- Учителева дочка. Ласковая да веселая такая. Вот как зажмурюсь, так и стоит перед глазами, будто живая. А потом…
Митька вдруг замолчал, поднял голову и прислушался, вглядываясь в редкие курчавые облака. Там, в легкой синеве неба, раздавались тонкие звенящие звуки.
- Степан, слышишь, жужжит? - спросил он товарища.
- Ероплан! - вскрикнул Харламов.
- Где?
- А вон по-над облаком!
Высоко в небе летел биплан.
Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.
Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.
Митька, задрав голову, следил за самолетом.
С пронзительным воем биплан летел вдоль колонны. Теперь отчетливо была видна черная голова смотревшего через борт пилота. В рядах на разные голоса что-то кричали, призывно махали фуражками, шапками и просто руками. Отлетев в сторону, биплан опустился; подпрыгивая, пробежал по степи и, чихнув мотором, остановился.
- Митька, даешь! - крикнул Харламов, толкнув лошадь с места в галоп.
Они поскакали к самолету.
Блеснув стеклами больших четырехугольных очков, пилот обеими руками снял с головы кожаный шлем.
- Касаки? - с не русским акцентом спросил он Харламова, который, придерживая лежавшую поперек седла винтовку, настороженно смотрел на его сухое лицо.
- Казаки, - твердо сказал Харламов. - А ты кто такой?
- Олл райт! Хорошо! - пилот осклабился, показав крупные желтые зубы, и вдруг, придав лицу смиренное выражение, осенил себя широким крестом. - Айм… ю… Ошен рад. Хай ду ю ду? Будьте здоровы.
- Здорово!.. - выжидающе сказал Харламов.
В стороне послышался быстрый конский топот.
Харламов оглянулся. В сопровождении ординарца к ним скакал Городовиков.
- Ну, в чем дело, ребята? - спросил он, подъезжая.
- Да вот какой-то прилетел, товарищ начдив, - Харламов показал винтовкой. - Вроде не русский.
- Мамонтовуесс? - спросил пилот, признав в Городовикове командира.
- Мамонтовцы, - подтвердил Ока Иванович.
- О, вери гуд! Я есть энглиш пилот, - радостно улыбаясь, заговорил англичанин. - Я имей… Как это русску говорит? Ага!.. Я имей пакет ту джонералл Мамонтов.
- А ну, бери его, ребята, - сказал Городовиков. - Абучимов! - позвал он ординарца. - Скачи к Семену Михайловичу. Передай - срочный дело!
Харламов толкнул лошадь к самолету и, вскинув к плечу винтовку, крикнул:
- А ну, руки кверху!
- Уай! - в ужасе крикнул пилот. - Вы буденновуесс? - он откинулся назад, схватившись за борта кабины.
- А ну, вылазь! - грозно сказал Харламов, глядя в его побледневшее, с подрагивающими губами, сразу ставшее ему ненавистным лицо. - Оробел?… Митька, держи моего коня. Я его так возьму.
Он быстро спешился, бросился к англичанину, сгреб его в охапку и со словами: "Ну-ка! Кабы мне тебя не сломать!" - вытащил его из кабины и поставил на землю.
Весь съежившись и втянув голову в плечи, словно его охватил ледяной холод, пилот застыл с поднятыми руками.
- Митька, слазь! - распоряжался Харламов. - Обыщи его, а я постерегу. - Он угрожающе щелкнул затвором винтовки.
Митька спешился и, закинув повод на руку, стал обыскивать летчика..
- Вот и пакет, товарищ начдив, - сказал он, вынимая из бокового кармана комбинезона толстый пакет и подавая его Городовикову.
Ока Иванович взял пакет и тронул лошадь шагом навстречу Буденному, который в сопровождении Бахтурова, Зотова и еще каких-то всадников быстро скакал к самолету.
- Пакет генералу Мамонтову. По ненахождений такового вручается вам, Семен Михайлович, - улыбаясь, объявил Городовиков, когда Буденный, придерживая лошадь, подъехал к нему.
- Ловко! На ловца и зверь бежит, - сказал Буденный. - Вот это да!
Он подъехал к самолету, бросил косой взгляд на пилота и распечатал пакет.
