Рассказ Янички вызывает во мне чувство величайшего отчаяния: как это ужасно, что не работает рация! Такие ценнейшие сведения нет возможности передать командованию! Ведь и приказы, и донесения, и пометки на карте - это же "хлеб" разведывательного отдела! А номера воинских частей, их состав, дислокация - все, что стало известно в последние дни майору от немцев-дезертиров, - это все такое цепное и… "бесценное", если мы не можем сообщить своевременно в Центр! Вот каким несчастьем для нас обернулась неудачная выброска группы, при которой грузовой мешок, где были запасные комплекты питания к радиостанции, попал в руки полиции!..
А Яничка продолжает перечислять другие стычки партизан: и с конным патрулем, во время которого убито трое немецких солдат, и с большим отрядом солдат и офицеров вермахта, пытавшихся пробиться к фронту через Бренну.
И после, до того момента, когда ей нужно возвращаться к себе на кухню, готовить ужин немцам-квартирантам, мы с Яничкой сидим в бункере и неторопливо разговариваем, предполагаем и воображаем, как там идет жизнь - в Партизанской республике… Иногда наш разговор прерывается ненадолго, иногда мы обмениваемся лишь короткими фразами. Да нам, собственно, и не надо говорить много. Мы обе понимаем, как им там трудно, нам обеим одинаково дороги и партизаны и республика, и обе мы, наверное, одинаково понимаем хрупкость этой отчаянной, почти безрассудной попытки приблизить победу над фашизмом, приблизить освобождение Горного Шленска… Мы обе понимаем, что красный и красно-белый флаги над школой в Бренне-Леснице - это дерзкий вызов всему фашистскому воинству, напоминание о близком конце третьего рейха. А когда враг чувствует свой конец, он наиболее опасен. И мы и гордимся дерзостью, отвагой наших товарищей, друзей, любимых, и заранее скорбим о тех утратах, которые предстоят обычно как расплата за дерзость.
Так бывает в жизни: ждешь, ждешь чего-то как необыкновенное счастье, а потом уже перестанешь ждать, махнешь рукой… а оно, счастье, тут как тут, долгожданное.
Так случилось и со мной.
В один из вечеров, уже поздно, почти в полночь, вдруг раздались легкие шаги по потолку бункера, потом кто-то начал тихо спускаться в бункер. В приглушенном свете карбидки я увидела сначала знакомые сапоги… потом - край полупальто… потом - дорогие глаза и улыбку.
- Ну, полуночница, почему не спишь? - спросил ласково майор, - Береги силы. До дому еще далеко!..
Я но ответила. Сидела улыбалась. Тихо стучало сердце.
Что можно ответить на шуточки насчет дома? И сама понимаю, что до "дому" - до победы, до полного освобождения из тыла врага, до нашей будущей совместной жизни - еще очень и очень далеко. Пусть не по времени далеко - по обстоятельствам.
- Ну, что молчишь? - спросил майор, располагаясь близко возле меня, чтобы дать место Франеку Заваде, Василию и двум другим незнакомым мне партизанам. - Как ты здесь живешь? - снова спросил майор.
- Ничего, живу… - ответила сдержанно. Не могу же я при посторонних говорить ему о том, как скучаю, тоскую, как с ума схожу от горя и что рация не работает.
Спрашиваю в свою очередь:
- Как вы-то там? Трудно, наверное?
Майор оглянулся на товарищей, рассмеялся:
- Трудно? Ну чего же трудного? Обычная партизанская жизнь. Вот, например, вчера. Почти к самой школе прорвался сквозь заслон "форд" - битком набитый!.. Можешь себе представить, что творилось, если среди убитых одних офицеров - семь человек! А документы! Какие документы мы захватили: карты, донесения, инструкции!..
- Оружия много, патронов! - добавил Василий.
