлению.
IV
Застилая даль мокрым туманом, сеял мелкий, надоедливый дождь. Лошади скользили по раскисшей дороге, спотыкались, месили копытами вязкую глину. Медленно тянулись залепленные грязью по ступицы пулеметные тачанки и пушки. Ездовые скрепя сердце секли плетьми выбившихся из сил лошадей.
Ока Иванович Городовиков ехал на своем обычном месте перед первой бригадой и, ощущая, как за спину стекали холодные струйки воды, с досадой думал о том, как часто случайность ломает удачно задуманный план. С момента выступления из Усть-Медведицкой дождь лил, почти не переставая, вот уже третьи сутки, и корпус только что прошел станицу Аннинскую, тогда как, по предварительным расчетам, должен был к этому времени достичь Таловой.
Но нет худа без добра. Изменник Миронов, случайно перехвативший один из приказов Буденного, решил, что конный корпус уже прошел на Таловую. Высланная Мироновым разведка подтвердила его предположения, сообщив, что какие-то конные части прошли в северном направлении. Это был Мамонтов. Разведка, наблюдавшая издали, донесла, что видела буденновцев. И теперь Миронов, двигавшийся со своим сводным корпусом беспечно, без охранения, по пути грабя хутора и станицы, не знал о приближавшейся к нему дивизии Городовикова и не принял мер к обороне.
По обе стороны от дороги лежала бурая грязная степь. Кое-где на почерневшем жнивье виднелись мокрые скирды неубранного хлеба. Впереди сквозь частую сетку дождя неясно маячили фигуры конных дозоров.
Лошадь под Окой Ивановичем оступилась. Он нагнулся с седла, но вдруг поднял голову, услышав частый топот копыт. Навстречу ему тяжелым галопом скакал дозорный.
- Мироновцы, товарищ начдив! - коротко крикнул дозорный, подъезжая к нему и придерживая заскользившую лошадь.
- Где?
- А вот… в хуторе. Навстречу идут.
Ока Иванович выхватил шашку, быстро повернулся к рядам и подал команду.
Выворачивая колесами пуды липнувшей грязи, пулеметные тачанки рванулись влево из колонны. Ездовые, широко раскинув руки, привстав на сиденьях, лихим гиком бодрили лошадей. Свернув с дороги, тачанки во весь мах помчались вперед.
Городовиков, обгоняя тачанки, бешеным карьером кинулся в хутор. Пятерка отборных бойцов бросилась следом за ним. Ока Иванович скакал с обычным ему чувством уверенности, что сейчас, как и всегда в атаке, ничто не устоит перед ним. Об опасности, угрожавшей ему, он не думал. Да думать и времени не было. Лошадь, чувствуя всадника, смело несла его прямо на выстраивающуюся вдоль улицы конницу. Там, дыбя серого жеребца и размахивая руками, суетился, митинговал человек в офицерской папахе и бурке. Перед Городовиковым мелькнуло красно-багровое, забрызганное грязью лицо с рыжими усами. И он сразу понял, что это Миронов.
- Зарублю!.. Гад!.. Изменник!.. Продажный шкура! - бешено закричал Ока Иванович, страшно вращая белками темных, полных ярости глаз и ввертывая в речь русскую и калмыцкую брань. - Сдавай оружие! Арестован!
- А ты? А ты кто такой?! - злобно крикнул Миронов, с ненавистью глядя на него.
- Начдив!
- А почему ты меня за врага считаешь?
- Молчать! Сдавай оружие, а не то…
Миронов исподлобья глянул вокруг, увидел повернувшиеся на него пулеметы, сказал, побледнев:
- Давай разойдемся на четыре версты и ударимся.
- Нет! Мы не будем со своими биться. Будя, отвоевались. Так что, ребята, видать, ошибка произошла, - сказал, выезжая из рядов, чернобородый мироновец.
- А вы что? - закричал Городовиков на мироновцев. - Вы что нож нам в спину вонзаете? А ну, слезай! Сдавай затворы!..
Мироновцы покорно спешивались; переговариваясь между собой, со страхом поглядывали на Городовикова.
