Поднявшись по лестнице, журналист постучал. Долго не открывали. Наконец за дверью раздалось шлепанье босых ног, звякнула щеколда. Лохматый парень в линялой майке и мятых брюках уставился на Анатолия сонными глазами.
- Здравствуйте, Воронцов дома?
Парень молча посторонился и, прикрыв за гостем дверь, прошлепал по темному паркету коридора к себе.
Черников вежливо постучал в дверь комнаты Андрея. Тихо. Он толкнул дверь, та подалась. Войдя, Анатолий услышал слабый стон, раздавшийся от окна. Он бросился туда.
Воронцов лежал боком на полу, бледный до синевы. Пальцы неудобно подвернутой руки едва заметно зашевелились.
- Андрей, что с тобой? - наклонился к нему журналист, схватил запястье, пытаясь нащупать пульс. Сердце билось слабо, глухими, неровными толчками.
- Андрей, очнись, Андрей! - затормошил родственника Черников.
Наконец Воронцов открыл мутные глаза. Губы его дрогнули.
- Ты… - выдохнул он с трудом. - Толя… они…
- Да что с тобой? - Анатолий быстро расстегнул на груди Воронцова рубашку, повернул его на спину. - Тебе надо в больницу. Я сейчас!
Выскочив в коридор, он постучал в дверь, за которой скрылся лохматый парень. Тот открыл быстро.
- Чего надо?
- Помогите отправить соседа в больницу… Мне кажется, он умирает.
- Воронцов, что ли? - недоверчиво спросил парень.
- Да, если можно, скорее… Надо помочь его вынести - и на извозчика.
- Ладно, только обуюсь.
Извозчика парень поймал быстро. Втроем они с трудом снесли вниз ставшего вдруг странно тяжелым Андрея. Тот сипел, натужно дыша, глаза его закатывались, показывая покрасневшие белки.
- Не тифозный? - с опаской спросил взявшийся за отдельную плату помочь им извозчик.
- По-моему, плохо с сердцем, - успокоил его Черников.
Больного устроили в коляске. Анатолий достал кошелек.
- Что вы?! - укоризненно посмотрел на него лохматый парень. - С каждым может случиться.
- Спасибо вам… Какая больница здесь ближе всего?
- Везите к Яузским, в "Медсантруд".
- Гони в больницу, - распорядился Черников, усаживаясь рядом с Воронцовым и бережно придерживая его, чтобы не упал. - Скорее!..
Проводив их, лохматый парень остановился покурить у крыльца, размышляя о превратностях судьбы, - недаром, придя со смены, он слышал, как упало что-то тяжелое в комнате соседа…
Часть четвертая
Пан, подхватив обмякшее грузное тело Федорина, втащил его в номер, бросил на пол, вернулся, захлопнул за собой дверь и запер ее на ключ.
Услышав шорох, резко обернулся: забившись в угол огромной, необъятной ширины кровати, на него расширенными от ужаса глазами смотрела полуголая женщина. Она судорожно потянула одеяло к горлу, густо намазанный помадой большой рот приоткрылся.
"Сейчас взвоет", - понял Пан и, не раздумывая больше ни секунды, прыгнул вперед, подминая ее под себя…
Когда она затихла, он медленно поднялся, брезгливо вытер руки об одеяло, накинул его край на посиневшее лицо женщины - Пан не любил смотреть на убитых.
Федорин, лежа на полу, застонал, тяжело повернулся, начал водить вокруг себя руками, нашаривая опору, чтобы встать. Подскочив к нему, бандит пнул его ногой в шею, под ухо. Нэпман засипел. Быстро стянув его руки и ноги длинными лоскутами, оторванными от лежавшей на столе рубашки, Пан безжалостно запихал в полуоткрытый вялый рот Федорина остаток сорочки. Теперь не заорет, а задохнется - так и черт с ним. Можно и его прибить, но вдруг в двери постучат - тогда Федорин пригодится: стоит только приставить ствол к виску - как миленький будет выкрикивать, что прикажешь.
Яшка прошелся по номеру, отодвинув штору, осторожно выглянул в окно: второй этаж, можно спрыгнуть - надо только чуть пройти по карнизу и перескочить на крышу над люком, через который принимают продукты или уголь. Хорошо, что окно выходит в пустынный двор, видна помойка, большие мусорные лари из крашенных в коричневый цвет досок, неровные штабеля пустых ящиков; в стороне, слева - полуоткрытые ворота, ведущие на улицу. Жалко, что из двора можно ускользнуть только через них. Ничего, отсидится здесь - кому придет в голову искать его в "Савое"? Всего и переждать надо час-другой, а потом через окно и…
Пан подошел к платяному шкафу, открыл дверцу. Небрежно выкинул из него аккуратно развешанные на плечиках костюмы связанного Федорина. Рубашку можно оставить свою, а вот костюмчик стоит поменять.