Но майор не отреагировал на его слова; он с огорчением покачал головой, вздохнул:
- Что же делать, Саша?! Что же делать? Связались мы с Надежным. Были наши ребята на Бараньей горе. Большая группа действует там. Свой район у них под защитой. А рация… тоже не работает! Кончилось питание. Отработали батареи. Где же их, окаянных, найти?! Никак не придумаю. В районе Бренны ничего похожего не обнаружено. Партизаны этим уже занимались. Но вообще-то вышли они на след какой-то советской разведывательной группы в районе Чантории. Стараются сейчас завязать контакты с ней. Хоть бы это удалось! Может, у тех есть связь в Центром?
Позже, когда партизаны начали располагаться на ночлег, мы с майором поднялись из бункера наверх, в сарай. Прошли к двери, приоткрыли ее, прислушались - тишина. Лишь где-то недалеко пролаяла одинокая собака. И снова все смолкло.
Майор притворил дверь, проверил надежность задора. На всякий случай укрепил в металлические скобы засов. После этого мы присели возле поленницы дров. Майор обнял меня за плечи, привлек к себе. Ничего не говорил. Я была счастлива…
Потом, слегка высвобождаясь из его рук, спросила;
- Ну а направду - как вы там?
- Направду? - слегка усмехнулся майор. Ответил серьезно. - Если направду, то трудно. Пока держимся. Но очень трудно. Немцы наседают по нескольку раз в день. Но шоссе на всем протяжении Бренны - с тех пор, как мы заняли село, - контролируется нами постоянно. И по этому шоссе к фронту пока еще не удалось прорваться ни одной машине, ни одному подразделению солдат, гестапо или полиции… Да сил у нас маловато: не только оружия и патронов, а - стоящих, боеспособных партизан не хватает. Людей прибывает в отряд много. Мы даже не предполагали, что так увеличится наш состав. Потянулась к нам молодежь. Вот она-то и требует особого внимания. Ведь всех этих парней мало распределить по группам, их еще надо учить, как обращаться с оружием, учить основам боевого дела, конспирации, партизанской борьбы. На все это нужно время, а его-то у нас как раз и дефицит… В караулах, в патрулировании почти бессменно заняты одни и те же люди - старые партизаны да кое-кто из бывших военнопленных. Недосыпаем, конечно, не всегда успеваем поесть, иногда и мерзнем порядком - всего хватает. В школе - тесно, новичков уже расселяем в ближайших от штаба домах. А тут еще лошади, автомашины. Хозяйство расширяется… Ну совсем отдельная воинская часть! А живем все время - как на вулкане. Всегда готовы к бою, готовы и к отступлению. В любой момент поднимемся и - в гору! Благо, она у нас за спиной. Шпионы надоели - каждый день какого-нибудь, да приводят ко мне. Вчера "вашего", устроньского, поймали. Ходил в Бренне но домам, расспрашивал о партизанах, старался добыть их фотографии…
Откуда-то издалека, постепенно нарастая, приближался тяжелый, металлический гул. Чуть слышно подрагивал земляной пол, на котором мы сидели.
- Танки… - сказал майор и крепче обнял меня. Я уткнулась лицом в колючий ворс его полупальто.
А гул приближался. Вот уже загрохотало, казалось, все вокруг, и только тонкая дощатая стенка сарая отгораживала нас от этих грозных махин.
"Неужели есть где-то на свете Москва и в ней - мол дом, над которым уже не летают фашистские бомбардировщики? Неужели где-то на свете есть тишина и никто не грохочет вот так жутко вокруг тебя и над тобой?! Как же мне страшно!.." Я не призналась майору в этих мыс- лях, ничего не сказала ему ни о моем доме, ни о Москве. Он, наверное, понял все и без слов, потому что, когда вновь возвратилась тишина, не отстранился от меня, а, слегка укачивая, как маленького ребенка, тихо, шепотом запел свою любимую песню:
Ты ждешь, Лизавета,
От друга привета,
Ты не спишь до рассвета -
Все грустишь обо мне.
Одержим победу -
К тебе я приеду
На горячем, боевом коне…
Я рассмеялась и сказала:
- Это будет очень впечатляюще: в Москву, на улицу Достоевского - "на горячем, боевом коне"!..