- Вот это да!.. - проговорил чей-то голос.
- Это кто ж такой есть?
- Видать, боевой…
- Что и говорить, командир подходящий.
- Вот бы у такого послужить…
- Нет. Видать, навоевались.
- Теперя нас под расстрел? Или как?..
Со степи наплывал быстрый конский топот. На-рысях подходила дивизия.
Разоружив мироновцев и отобрав от них тысячу пятьсот подседланных лошадей, бойцы, по распоряжению Городовикова, расходились по дворам обогреться.
Харламов, мокрый до нитки, приглядывал хату… К нему подошел казачонок в нахлобученной на уши старой фуражке.
- Вы что, дядька, красные? - спросил он, поддернув длинные, не по росту, подвернутые и замызганные снизу штаны.
- Красные. А чего?
- Бандюк у нас в куренях. Тетку ограбил и к нам забежал.
- А где ваша халупа?
- Эвон с краю.
Харламов крикнул Меркулова, того самого, с которым брал батарею, немолодого, степенного на вид казака, и они, предводимые казачонком, ведя лошадей в поводу, пошли по улице.
Когда они вошли в хату, там уже полно набилось народу.
Толстый, как кабан, рыжий детина в новенькой генеральской шинели на красной подкладке, которая была почти одного цвета с его широким потным лицом, злобно ощерясь и бегая мышиными глазками, тянул из рук молодого бойца в рваной шинели брезентовый патронташ. Несколько бойцов с любопытством смотрели на эту картину.
- Давай пусти! - хрипел мироновец. - Я ж говорю - ничего тута нет. - Он с усилием тряхнул головой, отчего его щегольская кубанка сдвинулась на затылок, открыв ловко зачесанный чуб.
- Чего ты с ним канителишься! - сказал Харламов красноармейцу в рваной шинели. - Вдарь ему по-бойцовски! Ишь, мурло наел! Барахольщик!
- Какой я такой барахольщик? Я в жись ничего чужого не брал! - со слезой крикнул мироновец, продолжая изо всех сил тянуть к себе патронташ.
- А ну, граждане, как у вас? И что у вас? - сказал в хате знакомый насмешливый голос.
Харламов оглянулся.
В дверях стоял Митька Лопатин с осунувшимся, но, как всегда, веселым лицом. На плече у него лежало перевязанное веревкой седло.
- Тю-ю! Митька!
- Лопатин!
- Здорово, дружок!
- Здорово, ребята, - важно сказал Митька. Он бережно положил седло на лавку. - Ух, упарился! Я ее, окаянную силу, - кивнул он на седло, - пятьдесят верст на себе пеший пер. Было пропал за нее.
- Ты как попал сюда, Митька? - спросил Меркулов.
- Так и попал. Ехал поездом с госпиталя. Крестника видел.
- Какого?
- Мамонтова.
- Ну?
- Ага! Он, гадюка, Таловую спалил… Ну, думаю, раз он здесь, так и Семен Михайлович где-то поблизости. И вот, как в воду смотрел, - не ошибся. А вы, ребята, чего тут делаете?
- А вот мироновского барахольщика поймали, - сказал боец в рваной шинели.
Митька подмигнул Харламову, придвинулся к мироновцу и в упор взглянул на него.
- А-а, знаем мы вас, были вы у нас - самовара не стало, - сказал он насмешливо.
- Ты и верно знаешь его? - поинтересовался Харламов.
- Конёво-дело… У Жлобы служил? - коротко спросил Митька мироновца.
Тот бросил на него косой быстрый взгляд.
- Служил. А что?
- Ну вот, точно! Он самый. Известный воряга, - пояснил Митька. - Давайте-ка я его потрясу. А ну, ребята, держите его.
Митька ловко стал шарить по глубоким карманам мироновца, выкладывая на стол золотые часы, браслеты и кольца. Потом он раскрыл патронташ и вытряхнул из него какие-то золотые комочки.
- Эге!.. А ты, видать, парень запасливый, - сказал он, усмехнувшись. - Эвон сколько на старость зубов приберег! Да тут их на целый взвод хватит.