Прикинул на себя один: пиджак был широковат в талии и длинен в рукавах. Отъелся, боров! Значит, и брюки не подойдут, хотя их можно пристроить на подтяжках. Или не возиться?
Оставив на время вываленную из шкафа кучу одежды, Яшка подошел к раковине умывальника, взял бритву, попробовал лезвие на ногте. Удовлетворенно хмыкнув, заправил за ворот рубахи полотенце и стал намыливать лицо. Повел бритвой под носом, сбривая усики. Обтерся, разглядывая свое отражение в зеркале. Вроде ничего - собственное лицо без усов показалось ему каким-то чужим, сильно изменившимся.
Через зеркало было видно Федорина, лежавшего на полу, - он пришел в себя и с немым ужасом уставился на Яшку Пана выпученными от страха глазами. Склеротические жилки на его носу стали фиолетовыми, а лицо приобрело нездоровый, свекольный оттенок.
"Хватит еще кондратий, - равнодушно подумал о нем бандит, - или обделается со страху. Сиди тут потом в вонище…"
- Не бойся, пока не трону… - бросил он Федорину, снова принимаясь за сваленные в кучу пиджаки и брюки.
Наконец нашелся достаточно узкий черный сюртук в тонкую светлую полосочку. Примерив его, Пан остался доволен. Остальное - к черту!
Заметив на небольшом столике около кровати батарею бутылок, он перебрал их, разглядывая этикетки. Все больше сладкие вина - хотел, видно, Порфирий Михайлович побаловать свою дамочку. Что же, добаловались. Ага, оказывается, есть и водочка.
Налил себе полстакана, залпом выпил, почувствовав, как жгучая влага теплой волной покатилась к желудку. Через несколько минут стало легко на душе, и все показалось осуществимым.
Раздвинув шторы, тихонько, стараясь не издавать громких звуков, он приоткрыл окно - на всякий случай.
Удовлетворенно отдуваясь, Яшка Пан присел на низкий пуфик, закурил, рассматривая связанного нэпмана.
"Погулял без присмотра супруги? Теперь, небось, всю оставшуюся жизнь будешь как миленький за ее юбку держаться. Потаскают теперь тебя, голубчика, в уголовку, потаскают. Будут там кишки на стул наматывать: почему, как да отчего… А меня им не найти - сегодня же уеду!"
В коридоре послышались шаги, в двери номеров начали стучать. Голосов не разобрать, но тон по-хозяйски требовательный, жесткий.
Злорадные мысли о нэпмане и ожидающих его неприятностях разом улетучились. Напрочь забыв о Федорине, Пан кошкой метнулся к двери, приник ухом к замочной скважине.
- Откройте, уголовный розыск… Извините, позвольте осмотреть ваш номер… Нет, ничего… Еще раз извините, гражданин…
Это через номер от него! И звяканье ключей - видно, взяли запасные, зачем же добро портить, двери ломать?!
Сейчас дойдет очередь и до его номера. Не откликаться, когда постучат, а потом, как только откроют дверь, - сразу из двух стволов! В упор. И бегом по коридору…
Куда? По какому коридору? Милиционеров там, наверное, не один и не два. Выследили, черти, или догадались, куда он нырнул? Какое это теперь имеет значение?
Яшка Пан вскочил на подоконник, распахнул раму окна, осторожно ступил на карниз. Так, теперь потихоньку к навесу. Шаг, второй. Вот он, родимый.
Железо грохнуло под ногами, когда он спрыгнул. Пан присел, скатился по пологой крыше навеса к краю, не примериваясь, сиганул вниз.
Упав на четвереньки, быстро вскочил и, не чувствуя боли в ушибленном при падении колене, захромал к приоткрытым воротам.
Поздно! Там, у ворот, темные фигуры. Идут сюда.
Может, еще не все? Может, удастся уйти? Перехитрить их, спрятаться?
Пан, быстро откинув крышку ларя для мусора - плевать на мерзкий запах, - перевалился через край, протянув руку, опустил крышку, затаился, прижав к щели в досках ствол браунинга…
* * *
Шкуратов медленно шел по двору гостиницы, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Бандит явно выпрыгнул из окна - успели заметить его мелькнувшую тень, но выбежать через ворота - единственный путь на улицу - он не успел. Значит, где-то здесь прячется.
