4
"Даймлер" плотно, уверенно хватал просёлок чёрными разлапистыми колёсами. Солдаты, сидевшие в кузове, смотрели тупо и прямо, борясь с дремотой. Грузовик въехал в узкую улицу деревни, и гулкое эхо заиграло среди пустых домов.
Румяный егерь с ефрейторской лычкой на погонах, сидевший над самой кабиной, вдруг встал и, указывая рукой туда, где виднелись партизанские упряжки, завопил и застучал по кабине.
Шофёр прибавил ходу. Прямой клюв ручного пулемёта вытянулся в направлении обоза. Вразброд, Как настраиваемые инструменты оркестра, заклацали затворы.
…Металлическая коробка по названию "даймлер", наполненная солдатскими судьбами, как воскресная авоська алкоголика пустыми бутылками, подъезжала к дому, где стоял Лёвушкин.
В обозе тоже услышали гул мотора и увидели приближающийся к домам грузовик.
- Фашисты! - крикнул Миронов и принялся нахлёстывать свою упряжку. Не успев свернуть, он задел край телеги, у которой шёл Бертолет. Раздался треск, телеги сцепились.
- Какого чёрта, не видишь! - закричал старшина, замахиваясь кнутом. - Путаешься здесь, нескладуха! К лесу не поспеем!
Топорков скользнул внимательными глазами по лицу старшины и бросился к Гонте.
- Ну!.. Чего же ты! Командуй! - сказал, ухватив Гонту за плечо тонкими цепкими пальцами. - Ставь пулемёт!
Лёвушкин притаился за углом дома, держа наготове тяжёлую железную гроздь. Глаза его были полны холодного бешенства.
Он ждал, рассчитывал. Скорость машины, траектория полёта гранат, время горения запала - все эти величины сложились в голове Лёвушкина в одну чёткую формулу, да так быстро и ловко сложились, как будто Лёвушкин усвоил эту формулу ещё до того, как у него прорезался первый зуб.
И как конечный, действенный вывод этой формулы был взмах руки. Дёрнув длинный шнур "колотушки", Лёвушкин неторопливо швырнул связку через плетень, под радиатор наезжавшего "даймлера".
Лёвушкин бил из автомата в облако пыли и дыма, всё ещё окутывавшее грузовик.
- Стриги их, парикмахер! - упоённо кричал он.
Но из облака ударил ответный огонь, и древесная труха, посыпавшаяся из брёвен над головой разведчика, запорошила ему глаза.
- Отход! - закричал Лёвушкин, и они помчались за дом, на огороды, к крутому берегу реки.
Беркович первым прыгнул с песчаного откоса вниз, но сделал это как-то странно, неуклюже, словно разобщившись вдруг в суставах. Лёвушкин приземлился на влажный прибрежный песок мгновением позже. Парикмахер лежал ничком. Запалённо дыша, Лёвушкин коснулся его затылка - и ладонь стала красной.
Он перевернул Берковича на спину и увидел окровавленный рот; тёмные шарики зрачков безвольно покатились в глазные уголки и застыли.
Лёвушкин услышал наверху тяжёлый топот.
- Эх, душу вашу! - выругался разведчик сквозь стиснутые зубы и, подхватив автомат Берковича, помчался под крутым берегом к прибрежным кустам.
Стихли выстрелы. Румяный ефрейтор стоял на берегу рядом с обер-фельдфебелем, в трёх метрах над Берковичем, и рассматривал убитого.
- Ich hab ihn niedergeschossen, wie ein Rebhuhn, - сказал ефрейтор. - Grag im Fluge!
- Gut! - мрачно буркнул обер-фельдфебель.
Неподалёку перевязывали раненых. Маленький радист с рассечённой губой, бледный, заученно кликал по походной рации какого-то "Jäger" - "Охотника".
- Ou, ein Hahn! - раздался со стороны огородов приглушённый вопль ефрейтора.
Он стремительно рухнул на землю, как борец на поскользнувшегося противника, а когда поднялся, в руке его разноцветным флажком трепетал единственный чернокоровичский петух. Петух делал отчаянные попытки вырваться, но красные толстые пальцы держали его крепко.
Господин обер-фельдфебель улыбнулся. Улыбка появилась и на лицах солдат. Даже рассечённая губа радиста потянулась в улыбке.