- Это ты где, гад, награбил? - спросил Харламов, с искаженным лицом подступая к мироновцу. - Ну? Говори!
- А чего говорить! Иначе не забогатеешь вовек, ежели временем этим не пользоваться, - сказал мироновец, не глядя на него.
- Не забогатеешь? Так ты, стал быть, шел в Красную Армию за богачеством?
- Вы вот что, ребята: берите себе половину и пустите меня.
Харламов подвинулся к мироновцу. Ноздри его гневно вздрогнули.
- Да ты что, по себе всех меряешь? - заговорил он, багровея. - Ты думаешь, всех можно купить? Мы жизнью для победы рискуем и даже вовсе об этом не помышляем, а ты, гад, что нам предлагаешь? Эх, не привык я лежачего бить. Да и рук не хочу марать о такую заразу. А ну, братва, пошли до сборного места. Там ужо разберутся.
- Стойте, ребята, - сказал Митька. - У меня есть предложение. Вон у Черняка шинель вовсе худая. Надо бы ему заменить. А? Как с вашей точки?
- Да ты, Митька, сам бы сменял. Гляди, какой рваный, - сказал Меркулов.
- Ничего, я покуда так похожу.
- Ну что ж, нехай Черняк берет, - сказал один из бойцов. - Бери все. Вон галифе какие, да и сапоги хорошие.
- Бери, бери, Черняк. Носи на здоровье, - поддержали голоса.
- А ну, раздевайся! - твердо сказал Митька мироновцу.
Бандит, бешено взглянув на него, хрипло спросил:
- А я как же буду?
- На том свете ты и так походишь, - успокоил Митька. - Там одежа без надобности…
Спустя некоторое время они гурьбой вышли из хаты. Дождь перестал. По улице вели толпу пеших мироновцев. На окраине хутора штаб-трубач играл сбор.
V
В большом купе салон-вагона при свете свечи сидели за столом два человека. Один из них, плотный, крупном роста, в полковничьих погонах, говорил густым уверенным голосом, положив большие волосатые руки на стол. Другой, седоватый капитан, молча слушал его с сосредоточенным выражением на собранном в морщины старом лице.
- Сейчас мы переживаем наиболее острый момент, - веско говорил полковник. - Мы подходим к Москве и должны быть чрезвычайно осторожны в высказывании своих истинных взглядов. Мы не предрешаем ни будущего государственного устройства, ни путей и способов, коими русский народ объявит свою волю. Вот какая позиция должна быть сейчас у нашей печати, Алексей Николаевич. Это установка верховного командования, и тебе, как новому начальнику Освага, надлежит руководствоваться ею. - Полковник развернул лежавшую на столе газету и, взяв красный карандаш, подчеркнул один из подзаголовков. - Тебе знакома эта статья? - спросил он, нахмурившись.
Капитан приподнялся на стуле и, прищурив глаза, заглянул в газету.
- Читал, - сказал он.
- Читал… Ты, капитан, новый человек в Осваге, поэтому на первый раз попрошу тебя передать этому прохвосту и дураку - редактору газеты, что если он еще раз осмелится без моего ведома напечатать что-либо подобное "Скорби о белом царе", то я публично выдеру его шомполами, а потом повешу на фонаре. Честное слово!.. Нет, ведь каков мерзавец! Он принес нам страшный вред. Знаешь, как господа либералы используют эту статью для своей агитации?
Полковник помолчал, выражая на своем полном лице крайнее неудовольствие, потом вынул из кармана носовой платок, провел им по большому залысому лбу и продолжал:
- Будем смотреть правде в глаза: большинство, - я имею в виду широкие народные массы, - относится к нам с тревогой и ненавистью, меньшинство - с признанием и надеждой. Надо сделать так, чтобы все видели в нас своих избавителей. Цель оправдывает средства. Наполеон говорил, что он всегда готов был у нужного ему человека поцеловать любое место. Мне, как русскому офицеру, это, конечно, претит. Но что делать? Обстоятельства заставляют. "На войне все средства хороши", - сказал Клаузевиц. Вот именно: все для победы… Ну, а когда мы возьмем и очистим Москву, - при этих словах у полковника нервически задергался живчик над глазом, - тогда мы заговорим во весь голос. Ты, Алексей Николаевич, знаешь меня не первый год. За учредилку умирать я не буду…
В коридоре послышались шаги. Кто-то шел, стуча каблуками.
