* * *
Когда Грекова отыскали у "Савоя" и приказали отправиться с группой на Ордынку, он поначалу испытал раздражение на несколько несуразный, по его мнению, приказ - разве не важнее сейчас отыскать и задержать Яшку Пана и, задержав его, потянуть за ниточку из запутанного клубка, в который сплелись убийство Кольки Психа у монастыря, ограбления церквей, перекупка краденого золота и безвестно пропавшие ценнейшие иконы?
В том, что бандит спрятался неподалеку, скорее всего в самой гостинице, у Федора сомнений почти не было - куда еще он мог подеваться? Все время бежал впереди, "в пределах прямой видимости", как пишут в сводках. Они больше по нему не стреляли, боясь задеть редких прохожих или убить в перестрелке Пана, которого очень хотели взять живьем. И вдруг тот пропал.
Неохотно оставляя все дальнейшее на Шкуратова, Федор отдал необходимые распоряжения и пошел к ожидавшему его экипажу.
Дорогой, слушая рассказ Попова - рано поседевшего сорокалетнего человека с озорными, по-молодому блестевшими темными глазами, Федор укорил сам себя: разве можно было думать о несуразности? Данные об офицерах, вернее, о бывших офицерах требовали немедленного действия.
Но почему в банде офицеры? Может быть, новые попытки создания антисоветского подполья? Однако конспирация, тем более глубокая, столь необходимая для нелегальной работы, никак не вяжется с бандитскими нападениями, убийствами, блатным миром. Настолько деградировали их благородия, что пошли по уголовной дорожке, или, наоборот, все это: ограбленные церкви, похищенные старинные иконы и ценная утварь, зарезанный Колька Псих, перепроданное краденое золото - только надводная часть айсберга, а там, внизу, в скрытой от глаз мрачной глубине, дела совсем иные, связанные с политикой, с тем, о чем говорил ему недавно Виктор Петрович: с происками разведки Империи, страстно желающей получить источник средств для снабжения деньгами своей агентуры, минуя границы? Эти господа могут преследовать и несколько целей сразу - политическая провокация, обвинение советской власти в преднамеренном "уничтожении религии", хищении национальных ценностей, представляющих собой общенародное достояние, попытки вызвать недовольство советской властью в определенных кругах населения, активизация недобитков контрреволюции, прячущихся по темным углам. Тогда бывшие господа офицеры являются "головой" банды, которая отдает приказы "рукам", наущая, что и где красть, кого убивать, куда сбывать. Вспомнился допрос нэпмана Кудина и его рассказ о том, как ему предложил скупить краденое золото давний, но совершенно случайный знакомый, с которым они, еще до революции, вместе ехали в одном вагоне поездом Москва - Петроград.
Странная история, очень странная: Кудин уверял, что не помнит, как звали знакомого, - давно все было, но тот его нашел в Москве сам, заявившись однажды к нему в магазин. Нэпман припомнил, что давний попутчик вроде как называл себя юристом - еще тогда, в поезде. Теперь же, придя в магазин, он представился Александром Петровичем и предложил выгодную сделку.
О том, чем сейчас занимается этот человек, Кудин не расспрашивал - зачем ему знать лишнее, купцу товар нужен, а не пустые слова. В этом ему, пожалуй, можно верить, здесь он изложил свое незыблемое купеческое кредо. Да все равно еще работать и работать с Кудиным нужно: приметы приходившего к нему давешнего попутчика он дал, но какие-то расплывчатые, неточные, словно смотрел на него сквозь мутное стекло. Не хочет говорить правду, боится? Очень может быть, но не исключено и другое: попутчик, явно назвавшийся чужим именем, - человек опытный и мог специально одеться и вести себя так, чтобы в случае провала Кудин не имел возможности сообщить о нем на допросах ничего конкретного.
Преступники переводят похищенное золото в деньги, а пропавшие иконы нигде не появлялись. Почему? Нет на них покупателя? Здесь, может, и нет, а вот за рубежом?! Там хватает богатых коллекционеров - любителей старины, особенно такой, имеющей большую историческую и художественную ценность. Как они собираются туда переправить иконы, пока неясно, но это нужно обязательно узнать, если его догадки верны.