Перехваченный приказ командующего Донской армией генерала Сидорина раскрывал карты белых. Это был почти фантастический случай. Казалось, сама судьба ворожила большевикам.
Теперь, когда Семен Михайлович знал, что Шкуро занял Воронеж и ждет туда Мамонтова, он мог действовать с открытыми глазами. Против двенадцати полков его корпуса стягивалось двадцать два вражеских полка.
В это время Мамонтов, не подозревая, что его ждал уготовленный Шкуро для Буденного ураганный огонь батарей, быстрым маршем подвигался к Воронежу.
VI
- Если мне не изменяет зрение, то Мамонтов лупит Шкуро, - сказал Дундич, опуская бинокль.
- А может быть, наоборот? - предположил Зорич, товарищ Дундича по службе в гусарах, чернявый серб с густыми усами.
- От перестановки слагаемых сумма не изменяется, - заметил Дундич, вновь поднимая бинокль к глазам. - Однако там дело принимает серьезный оборот. - Он посвистел. - Смотри-ка, что делается!
Перед ними, - они лежали на заросшем бурьяном кургане, - как на ладони, раскрывалась живописная панорама Воронежа. Желтые купы деревьев, ровные ряды, уходивших в глубину улиц и высокая белая колокольня с горевшим, как факел, крестом картинно вырисовывались на багровом фоне заката. Тяжелый грохот раскатывался в темнеющем небе. Тут и там возникали белые клубочки шрапнелей. В степи перед городом тоже происходило движение. Правее того места, где лежали они, перебегали, нагнувшись, фигурки людей, казавшиеся крошечными издалека. Позади них в стороне Усмани шевелилась за холмами какая-то темная масса. Оттуда вперебой стрекотали пулеметы и выходили ровные, как на ученье, длинные цепи солдат. Среди них взлетали черные вихри рвавшихся снарядов. Левее, у самой окраины города, где поднимался высокий столб пыли и откуда доносился многоголосый сливающийся крик, кружился всадник, размахивая шашкой.
- Вот бы этого снять, - сказал Зорич.
- Не достанет. Здесь больше трех верст. Ты знаешь, мне пришла одна мысль.
- Ну?
- Они сейчас встретятся, как следует быть изругают друг друга и, соединившись, войдут в город. Вот я и думаю: что, если мы под шумок войдем вместе с; ними и, пользуясь темнотой, устроим им панику?
- Идея хорошая, - поддержал Зорич, потрогав горбатый нос, - но ведь нас только шесть человек.
- Ну и что же? Для такого дела чем меньше, тем лучше. Слушай… - Дундич подвинулся к товарищу и, изредка поглядывая на поле сражения, стал не спеша объяснять задуманный план.
Полки корпуса Мамонтова входили в Воронеж. Конский топот, остервенелые крики ездовых и железное громыхание артиллерийских запряжек будоражили погруженные во мрак пустынные улицы.
Солдаты, удрученные сознанием неожиданно пережитого позора, вяло переговаривались, вполголоса ругали начальство и угрюмо посматривали на редко освещенные окна.
Сотник Красавин стоял на перекрестке у городского театра и, сердито покрикивая, распоряжался движением.
- Какого полка? Эй, фигура, кому говорю? - хриплым голосом спрашивал он, стараясь рассмотреть при свете месяца проходившую часть.
- Семьдесят шестого непобедимого, - грубо сказал из рядов чей-то голос.
- Как отвечаешь, мерзавец! - крикнул Красавин. - Смотри! Я до тебя доберусь!
- Найди попробуй, ваше благородие, - буркнул под нос казак. - Покричал бы в степи, когда своя своих били.
К сотнику подъехал усатый вахмистр бравого вида. Щуря глаза на блестящие полоски погон, он спросил вежливо:
- Ваше благородие, а двенадцатому полку куда прикажете становиться?
- Двенадцатому? Третья улица направо. Спросишь Жандармскую. Там на углу ждут квартирьеры. Понятно? Езжай!
Вахмистр поблагодарил и тронул лошадь рысью по улице.
Мимо Красавина прошла последняя сотня. Он собрался было итти, как вдруг в темноте вновь послышался конский топот.