- Генерал, - сказал полковник, прислушиваясь.
Шаги замерли напротив купе, дверь шумно раскрылась, и вошел небольшой рыжеватый человек с щетинистыми усами и прической бобриком.
- Что, заняты? - спросил он отрывисто, скользя взглядом круглых и желтых, как у ястреба, глаз по вставшим перед ним офицерам.
- Никак нет, - сказал полковник. - Разрешите представить вам нового начальника Освага.
- Освага? - генерал недоброжелательно посмотрел на капитана. - Откуда прибыли?
- От генерала Сидорина, ваше превосходительство.
- Та-ак-с… Там у вас, в Осваге, капитан, собралась шайка-лейка, - сердито заговорил генерал, шевеля широкими ноздрями короткого носа. - Дамочки какие-сь там, барышни разные. Вот! По-моему, надо поразогнать эту компанию и набрать новых работников. Вы займитеся этим делом, господин капитан, а не то я сам до них доберусь, не будь я Шкуро́. Вот… Полковник, вы, как освободитесь, зайдите ко мне, - неожиданно сбавив тон, произнес он общительно и, вильнув привешенным к башлыку пышным волчьим хвостом, скрылся за дверью.
Начальник штаба и капитан переглянулись.
- Видал, Алексей Николаевич? - тихо спросил полковник, смеясь одними глазами.
- Да-а… - протянул капитан. - А мне почему-то казалось, что он академик.
- Кто? Он? - начштаба расхохотался. - Вчерашний казачий урядник. Ты, следовательно, не знаешь, как он попал в генералы.
- Нет. А как?
- Нажал на раду, погрозил кого-то там повесить, ну, рада и произвела его. В наши времена и не то может случиться, Алексей Николаевич.
- Да что ты говоришь! А я ведь считал… Помнится, в германскую войну был какой-то подполковник Шкуро. Я думал, тот самый.
- Федот, да не тот… Но все же надо отдать ему справедливость: умеет себя держать. В Бонапарты, конечно, не годится, но есть такой, знаешь ли, оперативный полет мысли, - полковник, подняв руку, пошевелил пальцами, - и, главное, весьма авторитетен среди казаков, все же свой человек… У нас два таких лихача - он и Покровский. Тот тоже самопроизвелся.
- Позволь, а Мамонтов?
- Мамонтов? Ну, этот кадровый. Большого масштаба человек. Говоря между нами, его прочат в коменданты Москвы… Ну, ладно, дорогой. Ты пока посиди, покури, а мне нужно к генералу.
Полковник взял со стола папку с бумагами и, блеснув аксельбантами, вышел в коридор.
Шкуро в позе Цезаря стоял за столом и на вопрос полковника: "Разрешите?" сделал привычный жест, величественно махнув рукой вниз, словно допускал вошедшего к целованию ног.
Внутренне усмехнувшись, полковник подошел к столу.
- Ну, что у вас нового? - спросил Шкуро, взглянув на него снизу вверх.
- Получена директива генерала Сидорина, Андрей Григорьевич, - спокойно сказал начальник штаба.
Он раскрыл папку и положил перед присевшим к столу генералом несколько скрепленных вместе листов с мелко напечатанным текстом.
- Чего они тут пишут? - спросил Шкуро, сдвинув рыжие брови.
- Это в развитие приказа номер ноль пятнадцать, Андрей Григорьевич. Командующий армией подчиняет вам на время операции генерала Мамонтова, - пояснил полковник.
Шкуро самодовольно усмехнулся и покачал головой.
- Та-ак-с… Мамонтова, значит, подчиняет. Гм… Здорово! - Он поднял голову и отложил директиву. - Ну, это я потом прочту. Тут что-то много написано…
- Андрей Григорьевич, получен приказ верховного главнокомандующего, - сказал начальник штаба.