Взрывы и смерть они не видели. Взрывы и смерть - это неизбежно, а петух для солдатского котла - находка. Петух - это очень хорошо.
- Ein Hahn! - ещё громче закричал ефрейтор и залез на поленницу, высоко подняв петуха.
Издалека, со стороны леса, раздался щелчок - будто бы ударил пастуший бич на опушке.
Ефрейтор, стоявший на поленнице, как на пьедестале, побледнел. Маленькие его глазки, разгоревшиеся под биением петушиных крыльев, как угольки, вмиг подёрнулись пеплом.
Две или три секунды ефрейтор ещё продолжал стоять, словно бы осваивая неожиданную и неприятную мысль о том, что ему уже не придётся хлебать суп из чернокоровичского петуха, и затем тяжело рухнул на землю.
Вместе с гримасой страха и боли его пивное лицо посетило на краткий миг, как последний божий дар, человеческое выражение.
Андреев опустил снайперскую винтовку.
Поленница рассыпалась от падения тяжёлого ефрейторского тела. Петух вырвался из ослабевших пальцев и, разбросав крылья, сверкая когтистыми лапами, опрометью умчался в овражек, в густой бурьян - продолжать свою таинственную, одинокую петушиную жизнь…
5
Накликал "охотников" маленький немецкий радист! Едва обоз втянулся в лес и едва успел Гонта дотащить трофейный МГ до опушки, как окраина Чернокоровичей наполнилась весёлым мотоциклетным треском.
Одна за другой, словно блохи, впрыгивали чёрные маленькие мотоциклетки на бугор, где стояло село, исчезали среди домов, а затем, значительно увеличившись в размерах, появлялись на противоположной околице, ближе к партизанам. За мотоциклетками показался ещё один мерно рокочущий, громоздкий, как чемодан, грузовик, везущий новую порцию солдат.
Мотоциклисты остановились на дороге, метрах в пятистах от леса. К ним подъехал грузовик. Егеря, быстро и ловко развернувшись в цепь, двинулись к опушке. Позади шёл офицер в высокой фуражке, в окружении нескольких автоматчиков.
- Будут прочёсывать, - сказал Топорков, глядя на цепь гитлеровцев одичавшими глазами.
Гонта кивнул и, словно бы лишь сейчас вспомнив о ссоре, резко повернулся к майору и схватил его за отвороты шинели. Лёгкое тело Топоркова заколыхалось, как сухой стебель мятлика под ветром.
- Слушай, майор, ты в военном деле кумекаешь! Я тебе верить хочу, понял?
Топорков смотрел в бронзовое, скуластое лицо пулемётчика, раскачиваемый его руками.
- Отпусти, - сказал он тихо, и пальцы, державшие шинель, разжались. - Хочешь верить, так верь. Не паникуй. Воюй, Гонта! - И он повернулся к Андрееву, который неслышно залёг рядом в траве. - Андреев, офицера видите?
День шестой
ИЗМЕНА
1
Цепь, продвигавшаяся к лесу, наткнулась на длинную очередь и залегла. Лейтенант в высокой фуражке перебегал с одного места на другое, слышались его сердитые окрики.
Выждав, когда стих пулемёт Гонты, егеря снова стали приподниматься и попеременно, перебежками, под прикрытием густого автоматного огня продвигаться к лесу. Приподнялся и офицер.
Этого только и ждал Андреев. Вглядываясь сквозь цейсовскую оптику в белое, сухое лицо, он нажал спуск. Взмахнув руками, лейтенант скрылся в траве.
Два егеря тотчас бросились к нему.
- Sanitätsdienst! - закричали на опушке. - Zum Herrn Leutnant!
Цепь залегла. И в это время коротконогий, приземистый обер-фельдфебель подбежал к мотоциклистам и что-то прокричал им, взмахнув рукой по направлению к лесу.
Вскоре грохочущие, юркие машины исчезли с опушки. Только лёгкие столбы пыли закрутились над дорогой, и в эти-то столбы напряжённо всматривался майор Топорков.
- Я пойду к обозу! - крикнул он Гонте и коснулся его пропылённой кожаной куртки. - Мотоциклы пошли в обход! В тыл!