Утром Яничка торопливо передала нам завтрак и, не спускаясь в бункер, шепнула сверху:
- Сидите тихо. Пришли солдаты - семь человек. Ищут квартиру. Постараюсь отказать. Сейчас я их усадила за стол, подала бутылку шнапса…
Мы примолкли. Потянулись минуты ожидания - долгие и напряженные, как бывает в подобной ситуации. Вскоре послышались голоса, громкая, резкая речь - сначала у входа в сарай, потом ближе, но немного в стороне от бункера. Мы разом посмотрели наверх и… обмерли: убегая, Яничка впопыхах не прикрыла вход в бункер.
А разве какой-нибудь солдат пройдет мимо черной квадратной дыры в полу того сарая, где собирается разместиться? Мы пропали!
Шаги Янички и солдат приближались, их разговор становился слышнее. Мы встали, молча сгрудились у входа. Майор, как всегда, впереди. Приготовил лимонку. Слегка загородил меня плечом. Я достала из кармана жакета револьвер. Взвела курок. Партизаны и Василий тоже стояли наготове. Оставались считанные секунды до того страшного, что должно было произойти вот-вот сейчас… Мы хорошо знали, что ни одному из нас не уцелеть. Но майор неслышно переступал с места на место, чтобы полностью загородить меня собой. Спорить с ним не было возможности. Мы все стояли не дыша…
Голос Янички приближался, вот он раздался совсем рядом… у входа… И тут же мы услыхали ее быстрые удаляющиеся шаги и медленный тяжелый топот сапог следом.
Увела!
Мы переглянулись, еще боясь поверить, что опасность миновала. Потихоньку присели на нары, все еще держа оружие в руках. Столько решалось в эти минуты, что шутить по поводу пережитого ни у кого не возникло желания. И потому, что очень хотелось жить, и потому, что дело еще не было завершено. Очень всем нам хотелось увидеть победу, увидеть лично полный разгром врага. И не только увидеть, но и руку приложить к этому разгрому, самим в нем участвовать. И для этого нам нужно было остаться живыми!..
Весь день майор был немногословен, сдержан. После обеда Яничка пришла за ним и так же, как ходила сама, по потолку увела его в свою комнату. Для переговоров с фабрикантом. Из-за этих-то переговоров майор и остался на сутки в бункере Янички.
Один из богачей Устрони, фабрикант, с самого возникновения в Бескидах движения Сопротивления сочувствовал партизанам, помогал им деньгами и продуктами. Вот этот фабрикант и упросил Яничку организовать ему встречу с майором, о котором с самого момента выброски нашей группы знал от местных партизан. С одной стороны, фабриканту очень импонировало, что в Бренне действует Партизанская республика, народная власть, с другой… Приближается фронт, а это значит, что приближается конец войны, начало новой жизни в Польше, как-то она сложится?.. Было много вопросов, на которые он хотел получить ответы от советского майора, получить уже сейчас. Может быть, и такие: что нужно сделать, чтобы скорее пришла Красная Армия, какое участие он может принять в этом? Какая помощь необходима Партизанской республике - он готов оказать ее…
Вероятно, были и какие-то другие вопросы у фабриканта, но, когда майор возвратился в бункер, я не стала расспрашивать его о подробностях разговора, да он, наверное, не стал бы их передавать. Меня уже тревожило другое: предстоящая нам разлука и отсутствие даже малейшей надежды на скорую связь с Центром. Но майор сказал неожиданно:
- Просил поляка достать батареи типа БАС-80. Пообещал. Посмотрим, как удастся. - Долго молчал, потом добавил: - Он сказал, что на днях в Устроив прибывает еще одна воинская часть. Значит, тебе находиться здесь никак нельзя…
Вероятно, я не смогла скрыть и растерянность, и огорчение, и тревогу: опять эти ужасные переходы в горах. Майор попытался успокоить меня:
- Найдем для тебя такое место, куда ни один немец не доберется! Есть у меня на примете. Достанем тебе батареи - стучи на своем ключе тогда хоть целые сутки! Столько скопилось сведений, что хоть роман пиши!..
Василий вдруг почему-то засиял, обрадовался, понимающе переглянулся с майором. Мне совершенно безразлично, чему они улыбаются. Мне очень трудно отрываться сердцем от Янички. Такой она стала для меня близкой!..