Офицеры… Сколько их видел Федор во время империалистической и Гражданской? И все они были разные: одни честно и преданно служили в Красной армии, другие не хотели ничего и ни от кого, скрываясь от мобилизации как в Красную армию, так и в Белую. Да и белые тоже неодинаковы: с борцами за торжество белой идеи, по-волчьи злобными, готовыми утопить всю Россию в крови, продать ее кому угодно за возможность вернуть старое, за возможность опять паразитировать на других, разговор был короток - пуля или штык. Но не все же по-звериному ненавидели народ - были среди белых офицеров и равнодушно воевавшие по инерции, поскольку никогда не знали иного ремесла, кроме военного, и предпочитали находиться среди "своих", а может, просто боялись что-либо изменять в своей жизни, привычно катясь по накатанной колее, считая ее своей судьбой. Были и восторженные мальчишки, мнившие себя будущими Бонапартами, спасителями России на белых конях, а потом плакавшие от счастья, узнав, что красные не расстреливают пленных, как им все время твердили по ту сторону фронта. Всякие были, всякие… А какие эти, что связались с уголовниками? Вряд ли из восторженных мальчишек…
У моста через Москву-реку их ждали еще несколько сотрудников. Все вместе быстро доехали до дома Воронцова, прошли захламленным двором, отыскали подъезд, поднялись по крутой и темноватой лестнице к дверям квартиры.
Потом Федор осматривал скудную обстановку комнаты, слушая сбивчивый рассказ соседа, поднятого Поповым с постели, о том, как Воронцова повезли в больницу, а затем приезжал еще один знакомый и тоже заторопился туда.
Подробно расспросив о приметах людей, посещавших внезапно заболевшего Воронцова, Греков распорядился оставить двух сотрудников в опустевшей без жильца комнате и, забрав с собой остальных, направился в больницу.
Такой поворот событий, с внезапной болезнью бывшего офицера, насторожил и встревожил Федора: ему казались странными и пока непонятными приезд сначала одного знакомого или родственника Воронцова, худощавого молодого человека, как описал его сосед, а потом, следом, и другого знакомого, который, узнав о сердечном приступе, случившемся у офицера, отчего-то сразу поменялся в лице. И что еще отметил дотошный сосед - второй, едва успев расспросить, куда повезли больного, тут же быстро убежал, спускаясь по крутой лестнице сразу через две ступеньки. Почему он так заторопился, словно за ним гнались?
Возьмут Пана или нет? Как много сейчас зависит от этого, может быть, даже и разгадка произошедшего с Воронцовым. Насколько опасна его болезнь, действительно ли что-то случилось с сердцем?
Ну ладно, про Пана скоро узнаем - Федор приказал тут же сообщить ему, как завершилась операция, - а к Воронцову приедем сами, навестим в больнице, попробуем договориться с докторами, добьемся разрешения поговорить, а нет - выставим у палаты охрану.
На другой стороне улицы, почти напротив массивных старых ворот больницы, Греков увидел коляску извозчика. Сидевший в ней усатый мужчина в кожаном пальто и фуражке, заметив обращенные к нему взгляды, отвернулся. Ожидает кого?
Уже войдя в ворота, Федор оглянулся, стремясь запечатлеть в памяти лицо усатого. Зачем? Он и сам не мог себе ответить, просто почему-то не покидало возникшее беспокойство - словно ждешь, не зная чего, но интуитивно чувствуешь: рядом, совсем близко и очень скоро может случиться несчастье.
На дорожке, ведущей от больничного корпуса, навстречу им попался один из поздних посетителей - в котелке и клетчатом пиджаке, коренастый, потный. Торопливо пробежал мимо них, даже не поглядев на молчаливую группу мужчин, идущих к приемному покою.
Федор посмотрел ему вслед, хотел было поддаться внезапно возникшему желанию окликнуть, остановить, но тут его позвали, и он вошел во флигель.
Пожилая сестра милосердия, беззвучно шевеля сухими губами, нашла в книге регистрации фамилию Воронцова, повела их через двор к большому больничному корпусу.