Гонта открыл прокуренные крупные зубы. Во взгляде его сквозила неуверенность.
- Никуда… Со мной будешь! - буркнул он и вновь взялся за рукоять МГ.
Ему не пришлось стрелять. Егеря не отрывались от земли. Не хотели егеря идти в загадочный, глухой лес, где скрывались партизаны.
- Видал! - с торжеством сказал Гонта и повернулся к майору.
Но майора не оказалось рядом. Он исчез. Убежал!
Обоз с трудом пробирался в чащобе. Со стороны опушки доносились приглушённые расстоянием выстрелы.
Степан увидел впереди просвет, обогнал свою шедшую первой упряжку и выбежал на узкую лесную дорогу с глубокими колеями, пробитыми в песке.
- Хлопцы, сюда! - крикнул Степан.
Бертолет, Галина и Миронов погнали лошадей к дороге.
Уже вздохнули облегчённо Степановы битюги, развернув телегу на песчаной колее, когда на дорогу, чуть в стороне, выбежал Топорков.
- Назад! - закричал он. - Назад, в лес!
Впалая грудь майора ходила ходуном. Он стиснул воротник гимнастёрки, чтобы удержать в себе сухой, сипящий кашель, который рвался наружу.
Степан, недоуменно хлопая белёсыми ресницами, принялся разворачивать телегу. Топорков подбежал к Бертолету.
- Автомат! - скомандовал он, и Бертолет послушно отдал свой шмайссер.
Топорков, неловко вскидывая ноги, помчался на дорогу. И тут они услышали знакомое тарахтение, будто кто-то, приближаясь, вёл палкой по штакетнику.
Подрывник сбил набок каску, отчего лицо приобрело несвойственный ему ухарский вид, взял из-под сена гранату и побежал вслед за майором.
И Галина, забросив вожжи на телегу, помчалась за ним.
- Тю, скаженни! - сказал невозмутимый Степан и, почувствовав себя самым главным из оставшихся - как-никак человек при конях, - рявкнул на Миронова:
- Отводи обоз!
Топорков, за ним - кузнечиком - прихрамывающий Бертолет, а затем Галина выбежали к повороту дороги, когда из-за деревьев, пробуксовывая в песке, юзя от бровки к бровке, показался первый оторвавшийся от других мотоцикл.
Лицо у подрывника вытянулось и побелело. Он взглянул на Галину и сделал глубокий вдох, как перед прыжком.
- Ничего, - сказал Топорков. - Нам их только отпугнуть!
Крючковатым тонким пальцем он нажал на спуск. И Галина дала короткую очередь.
Водитель мотоцикла попытался было развернуться под огнём, но завяз в песке. Тогда он спрыгнул с сиденья и покатился с дороги в кусты. Напарник его, сняв с коляски пулемёт, зацепился шинелью за какой-то выступ, яростно рвался, пока тот, первый, не пришёл ему на помощь, и оба они скрылись в лесу.
С грохотом, на низких передачах, приближались остальные мотоциклисты. Завидев покинутую машину, они остановились, развернув слегка коляски, и осыпали лес плотным огнём из трёх пулемётных стволов.
Топорков, Бертолет и Галина лежали, уткнувшись в землю, не поднимая головы. Куски коры, срезанные ветви летели на них, и лес загудел, принимая на себя свинцовый удар.
2
Степан возился с застрявшей телегой, колесо которой заскочило в расщеплённый пень.
По ожесточённой пулемётной стрельбе, доносившейся со стороны лесной дороги, Степану нетрудно было догадаться, что Топоркову приходится туго. И поэтому, с надеждой взглянув на вооружённого до зубов Миронова, Степан сказал:
- Слышишь, рубка идёт!
Миронов прислушался. Автоматы Галины и Топоркова стучали без перерыва, но затем автоматные очереди перекрыло звонкое татаканье пулемётов.
- Наши… А это немцы…
Через несколько секунд автоматы и вовсе затихли, лишь пулемёты бушевали вовсю.
- Немцы!
- Видать, труба дело, - сказал Миронов. - Видать, прихватят нас! Да мы ж не начальство, чего им нас расстреливать, а? Авось живы будем.
- Чего ты мелешь? - сурово спросил ездовой.