И снова я одна в бункере. Снова ночь и темнота - густая, беспросветная. Никак не удается уснуть. Тревожит предстоящая разлука с этим хоть и не очень надежным, но приветливым домом.
Бункера… Бункера… Бункера… Сколько их было за эти месяцы? Почти полгода я все под землей и под землей. В подполье. Шестой месяц дневной свет украдкой: кусочек неба, кусочек леса…
Постепенно сквозь густую темноту в воображении возникает белое двухэтажное здание школы, никогда мною не виданное. И десятки, десятки людей, входящих в этот дом, выбегающих из него, обвешанных оружием, торопящихся на очередную схватку с оккупантами. А возле школы - немецкие автомашины. В сарае за школой перестукивают копытами лошади… Есть ли сарай в действительности - не знаю. Но он видится в моем воображении. Не на снежном же поле пасутся лошади, отбитые партизанами у немцев!
А главное - в школе люди… Партизаны… Десятки людей. Может быть, уже около двух сотен…
Когда в августе прошлого года мы приземлились в этом районе и постепенно наладили связь с партизанами, они жили в бункерах разрозненными небольшими группами. Где три-четыре человека, где - тринадцать-четырнадцать. И действовали каждая по своему плану.
По рассказам знаю, как нелегко им приходилось порой. Многих товарищей, близких потеряли в кровавых схватках с гитлеровцами и их пособниками. Очень часто не хватало у партизан оружия, боевого опыта. Может быть, поэтому и потянулись они душой к опытному фронтовику, кадровому офицеру - советскому майору? И автоматы ППШ, которыми были вооружены члены нашей группы, оказались очень кстати: не раз выручали партизан в трудную минуту. А у них еще встречались и флинты - двустволки…
Всего четверо собралось нас тогда, в августе, после выброски. И то не сразу. Самым удачливым оказался Василий. Надо же было так угадать - приземлиться с парашютом прямо на поляне перед домом партизанских связных! Майор с Николаем две недели скитались в горах, прежде чем смогли добраться до партизан. Помогли пастухи, высоко в горах пасшие овец.
А я… О моей горькой, одинокой неделе в горах лучше по вспоминать! Досталось всего… Хорошо, что рацию и батареи успела спрятать. Закопала в землю сразу после того, как спустилась с дерева, на котором остался мой парашют. Белая круглая шапка на высокой темно-зеленой ели. А если бы я хоть секунду промедлила с тем выстрелом?.. Если бы хозяин дома, куда я зашла узнать название села, если бы он опередил меня - не быть бы мне сейчас живой, не уйти от полиции!.. Как не удалось избежать подобной участи заместителю майора Петру, замученному в гестапо… А тех наших четверых товарищей, что первыми выскользнули из самолета, мы так и не нашли за все прошедшие месяцы. Хоть искали во всей округе. Как в воду канули.
Вот и получилось, что из девяти человек, готовившихся на задание, собрались в тылу врага только четверо, и выполнять задание приходится нам, четверым. Да еще незадача: грузовой мешок, в котором были и патроны, и продукты, и запасные батареи для радиостанции, этот мешок попал в руки полиции. А ведь приземлился он недалеко от партизанского бункера на Старом Гроне. Но если бы партизаны своевременно знали о нем!..
Всего шесть неполных месяцев мы находимся здесь, а вон сколько народу объединилось возле нашей маленькой группки - целый партизанский отряд. Только вот опять беда - остановился здесь фронт! Стороной от нас, севернее, движется родной 1-й Украинский. Уже и Освенцим освободили. А Бельско, Живец, Венгерская Гурка еще в руках фашистов…
Но белая двухэтажная школа с красным и красно-белым флагами над ней видится мне, как живая. Вот уже две недели парят, алеют на снежно-зеленом фоне Бренны-Лесницы красные полотнища. Уже две недели живет в Бренне Партизанская республика, действует в селе народная власть!..