- Эй! Какой части? - окликнул сотник, увидя надвигавшуюся на него группу всадников.
- Штаба корпуса, - сказал в ответ молодой, бодрый голос.
- Какого корпуса?
- Гэнэрала Мамонтова… Поручик князь Микэладзэ, - представился подъехавший офицер. Он нагнулся с седла, блеснув газырями нарядной черкески. - А ви, сотник, что тут подэливаэтэ?
- По долгу службы… А эти, князь, с вами? - Красавин показал на оставшихся поодаль четырех всадников.
- Да. То мои ординарци, - сказал Дундич. - Скажитэ, как нам проэхат к штабу корпуса?
- А вот за углом. Четвертый или пятый дом по правой руке. Да там увидите.
- Проститэ, сотник, но я вас гдэ-то встрэчал, - сказал Дундич. - Ви нашэго корпуса?
- Нет, генерала Шкуро.
- Ах, вот как! - Дундич усмехнулся. - Ну, ви, признаться, основательно всипали нам. Да. - Он, звякнув шашкой о стремя, спешился, передал лошадь Зоричу и, вынув из кармана золотой портсигар, предложил Красавину папиросу.
- Благодарю, князь. Не курю, - отказался Красавин.
На улице послышался грузный топот множества ног. Бойко отбивая шаг по мостовой, к перекрестку подходил взвод солдат.
- Кто идет? - окликнул сотник. - Старший, ко мне!
От строя отделился человек, подбежал к Красавину и, увидев офицера, сказал:
- Так что, разрешите доложить, застава, ваше благородие.
- Куда заступаете?
- А вон на перекресток, ваше благородие.
- Ну, хорошо. Ступай. Да смотри, чтоб уши не вешали.
- Слушаю, ваше благородие. Не извольте беспокоиться.
Унтер-офицер четко повернулся и, придерживая шашку, побежал к остановившемуся взводу.
- Нэ понимаю всэ жэ, сотник, как это ви в полэ сразу нас нэ узнали? - спросил Дундич.
- И понимать нечего, князь, - грубо ответил Красавин. - Мы ждали Буденного.
- То-то ви нэ жалэли снарядов. У вас, видно, болшие запаси?
- А что? - Красавин подвинулся и пристально посмотрел в лицо Дундича. - Так вы из штаба корпуса, князь?
- Да. Я вам ужэ говорил.
- И давно вы при штабе?
- С лэдяного похода.
- Гм… Вот как! Давненько.
Зорич вздрогнул, увидев, как сотник бросил на Дундича полный подозрения взгляд. Рука серба тихо скользнула в карман, где лежала граната. Это движение и выражение тревоги и беспокойства на лице Зорича не ускользнули от Красавина и укрепили возникшее у него подозрение.
- А я, князь, всех штабных в лицо знаю. И, признаться, вас там не встречал, - сказал он, пытливо глядя в лицо Дундича.
- Да что ви говорите! - Дундич громко рассмеялся. - Как жэ это, сотник, ви мэня нэ замэтили? А? Хотя очэнь можэт быт. Вэд я послэ ранэния долгоэ врэмя отсутствовал. И вот только на-днях заступил.
- Вы не то лицо, за которое себя выдаете. И я вынужден вас задержать, - твердо проговорил Красавин, опуская руку на кобуру.
- Да! Я вот кто! - Дундич рванул из-за пояса кинжал и с силой вонзил его в грудь Красавина.
Сотник хрипло ахнул, качнулся и, подгибая колени, рухнул на мостовую.
- До джавола! - сказал Дундич. - А ну, напрэд! В штаб корпуса!
Он прыгнул в седло и в сопровождении своих удальцов помчался по улице.
Под освещенными окнами штаба толпились офицеры, сновали вестовые и писаря. За окнами, видно было, штабные адъютанты прилаживали на стене огромную карту.
- Гранаты! - сказал Дундич. - Бросай!
Тяжелый взрыв расколол тишину. Послышались стоны и крики.
Дундич бросился к заставе.
- Ребята! - крикнул он солдатам. - Красныэ в городэ! Вон они за нами. Задержитэ их, пока мы доскачэм до генерала!