- Я дело говорю, - озираясь по сторонам, сказал Миронов. - Конечно, командиров, коммунистов они расстреливают, а ты-то человек подневольный…
- Вот, - сказал Степан и достал из-под сена две рифлёные лимонки. - Прямо под взрывчатку и суну, понял? Вот будет и плен…
Миронов вытер ладонью лицо и улыбнулся:
- А ты молодцом, Стёпа!
- Экзамены устраивать! - пробормотал Степан. - Нашёл время!
Обхватив своими лапами-клешнями колесо, он наконец вырвал его из капкана.
- Н-но, рóдные, давай! - гаркнул он.
И тут, разворачивая телегу, Степан заметил двух поджарых, пропылённых фашистских солдат, которые зло и испуганно смотрели на него из-за дерева. Это двое вооружённых ручным пулемётом мотоциклистов, искавшие выход к опушке, наткнулись на обоз.
Широкое лицо ездового отразило мучительную внутреннюю борьбу. Первой мыслью Степана было броситься под телегу и уползти, второй - схватить с телеги карабин, а третьей - не делать ни того, ни другого, потому что ползти - позор, к карабину не поспеть, а вот обоз, который ему доверен, надо угонять в лес, спасать от гитлеровцев.
Все эти фазы душевной борьбы отразились на лице ездового в тот промежуток времени, когда колесо телеги делало четверть оборота. Степан подчинился третьей, самой важной мысли.
- Миронов, стреляй! - закричал он, как в граммофонную трубу, так что эхо пошло гулять по лесу, и погнал своих битюгов вперёд.
Мужественный, умелый сверхсрочник, несомненно, должен был выручить Степана точным огнём.
Но Миронов повёл себя странно, даже невероятно. Как будто особым, избирательным чутьём уловил лишь первую мысль Степана, а остальные заблудились, рассеялись по лесу.
Миронов бросился на землю и притих, словно ожидая, чем закончится эта любопытная сценка.
- Миронов! - взвыл Степан, нахлёстывая лошадей. - Стреляй!
Но сверхсрочник, пятясь, пополз в соснячок, под защиту ветвей. А мотоциклист, тот, что был с пулемётом, справился с потрясением, вызванным неожиданной встречей, и уже наставил ствол со зловещим раструбом пламегасителя на конце. Только то обстоятельство спасло ездового, что при развороте телеги заводные лошадки заслонили его своими крупами от фашистов.
Послав короткую очередь по лошадям, пулемётчик присел, высматривая Степана.
Палец его потянулся к спусковому крючку, лицо исказилось, как это всегда бывает с человеком, который стреляет в противника с близкого расстояния и даже слышит удары пуль в тело… Но очереди не последовало.
Позади мотоциклистов возник Лёвушкин - в растерзанном, мокром ватнике и брезентовых бесшумных сапогах. Раздались два одиночных автоматных выстрела.
Затем Лёвушкин бросился к телеге мимо оцепеневшего Степана и, схватив флягу, приварился к ней пылающим ртом.
Даже если бы в этот момент Лёвушкин увидел наведённый на него пушечный ствол, то и тогда не мог бы оторвать себя от фляги: такое было на его физиономии упоение и блаженство. Наконец фляга была опустошена.
- То-то, слышу, у вас идёт веселье, - сказал Лёвушкин и бросил флягу на ящики. - Шуму-то, шуму, тихо помирать не умеете…
Степан же, глядя на Лёвушкина удивлёнными, застывшими глазами, приложил ладонь к боку, ещё более изумился и сполз под остановившееся колесо.
- Ты чего? - бросился к нему Лёвушкин. - Чего, Стёпка?
- Задела! - сказал ездовой. - Слушай, Миронов там! - Он указал на соснячок, где ещё колыхались ветви. - Убежал… Тащи его, Лёвушкин… Трясця его матери, тащи!..
На дороге уже не стреляли.
3
Покинувший опушку Гонта поспел к дороге как раз в ту минуту, когда Топорков, поняв, что мотоциклистов им не одолеть, крикнул Бертолету: "Отход!" - и приготовился прикрывать отступление.
Гонта ещё не добежал к месту боя, не успел выбрать позицию и, сунув ствол МГ в рогульку раздвоенной сосенки, держа пулемёт неловко, как отбойный молоток, дал в сторону мотоциклистов неприцельную, наугад, очередь.