Грохнула тяжелая дверь, сразу ударило в нос запахом карболки и йода, уже, казалось, почти забытым запахом госпиталей Гражданской.
- Как он, очень тяжелый? - приноровясь к семенящему шагу пожилой сестры, чтобы идти с ней рядом, поинтересовался Федор.
- Средний. Отравился чем-то. Промыли, сделали укол и дали снотворного. Там его родственник сидит в коридоре… Скажи своим, чтобы громко не топали, больница, время позднее, отдыхать пора.
Федор отстал, велел не шуметь. Больничные коридоры казались бесконечными и запутанными. Шли все время по первому этажу. Неожиданно сестра остановилась, полуобернувшись:
- Вы ему тоже родня будете? А то тут еще один недавно спрашивал, где лежит.
- Который ждет?
- Не, другой, веселый такой, в клетчатом пиджаке. Федор вспомнил только что встреченного позднего посетителя. Подозвал одного из сотрудников:
- Помнишь, парня встретили, когда шли сюда? Догнать, задержать!
Завернули за угол коридора. На белой скамье у стены сидел одетый в темное человек. Увидя подходивших, поднял голову, привстал.
- Вот родня его, - кивнула сестра. - Обождите здесь, врача позову.
И она бесшумно засеменила дальше по длинному коридору, слабо освещенному тусклыми лампами.
- Федор?
Человек, поднявшийся со скамьи, шагнул навстречу Грекову. Тот всмотрелся, боясь ошибиться. Да нет, ошибки быть не может.
- Черников? Толя? Как ты тут оказался? Здравствуй! - Федор обнял журналиста. - Ребята, этой мой друг, воевали вместе в Красной армии. Но почему ты здесь? - внезапная догадка заставила его немного отстранить от себя Анатолия, вглядеться в его лицо. - Что, Воронцов твой родственник?
- Троюродный брат. У него больше нет родных, только моя семья. А я искал тебя сегодня. Нам очень нужно поговорить.
- Поговорим…
Федор не мог опомниться. Воронцов, бывший офицер, связанный с бандой убийц и похитителей исторических ценностей, - родственник его друга Толи Черникова, с которым он прошел бок о бок столько дорог на Гражданской! Да, помнится, Толя как-то говорил ему, что у него есть дальний родственник, который был в империалистическую офицером царской армии, но кто бы мог тогда предположить, что им окажется именно этот Воронцов?! Как быть теперь? Анатолий хочет с ним поговорить. О чем, о Воронцове? Как ни тяжело огорчать друга, но придется отказать - он не вправе что-либо обещать.
- Поговорим… - повторил Федор и, заметив идущего к ним врача, быстро добавил: - Извини, немного попозже…
- Ты знаешь, когда я его вез сюда, в больницу… - начал было Черников, но умолк. Подошел врач, пожилой, полный, с маленькой седой бородкой на мясистом лице.
- Так-с, молодые люди… Многовато вас, не находите? Чем могу?
- Мы из МУРа.
- Вот как? - доктор с нескрываемым любопытством оглядел обступивших его людей. - Занятно… Интересуетесь картиной отравления?
- Нам надо поговорить с больным Воронцовым. Это возможно?
- Видите ли… э-э-э… Я уже говорил молодому человеку, - доктор кивнул на Черникова, - что надо подождать немного. Больной должен несколько окрепнуть. Его спас могучий организм. Да… Было сильное отравление, и его счастье, что пришел этот юноша и нашел больного. Еще немного, и он просто бы покинул наш мир. Вот какая история. Мы его промыли, провели все необходимые процедуры, дали снотворного. Думаю, через день-другой можно будет и поговорить. Я предлагал этому молодому человеку уйти, но он пожелал пока остаться. Честно скажу, что кризис еще не миновал…
- Нам надо сейчас, доктор! - прервал словоохотливого врача Греков.
- Он в этой палате? - спросил Попов, открывая дверь.
- Да, мы его пока поместили одного…
Врач вошел первым, зажег свет и застыл, не в силах отвести взгляда от неподвижного тела на кровати около плохо прикрытого окна. Взглянув из-за его плеча, Федор сразу все понял.