Шкуро, насторожившись, быстро взглянул на него.
- Насчет чего?
- О запрещении расстрелов.
- Ну? Дайте сюда.
Начальник штаба вынул из папки и положил перед Шкуро напечатанный на машинке приказ.
- Вот это правильно, - заговорил генерал, читая текст. - Давно пора. Вполне одобряю и понимаю этот приказ так, как нужно. Надо только вешать. Вот. Веревка - это, знаете… - Шкуро, не находя слов, пощелкал пальцами.
- Лучший аргумент психологического воздействия на массу, - подхватил начальник штаба.
- Вот, вот! Правильно говорите, полковник.
На столе резко зазвонил телефон.
Шкуро взял трубку.
- Да… Что, что? Как вы сказали?.. Орел? Очень хорошо… Благодарю вас, сотник.
Он положил трубку, откинулся в кресле и некоторое время смотрел в потолок. Потом, взглянув на начальника штаба, он сказал весело:
- Всеволод Николаевич, наши войска взяли Орел!
Полное лицо начальника штаба расплылось в улыбке.
- Да что вы говорите, Андрей Григорьевич! Вот это удача! - сказал он, весь просияв.
Шкуро отодвинул кресло, встал и, прихватив свечу, подошел к висевшей на стене карте. Взяв трехцветный флажок, он старательно переставил его на новое место.
- Ну, еще удар - и Москва, - заговорил он, помолчав. - В былое время всего восемь часов езды поездом. Да… Всеволод Николаевич, во исполнение приказа генерала Сидорина мы должны немедленно связаться с Мамонтовым. Хотел бы я знать, где он может находиться в настоящее время?
- Я докладывал вам, Андрей Григорьевич. По сведениям авиации, какие-то конные части сегодня прошли Бобров и движутся сюда, на Воронеж, - сказал начальник штаба.
- Ну да. Это Буденный. И мы, как полагается, встретим его. А Мамонтов, по-моему, сидит где-нибудь в районе Калача или Бутурлиновки.
- А вы уверены, Андрей Григорьевич, в том, что именно Буденный идет на Воронеж?
- А кто же? Мамонтов не мог так быстро пройти в этот район. Давайте посылайте аэроплан. Скажите пилоту, пусть ищет Мамонтова в треугольнике Калач - Бутурлиновка - Таловая. Дайте ему для вручения Мамонтову копию приказа генерала Сидорина.
- Слушаю. Когда прикажете послать аэроплан?
- Сейчас и посылайте. Да, вот что: пошлите английского офицера. Он человек вполне подходящий и к большевикам не перелетит. - Шкуро прошел к столу и уселся в кресло. - У вас больше ничего ко мне нет? - спросил он начальника штаба.
- Список, ваше превосходительство.
- Какой список?
- Список арестованных рабочих железнодорожных мастерских, заподозренных в симпатии к большевизму. Вы приказали вам доложить. Военно-полевой суд не принял никакого решения за недоказанностью обвинения.
- Та-ак-с! Дайте я посмотрю.
Генерал просмотрел список, обмакнул перо в чернильницу, подумав, подержал его на весу и твердым крупным почерком вывел: "Повесить. Шкуро".
Харламов и Митька Лопатин, высланные в боковой дозор, ехали рядом стремя о стремя.
Погода выдалась хорошая. Светило осеннее, но еще яркое солнце. Со степи, нанося горьковатый запах полыни, подувал легкий ветер. Быстро подсыхала дорога.
Митька, промерзший за последние дни до костей грелся на солнышке, потягивался, весело посматривал по сторонам и улыбался.
- Чего ты все улыбаешься? - спросил Харламов, внимательно посмотрев на приятеля.
- Да все одного товарища вспоминаю.
- В юбке, что ли?
- Угадал… Эх, Степан, какая в поезде дивчина ехала! Умру - не забуду, - мечтательно заговорил Митька. - И до чего хороша! Волос - ну, скажи, золотой, а глаза синие-синие.
- Из каких она? - спросил Харламов.