Безостановочно работающий затвор сжевал остаток ленты, выплюнул последнюю гильзу и осёкся.
Но этой очереди было достаточно: помогая друг другу, немцы кое-как развернули мотоциклы на узкой песчаной дороге и умчались, оставив в лесу двух солдат "без вести пропавшими".
Этих-то солдат, лежавших ничком на земле, Гонта и остальные партизаны, возвращавшиеся после боя у дороги, увидели, когда разыскивали обоз. Неподалёку от солдат, выпятив ободья рёбер, лежали и две заводные партизанские лошадки.
Затем глазам партизан предстала картина ещё более неожиданная.
Истерзанный, в грязи и царапинах, Лёвушкин держал одной рукой за воротник старшину-сверхсрочника Миронова, а другой бил его по круглому лицу, которое легко, как воздушный шарик, моталось от одного плеча к другому.
Степан же сидел на земле, прижав алую ладонь к боку, и подбадривал рассвирепевшего разведчика хриплыми возгласами:
- Врежь ему, Лёвушкин! В плен гаду захотелось!
Увидев Гонту, Лёвушкин швырнул Миронова на землю.
- Вот… - сказал он. - Дезертир, сволочь! Хотел ещё прирезать меня в соснячке… Бросил обоз.
- Где Беркович? - спросил Топорков.
- Там. - Лёвушкин кивнул в сторону деревни, и губы его дёрнулись, словно от нервного тика. - В голову.
- Так, - качнул головой Гонта и подозвал Галину: - Перевяжи ездового.
Затем он обратил взгляд на Миронова.
- Встань! - приказал Гонта, и Миронов быстро вскочил. Глаза его, уже подплывшие синевой, сновали, как маятник у ходиков. Тик-так, тик-так… От Бертолета - к Гонте, от Гонты - к Топоркову. В нём ничего не осталось от бравого и уверенного в себе сверхсрочника. Эта разительная перемена несколько озадачила Гонту, и он прикусил губу, размышляя над происшедшим.
- Сволочь он, - бормотал Степан, пока Галина разрезала на нём влажную от крови рубаху. - Бросил! Убежал!
- У меня автомат отказал! - крикнул Миронов торопливо. - Я хотел за помощью! А Лёвушкина в соснячке не разобрал, думал - фашист. Я к вам хотел, за помощью… Товарищи!..
Лицо Гонты стало тяжёлым и однообразно-жёстким, как булыжник. От человека с таким лицом нельзя было ожидать сочувствия, и Миронов это понял. Он перевёл взгляд на Топоркова. Этот человек, иссушенный, сдержанный, неторопливый, не мог прибегнуть к самосуду, нет, он никак не мог поступить не по закону!
- Товарищ майор, - взмолился Миронов. - Вы ж кадровый! Ей-богу, автомат неисправный… Отказал! Так я кинулся за помощью. Могли ж обоз захватить. Всё оружие!.. Ведь не за себя же думал!
- Постойте! - сказал Топорков Гонте. Он подошёл к телеге, оторвал доску в крышке одного из ящиков с оружием и достал новенький, блестевший смазкой ППШ. - Чёрт с ним, пусть берёт и воюет. Нам каждый человек дорог!
- Эх, майор! - презрительно ответил Гонта и приказал Лёвушкину: - Подай-ка автомат Миронова!
Лёвушкин, блестя разгоревшимися глазами, тут же подал автомат. Гонта бегло осмотрел затвор.
- Неисправный, говоришь? - переспросил он у сверхсрочника. - Это мы очень просто проверим… Становись к сосне!
Миронов проглотил слюну и, шатаясь, ослабев, сделал несколько шагов назад.
- Если неисправный, тебе бояться нечего… - И Гонта вскинул автомат. Кургузый его палец лёг на спусковой крючок.
И тут Миронов, жалкий, растерявший всю свою бойкость и выправку и едва державшийся на ослабевших ногах Миронов, сделал то, чего от него никто не ожидал: мгновенно хлёстко разогнулся, словно подброшенный пружиной, взлетел в воздух и столкнулся с Бертолетом, который только что подошёл к обозу, держа каску в руке за подбородный ремень, как котелок. Подрывник, сам того не понимая, преграждал Миронову путь к лесу.