Гена, оставшийся за старшего, после того как Грекова срочно вызвали и приказали отправиться с группой на Ордынку - объявились какие-то бывшие офицеры в этом деле, - шел первым: уже сложившаяся традиция МУРа - старший в самом опасном деле идет первым. Такова его привилегия - первым встретить опасность, первым отвечать за порученное дело, первым принимать бой с врагом. Других привилегий нет…
Поравнялся с большим ларем для мусора. И тут грохнул выстрел! Не выдержали нервы у Яшки Пана. Пуля сшибла фуражку с головы Шкуратова.
Второго выстрела, который уложил бы его наповал, Гена ждать не стал. Автоматически сработала приобретенная за годы Гражданской войны и борьбы с бандитизмом привычка отвечать выстрелом на выстрел. Мгновенно развернувшись, он всадил в ларь несколько пуль из нагана. Полетели щепы от досок.
Держа оружие наготове, он подошел, откинул крышку мусорного ящика. Внутри, скорчившись, застыл Яшка Пан, отбросив в сторону руку "с длинной линией жизни на ладони".
- Вот он, Пан!.. - коротко сплюнув себе под ноги от невозможности сдержать презрение, сказал Шкуратов подбежавшим товарищам. - Жалко, живым не взяли. Но - законный конец, на помойке, в мусорном ящике…
И он, не оглядываясь, пошел к выходу со двора, убрав наган и рассматривая дырку от пули на поднятой с земли фуражке.
* * *
У дома Воронцова Антоний остановиться не захотел. Проехали лишний квартал, и только тогда он ткнул извозчика в спину:
- Стой… Подожди здесь.
Подобрав полы своего щегольского кожаного пальто, Николай Петрович вылез из коляски следом за Павлом. Быстро стрельнул глазами по сторонам.
- Зайди, узнай, дома ли. Я здесь пока обожду. Извозчика отпускать не буду. Если на месте, то позовешь. Ну, иди…
Пашка перебежал улицу, юркнул во двор. Антоний не спеша закурил, прошелся рядом с извозчиком. Тот повернулся к нему:
- Долго ждать будем?
- Не беспокойся. Узнаем, дома ли приятель, а то, может, зря ехали. Если его нет, поедем в другое место. Заплачу тебе, как обещано.
Извозчик, вздохнув, тоже полез за кисетом, но покурить не успел. Вернулся Пашка, вытирая мокрую от беготни по крутым лестницам шею.
- В больнице он… Сосед сказал. Родич к нему или знакомый какой пришел, а тот не в себе. Лежит на полу и глаза закатил. Вроде как сердце.
Антоний зло отшвырнул окурок.
- В какой больнице? Когда повезли?
- Недавно, в "Медсантруд".
- Точно?
- Сам в комнату заходил, не заперто там, а сосед его выносить помогал. Курил на лестнице, когда я пришел. Он все и обсказал. Говорил, с сердцем плохо стало, - повторил Пашка.
- Садись, поехали! - скомандовал Антоний и приказал извозчику: - Гони в больницу "Медсантруд"! Знаешь, где?
- Не извольте сумневаться, домчим. Но, милая!..
Забившись в угол коляски, Антоний молчал. Как все неудачно! И надо было офицеру ни с того ни с сего начать страдать сердечными приступами. Подождал бы немного, и никаких страданий больше не пришлось бы переносить - от всех и всего избавили бы. Теперь думай, как до него добраться в больнице. Сунуться спрашивать - засветишься; искать самим - так до завтра будешь шарить незнамо где, больница-то, наверное, не маленькая. И бросить теперь это дело никак нельзя: говорить начнет офицер - совестливый их благородие. Надо у Павла злость погреть, тогда тот его из-под земли выроет.
- Как он тебя тогда отделал, помнишь? - словно ненароком спросил Антоний. Заметив, как Пашкино лицо пошло красными пятнами, довольно ухмыльнулся, отвернувшись. Сработало!
- Я его… - сквозь зубы процедил Заика.