Воронцов лежал, запрокинув голову и приоткрыв рот, из которого вытекла уже подсохшая тонкая струйка крови. На его груди, там, где сердце, расплылось по белой больничной рубахе с завязками у ворота темное пятно.
Вперед протиснулся Черников, еще не понимающий, почему все столпились около двери. Увидел, плечи его вздрогнули, он повернулся к Федору. Уперся в его лицо кричащими болью глазами, словно надеясь, что тот мановением руки отодвинет в сторону этот кошмар, уберет столь обыденную больничную обстановку, кровать с облупившейся белой краской, кафельный пол, матово блестевший желтыми и красноватыми квадратиками, неровно оштукатуренные стены, комом сбившееся в ногах Воронцова уже ненужное ему теперь одеяло. Все такое простое, привычное и оттого делающее еще более страшным увиденное.
- Пойдем, тебе не надо здесь… - Федор вывел Анатолия в коридор, усадил на скамью. - Позвоните Виктору Петровичу. Ничего не трогать, все внимательно осмотреть! - приказал он Попову. - Где этот парень, которого мы встретили? Задержали?
- Ушел… - отозвался один из сотрудников. - Наш кучер слышал, что они поехали к Ярославскому вокзалу.
- Они? - повернулся к нему Федор. - Кто они?
- Его ждали напротив больницы. Извозчик и еще один мужчина, с усами, в кожаном пальто.
- Быстро следом. Весь вокзал перевернуть!
- Федя, я должен тебе сказать… - Анатолий ухватился за рукав Грекова, словно боясь, что тот уйдет от него, - Андрей ни в чем не виноват. Я знаю, он запутался, но не виноват. Не нашел себя… Он по дороге в больницу сказал мне…
- Извините! - прервал его появившийся в коридоре человек. - На минуту…
Федор отошел с ним в сторону.
- Что?
- Приехал Шевяков… Пан убит в перестрелке, во дворе "Савоя". Хотел Шкуратова пристрелить, спрятавшись в мусорном ящике, да тот его и… В номере нэпмана связал, а женщину, которая была с нэпманом, задушил.
- Какую женщину? - не понял Греков. - Ее же задержали.
- Да не ту, другую. У нэпмана в номере подружка была, хотела, видно, шум поднять, ну, Пан ее и придавил.
- Час от часу не легче… - потемнел лицом Греков. - Вот что, останешься здесь, а мы с Поповым в "Савой", надо на месте все посмотреть. Нэпман жив?
- Да. Испуган сильно, валерьянку, как кот, глотает. Вроде раньше знаком он с Паном был.
- Выясним… - бросил Федор и повернулся к Черникову. - Прости, Толя, не могу сейчас с тобой поговорить. Видишь, какие у меня дела. Я сам тебя найду.
- Федор!.. Но…
- Прости, сейчас не могу. Потом!
Греков быстро пошел по коридору больницы к выходу. Следом заторопился Попов.
- Успели, гады! - догнав Федора, сказал он.
- Могли бы задержать, если бы сразу догадались, - досадливо морщась, ответил тот.
- Ну да, знал бы, где упасть… Я бы все это бывшее офицерье разом, и под корень!
- Вот это ты зря! - даже приостановился Греков. - Зря! Нельзя так о всех разом. Что же, надо под корень и генерала Брусилова, перешедшего на сторону советской власти, и генерала Бонч-Бруевича, брата управляющего делами Совнаркома? Не все же сразу правильную дорогу находят, человек иногда сам, пусть даже помучившись, прозреть должен. Я вот во время Гражданской встретил одного знакомого офицера, - снова шагая по коридору, продолжал он, - у нас служил, в Красной армии, воевал грамотно, храбро. А знаешь, как мы познакомились? Когда он был членом военно-полевого суда, приговорившего меня к пожизненной каторге. Узнали друг друга, потолковали по душам. И вот какая интересная подробность выяснилась: из трех членов суда он один предлагал приговорить меня к смертной казни, а два других - ротмистр и подполковник - были за каторгу. Потом они оказались у белых, а этот был с нами. Понял, значит, в конце концов, где правда! Извинялся, говорил, что тогда молодой был, глупый, а прошло-то всего три года с того дня, когда мы так странно познакомились на суде. Вот и думай, стоит ли всех, огульно, под корень или нет?