Судьба, звезда солдатская, если ты есть на белом свете - обереги народную республику, обереги партизан, обереги майора…
Вечером следующего дня вместе с Яничкой спустился в бункер немногословный, серьезный Франек Завада. Я так была расстроена, что не стала спрашивать, куда он поведет меня. Кажется, Франека несколько удивило мое безразличие, и он сказал:
- Сейчас пойдем к моему другу. У него проведем весь завтрашний день. А следующей ночью пойдем дальше. - И, видя, что я опять не уточняю ничего, пояснил: - За одну ночь не успеем пройти весь путь.
Мы с Яничкой лишь, чуть сдерживая слезы, взглядываем друг на друга.
Я быстро собрала свои вещи в рюкзак, взяла сумку с рацией, и все вместе мы вылезли из бункера. Крепко-крепко обнялись с Яничкой, ничего не говоря. Она приоткрыла дверь сарая. Мы с Франеком быстро спустились в ложбину и пошли по ней. Я старалась ступать как можно легче и тише. Франек шел неслышно, будто парил над землей. У меня не хватило даже секунды, чтобы оглянуться на милый Яничкин дом…
Луны не было видно, но небо светилось таким ясным белесым светом, что город просматривался далеко вокруг со всеми своими улицами и переулками. На ветвях деревьев, на штакетниках возле домов, на перилах мостов и переходов лежал густой, пушистый иней, и все вокруг выглядело необычайно красивым, как в сказке. И было жутко оттого, что эта сказка в любую минуту может взорваться неожиданным гулким выстрелом или резким окриком: "Хальт!"
Не знаю, каким чутьем руководствовался Франек Завада, может, ему очень помог опыт конспирации, приобретенный за годы борьбы против оккупантов, но нам удалось благополучно добраться до нужного дома.
Дверь открыла молодая женщина с грудным ребенком на руках. По разговору я поняла, что это старшая дочь хозяина дома.
- Милька дома? - спросил Франек.
- Сейчас позову, - ответила женщина.
Почти тут же из соседней комнаты вышла Милька, и, пока Франек разговаривал с ней о чем-то своем, я в восхищении не могла отвести глаз. Да-а… Красивая девушка… Очень! Легкая, стройная, в нарядном платье, в модных туфлях. А я? Как я одета?! Грубые сапоги, мужская, большая, не по мне куртка, голова обмотана большим шарфом… Но ничего! Если доживу до конца войны - тоже буду носить и туфельки, и нарядные платья! Майор говорит, что у меня будет все самое красивое!..
Франек спускается в бункер, устроенный в подвале под домом, а мне хозяева предлагают остаться наверху, в комнате.
- Только, пожалуйста, где-нибудь поближе к бункеру, - прошу я: ненадежными кажутся мне все жилые дома!
Хозяин усмехается, успокаивает:
- Не бойся! У нас давно никаких обысков не проводят. Не до пас им сейчас. А тебе не все ж под землей сидеть, побудь хоть немного в комнате. Еще успеешь, наживешься в бункерах… Но уж если очень беспокоишься, то можешь переночевать на кухне…
Я подумала: и правда, должно быть, хорошо лечь свободно, вытянувшись во весь рост, свободно положить руки. Не то что в бункере: почти всегда сжавшись, в тесноте…
Как тепло и светло на кухне! Все чисто, прибрано, все бело. Как я отвыкла от такой белизны!
Охотно располагаюсь на широкой лавке. Сумка с радиостанцией - рядом. С наслаждением быстро засыпаю. Но хозяин трясет меня за плечо, смотрит встревоженно, шепчет:
- Скорей, скорей в бункер! Немцы!..
Вскакиваю, хватаю сумку с рацией, одновременно оглядываюсь на окно. Видно, как в предутреннем тумане, пробираясь меж сугробов, к дому идет группа солдат.
По цементным ступеням мы быстро спускаемся в подвал - большой, заставленный всевозможными бочками, кадками, ящиками. В углу насыпана куча каменного угля. Светит электрическая лампочка. В одном из закоулков подвала вход в бункер. Как похожа эта черная квадратная дыра на входы, а вернее, лазы во всех тех бункерах, где уже довелось мне быть!
А в дверь дома уже колотят прикладами, требуют открывать…
Пролезаю в бункер, вижу там настороженных, изготовившихся к возможной схватке Франека, Людвика…