Выпустив во весь мах лошадей, Дундич и его спутники кинулись к выходу из города.
Позади них часто защелкали выстрелы. Застава вступила в бой с прикрытием штаба.
Навстречу Дундичу с тревожными лицами выбегали солдаты и офицеры расположившихся на отдых полков.
- Будоный! - кричал Дундич. - Спасайся кто можэт!
Проскакав бешеным карьером в конец улицы, они выехали на окраину города и придержали лошадей.
- Ну вот, пошла потеха! - сказал Дундич своим удальцам, останавливаясь и прислушиваясь к возникшему в городе шуму. - А теперь, друзья, возьмем пленных, чтоб не возвращаться с пустыми руками.
VII
- Семен Михайлович, до каких же пор мы будем на месте стоять?
- Аль мы воевать разучились?
- Шесть суток стоим!
Буденный, посмеиваясь, смотрел на обступивших его красноармейцев.
- Значит, наступать хотите, товарищи? - спросил он, улыбаясь.
- Чего же прохлаждаться, товарищ комкор!
- Та-ак… А ты как думаешь, Харламов?
- А я, стал быть, думаю так, что нам не из чего на месте стоять, товарищ комкор. А ну, как они во-свояси уйдут? Когда нам еще такой кус достанется?
- Нет, знакомый, ты тоже неправ, - твердо сказал Буденный. - Наступать сейчас мы не можем. У них двенадцать тысяч, а у нас меньше половины. Да к тому же они в городе сидят.
- Так мы, значит, и хвост набок? - сказал пожилой боец.
- А ты, борода, не пыхти. Ты бы лучше, пока мы на месте стоим, собой занялся. Смотри, какой рваный ходишь. Вон и пуговиц нет. Стыдно так кавалеристу.
- Да нет, я что… я ничего, Семен Михайлович, - смутился боец, - я ведь только свою мнению высказал. А пуговицы что… Сейчас вот пойду и попришиваю.
- И давно бы так.
Семен Михайлович помолчал, оглядел бойцов и сказал:
- Ну, все высказались? Давайте теперь я скажу… Наступать мы, конечно, будем. И Шкуро и Мамонтова разобьем. Не в первый раз нам, товарищи, у кадетов котелки снимать. Только когда пойдем в наступление, этого я сказать вам не могу. Сами должны понимать.
- Ну еще ба!
- Что и говорить, товарищ комкор!
- Понимаем, не маленькие! - загудели голоса.
- Ну то-то! А пока готовьтесь. Оружие чтоб было в исправности. Осмотритесь, на себя поглядите. А то некоторые неряхами ходят, вида бойцовского не имеют… А главное, чтобы кони были в порядке… Ну, вот и все мои замечания. Действуйте. Мне тоже надо делом заняться.
Семен Михайлович дружески кивнул бойцам и, звеня шпорами, взошел по ступенькам крыльца.
Он прошел в свою комнату и только успел сбросить шинель, как в дверь постучали и басистый голос Зотова попросил разрешения войти.
Степан Андреевич тоже был недоволен стоянкой, но, находясь в курсе событий на фронте, он хорошо понимал, что сейчас им невыгодно наступать. Конному корпусу до поры до времени надо выжидать, чтобы в решительный момент нанести сокрушительный удар. Из сложившейся обстановки было видно, что под Воронежем предстоит единоборство, результат которого в значительной мере определит дальнейший ход событий на Южном фронте. А пока красная и белая конница стояла лицом к лицу, замахнувшись друг на друга. Шкуро, стремясь держать инициативу, проявлял активность. Конный корпус Буденного, выжидая, занял оборонительную позицию. Ежедневно шли бои так называемого местного значения, но до решительного сражения дело еще не дошло.
Вчера Буденный вызвал начдивов и ознакомил их со своим планом захвата Воронежа с северо-востока. Теперь Зотов принес этот план-приказ, переписанный набело, и докладывал его Семену Михайловичу.
Буденный слушал, одобрительно покачивал головой, все более приходя к убеждению, что он не ошибся и направление удара выбрано в наиболее выгодном месте.