- Сейчас-то он где? - недоверчиво спросил Попов.
- Погиб под Каховкой… Там и схоронили.
Федор открыл дверь на улицу и придержал тяжелую створку, пропуская вперед товарища.
* * *
Невроцкий пришел в обед. Сергуня, хлебавший на кухне щи, подхватил свою миску и торопливо шмыгнул, на всякий случай от греха подальше, за печь - кто его знает, что за человек пришел и зачем, тут всего можно ждать. Прижавшись спиной к дощатой перегородке, устраиваясь поудобнее, услышал, как хозяйка провела гостя в комнату, где сидели за обеденным столом Антоний и Пашка. Потом хозяйка вышла, загремела горшками у печи.
В перегородке было множество щелей, и Сергуня, не в силах побороть любопытство, приник глазом к одной из них, подглядывая, что делается в комнате. Щи он доел быстро, а толстый ломоть ржаного хлеба оставил на потом и теперь отщипывал от него маленькие кусочки, скатывал их в тугие шарики и по одному отправлял в рот - так казалось вкуснее.
Щель в досках была неровной, но видно и слышно было хорошо. Сергуня с каким-то злорадством отметил, как застыли поднесенные ко рту ложки у Николая Петровича и Пашки, когда они увидели Банкира.
Тот молча скинул с головы кепку с большим козырьком, подвинув себе стул, присел к столу. Криво усмехнувшись, бросил Пашке:
- Ложку опусти, на брюки льешь.
- Тьфу, зараза… - Пашка Заика бросил ложку в тарелку и густо посыпал солью жирное пятно, расползавшееся на брюках.
"К ссоре! - вспомнил Антоний старую примету. - Как он нас только здесь отыскал? Этого адреса я ему не давал. Выследил небось, Юрий Сергеевич велел. Спросить, что ли? Все одно не скажет. Неужели Пашка с ним успел снюхаться за моей спиной: ишь, всполошился, как Банкира завидел. Хотя когда ему было успеть? Вроде все время при мне. Ну ладно, с Павлом еще разберемся, а теперь послушаем, что нам скажет гостек дорогой".
- Обедать с нами? - радушно улыбаясь, предложил Антоний.
- Некогда… - Невроцкий откинулся на спинку стула, переводя взгляд с одного на другого. - А вы ешьте, ешьте, разговору не помешает.
- Куда же торопиться? - сделал недоумевающее лицо Антоний, - посидим, поговорим, выпьем по маленькой.
- Сказал, некогда! - отрезал Невроцкий. Усилием воли сдержал себя, не дал выплеснуться накопившемуся раздражению.
"Скоты, чуть всех не угробили, а теперь еще и выпить предлагают. Надо немедленно забирать все золото, что у него осталось, и срочно решать свои собственные дела - хватит, поиграли досыта в казаков-разбойников". Успокоился и, помолчав немного, сказал:
- Пришел забрать у вас металл. Много осталось?
Антоний, тщательно облизав ложку, аккуратно положил ее рядом с тарелкой, потянулся к карману пиджака, за папиросой. Заметил, как напрягся Пашка, - не выкинул бы чего по глупости. Видно, хлопоты в Москве действительно идут к концу. Пришить сейчас Банкира ничего не стоит - вот он, наган, под полой, только ухвати за рукоять, торчащую из-за пояса, выдерни и пали. Но тогда надо кончать и хозяйку, и мальчишку…
Рука все равно сама пошла к оружию. Кинул быстрый косой взгляд на гостя, сидевшего рядом. От увиденного на лбу сразу выступила холодная, как смертный пот, испарина - прямо в бок Антонию был направлен тупой срез ствола крупнокалиберного кольта.
- Руки на стол! - негромко приказал Невроцкий. Сергуня замер у своей щели, забыв про хлеб, боясь чихнуть или пошевелиться.
Павел начал медленно вставать, бледнея лицом. Губы его под тонкими, подбритыми в ниточку усами задергались.