- Только тихо! - Антоний положил ему руку на колено, успокаивая. Зачем раньше времени злость выплескивать, еще пригодится. - Шпалер и доставать не думай! Тихо его надо, тихо…
К старинному особняку, в котором размещалась больница, подъехали уже в сумерках. Мрачно темнел больничный парк, такой веселый днем, при солнечном свете; львы из белого камня на массивных четырехугольных столбах старых ворот словно угрожающе приподняли головы, завидев подъехавших; чугунные, ажурного литья створки ворот были приоткрыты, мягко светились окна приемного покоя, расположенного во флигеле.
Остановив извозчика, Антоний приказал ему развернуться, чтобы потом ехать в другую сторону. Пока разворачивались, наклонился к Пашке.
- Поймай там какую-нибудь милосердную сестрицу или больного, пусть быстренько узнают, куда офицера нашего определили. Потом пойдешь к нему. Как хочешь, а пройди! И тихо, Паша, тихо!
- Да понял я! - отмахнулся тот, соскакивая с коляски. Кинулся к воротам, вошел, свернул на дорожку, ведущую к приемному покою.
Вот мелькнула его коренастая фигура, освещенная фонарем у входа во флигель, громко хлопнула дверь.
Для себя Антоний решил: если сейчас вдруг поднимется тревога - ткнет стволом нагана в спину извозчика и прикажет гнать что есть мочи! Не пропадать же вместе с Пашкой! Неужели этот дурень не сможет сделать все как надо? Должен смочь, должен, ведь Пашка знает: от этого и его сопливая жизнь зависит.
Монотонно и тягостно ожидание: кажется, что целую вечность сидишь здесь, в старой извозчичьей коляске, а ведь еще, наверное, и пяти минут не прошло после того, как Пашка ушел к приемному покою. Посмотреть на часы? Нет, стоит их только достать, как начнешь без конца щелкать крышкой. Курить больше не хотелось - во рту уже и так скопилась противная горечь от множества выкуренных за сегодняшний день папирос.
Быстро темнело. Старый особняк больницы начал терять четкие очертания, зато резче проявились освещенные прямоугольники окон с тонкими переплетами рам. Прямо над воротами горел уличный фонарь, вырывая из тьмы край газона с низкой зеленой травой, кусок посыпанной толченым кирпичом дорожки и стоящую около нее садовую скамью.
Прошел кто-то в белом халате: не разглядеть издалека в сгущающейся темноте, мужчина или женщина. Снова хлопнула дверь приемного покоя, появился Пашка, направился торопливо за угол больничного корпуса, туда, где густо лежала тень старых деревьев парка. Зачем, что ему там понадобилось?
Антоний даже привстал, хотел окликнуть, но раздумал - пусть себе идет, ему на месте виднее. Только бы скорей он все сделал, скорей!
Подъехала больничная карета. Открыли ворота, покатили к флигелю: еще один больной.
Опять зацокали по мостовой кованые копыта. Антоний оглянулся. Из остановившейся у ворот больницы пролетки вышел сухощавый крепкий мужчина в хорошо сшитом сером костюме-тройке. С ним еще несколько человек. Быстро пошли к флигелю, от которого уже отъезжал больничный экипаж.
В воротах мужчина в сером остановился, пристально вглядываясь в извозчика и его седока. Антоний на всякий случай отвернулся - кто их знает, что за люди приехали и зачем?
Осторожно повернув голову назад, похолодел. Прямо на приехавших по дорожке, ведущей от больничного корпуса, торопливо шел Пашка Заика.
Остановят или дадут пройти? Но почему они должны его остановить? У Пашки на лбу никаких узоров нет, так, идет обычный человек, и все.
Пропустили. Антоний перевел дух. Но опять этот, в сером, немного отстав от своих, уже подошедших к дверям приемного покоя, остановился и подозрительно посмотрел Заике вслед. Чего пялится? Пашка тоже хорош: видно, не в силах совладать с нервами, припустил к коляске рысью. Падаль трусливая. Пашка Заика подбежал, тяжело дыша, шлепнулся на потертое сиденье рядом с Антонием, облизывая пересохшие губы.
- Все… Можно ехать…
Достал папиросу, прикурил, ломая одну за другой спички и бросая их с каким-то остервенением. Жадно затянувшись, непонимающе глянул на главаря бесновато вытаращенными глазами.
- П-поехали, ч-чего ждем?!
"Кончено, - понял Антоний. - Раз заикается, значит, кончено. Нет больше господина офицера. Сумел-таки".
- Гони к Ярославскому вокзалу! - громко сказал извозчику и тут же пожалел об этом. Чего раскричался?
Хотя кому их слушать на пустой улице, кроме кучера подъехавшей пролетки, ссутулившегося на козлах?