Дослушав приказ, он встал, прошелся по комнате и остановился у висевшей на стене карты, что-то обдумывая.
Постояв некоторое время около карты, он повернулся к Зотову и сказал:
- Ну, Степан Андреевич, будем писать.
Прохаживаясь по комнате, Буденный стал диктовать приказ корпусу.
Зотов молча писал, шевелил усами и изредка с недоумением поглядывал на Семена Михайловича, чувствуя, что получается что-то несообразное. Несколько раз он порывался спросить, в чем, собственно, дело. Действительно, получалась какая-то чертовщина. Все выходило наоборот. Новый приказ в корне противоречил задуманному ранее. Хотели бить по Воронежу с севера, а теперь решили вдруг наносить удар с юга. У добрейшего Степана Андреевича даже шевельнулась мысль: уж не сошел ли он с ума от бессонницы (за последнее время ему приходилось много работать ночами). Да нет, вроде все было в порядке. И рука вот пишет ровно, словно печатает.
- Ну, написал? - спросил Буденный, останавливаясь у стола.
- Написал, - неуверенно сказал Зотов.
- Дай подпишу.
Семен Михайлович подписал, потянулся и, глядя на Зотова со скрытой улыбкой, сказал:
- А теперь надо будет сделать так, чтобы этот приказ попал в руки Шкуро.
Степан Андреевич откинулся на спинку стула, некоторое время молча смотрел на Буденного и вдруг захохотал басом…
Когда Бахтуров вошел в комнату, Буденный и Зотов сидели за столом и, покатываясь со смеху, смотрели друг на друга.
- Чего это вы, товарищи? - спросил Бахтуров, глядя на них и чувствуя, что и его лицо расплывается в веселой улыбке.
- Да вот письмо пишем… этому, как его, чорт, султану турецкому, - сквозь смех сказал Зотов, утирая проступившие слезы.
Бахтуров подошел, заглянул через плечо Зотова и, прочитав написанное, тоже засмеялся.
- Решили вот Шкуро потревожить, - пояснил Семен Михайлович. - Пусть понервничает. Может, рассердится и выйдет из города, а тут мы и возьмем его в шоры.
- Да, ловко придумали, - сказал Бахтуров. - А знаете, я бы эту фразу, - он показал, какую именно фразу, - несколько переделал.
- Давай подсаживайся, будем вместе сочинять, - предложил Буденный.
Бахтуров подсел к столу, и они, похохатывая и хитро посматривая один на другого, принялись править "письмо".
Шкуро проснулся сильно не в духе. Ему приснилось, что его, генерала, назначили в наряд дневальным по роте, и он с раздражением думал о том, как могло случиться даже во сне такое неуважительное к его заслугам и чину обстоятельство. "Какой дурацкий сон! - думал он. - И к чему бы это? Гм… И даже поделиться с начальником штаба нельзя, все-таки неудобно: генерал - и вдруг дневальным. Да. Но почему именно по роте, а не по эскадрону?" В пехоте он никогда не служил, считал пехотинцев существами низшего порядка и относился к ним свысока.
Он оделся, умывшись, прошел в салон и в глубоком раздумье заходил по мягкому ковру.
"Да, да! - думал он. - И приснится же подобная мерзость!" Шкуро плюнул с досады и, потрогав на курносом лице проступившую за ночь щетину, только было собрался позвать денщика, как в дверь вежливо постучали, и молодой голос, по которому он узнал своего адъютанта, спросил разрешения войти.
Сверкнув припомаженным пробором, в салон вошел адъютант.
- Здравия желаю, ваше превосходительство! - поздоровался он, вытягиваясь и звякая шпорами.
- Здравствуйте, сотник! Что нового?
- Невероятное событие, ваше превосходительство.
- Что такое? - насторожился Шкуро.
- Пакет от красных. Написано - в ваши собственные руки. Я не осмелился распечатать.
- А кто доставил?
- Наши пленные. Говорят, их Буденный послал.
- Гм… Дайте сюда.
Шкуро, недоумевая, взял пакет, надорвал его с края и вынул крупно исписанный лист.
На нем было написано:
"Генералу Шкуро.
24 октября в 6 часов утра прибуду в Воронеж.