- Сидеть! - прикрикнул на него бывший жандарм. Пашка послушно шмякнулся на стул.
Антоний попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая, какая-то жалкая.
- Ты что, Банкир? - тихо спросил он, не в силах оторвать взгляда от направленного на него ствола. - Разойдемся по мастям миром…
- Нехорошо, Николай Петрович! - укоризненно покачал головой Невроцкий. Протянув руку, ловко вытащил из-за пояса Антония наган, положил перед собой, повернулся к Пашке. - Клади оружие на стол, и без шуток!
- Во! - Пашка, сидевший за столом в рубахе, вывернул карманы брюк, показывая, что он безоружен.
- Ладно, теперь можно и поговорить… - жандарм отодвинулся от стола вместе со стулом, чтобы видеть обоих бандитов разом. - Офицер из наших игр вышел. Подручный ваш, Колька Псих, зарыт. Пан где?
- Милиционеры убили… - буркнул Заика.
- А женщина, цыганка эта?
- Поймали ее в "Нерыдае". - Антоний под пристальным взглядом Невроцкого достал папиросу, прикурил, с наслаждением затянувшись. Раз сразу не начал Банкир стрелять, есть шанс выкрутиться, поторговаться. - Да ты не беспокойся, она не знает толком ничего, а меня не стоило обижать. Мы не враги.
- Знаю, знаю… - ехидно улыбаясь, согласно закивал жандарм, - ты просто так, на всякий случай, хотел во мне лишнюю дырку сделать, да? Может, когда и пригодилось бы? Нет, дорогой Николай Петрович, так у нас дело не пойдет! Я тебя об этом с самого начала предупреждал. Если хочешь жить, то сходи-ка сейчас же за оставшимся золотишком, уложи его как следует и принеси сюда. А Павлик пока со мной посидит, поскучает.
- Много там, не унести всего, - мрачно ответил Антоний. - И не держу я все золото здесь.
- Ну, тогда что есть, то и собери, а остальное принесешь. Встретимся в удобном местечке, там и передашь.
- Это где же? - не скрывая дурных подозрений, спросил Антоний.
- Скажу, где. На прощанье. И когда - тоже. На ушко тебе пошепчу, понял? И не вздумай пытаться меня и Юрия Сергеевича обмануть. Вон как запрятался, а отыскал я тебя. И если еще понадобится, везде сыщу! Запомни. Ну иди, некогда мне.
Антоний вышел. Невроцкий передвинул свой стул так, чтобы видеть и дверь, и Павла, сидевшего за столом как истукан, с выпученными от страха глазами.
Сергуня, спрятавшийся за перегородкой, наконец-то перевел дух - стрелять, видно, не будут, дележка пошла. Пугают они друг дружку, силу свою показывают. Убежать бы от них куда подальше, да как? Николай Петрович все время грозится, а этот мужик с пистолетом грозит Николаю Петровичу. И зарезали парня у монастыря. Страшные люди, поймают - не пощадят, враз кончат: что он им - цыпленок, свернут шею набок и не заметят. Лучше сидеть пока тихонечко в своей щели и молчать, авось про него и не вспомнят.
Наконец в комнату вернулся Антоний. Поставил на стул у дверей два тяжелых баула.
- Зачем ставишь? - поднял брови Невроцкий. - Бери, понесешь.
- Пашка отнесет до извозчика, - обозлился Антоний, - а я не шестерка при тузе в чужой колоде.
- Брось, Николай Петрович, - спокойно откликнулся Невроцкий. - Сам ведь знаешь, с кем в дело вошел, не глупый. Тебе с твоим подручным без моей и Юрия Сергеевича помощи от ВЧК не спрятаться. Поэтому лучше не упрямься, бери баульчики и пойдем. Заодно дорогой и потолкуем. Бери, бери, не сомневайся.
Он встал, ловко и привычно одной рукой разрядил барабан нагана, ссыпал патроны в свой карман. Спрятал руку с кольтом за борт пиджака.
- Пошли, а Павлик твой пока еще немножко поскучает. Счастливо!
Антоний послушно подхватил баулы и, сгибаясь под их тяжестью, шагнул за порог. Следом вышел Невроцкий, плотно прикрыв за собой дверь.
- У-у, падло! - Пашка, быстро вскочив со своего места, зло пнул ногой стул, на котором только что сидел жандарм. - Ну погоди у меня, сучье племя!
Он бестолково забегал по комнате, ища, на чем бы еще сорвать скопившуюся от пережитого страха злость. Сергуня, хотевший было уже вылезти из своего закутка за печью, снова притих, затаился…
Вернулся Антоний не скоро - пришел задумчивый, досадливо отмахнулся от бросившегося к нему с расспросами Пашки. Достал из шкафчика бутылку водки, сел за стол. Вынув из кармана отданные Невроцким патроны, зарядил свой наган. Молча налил спиртное в стакан, выпил, пожевал посыпанную солью корку хлеба. Наконец сказал:
- Отваливать будем, Паша. Золотишко я не все ему отдал, дураком надо быть, чтобы сразу вываливать, как на базаре… Да и ты хорош! Оставил шпалер под подушкой. Всадил бы ему между ребер, и больше не было бы никаких забот.
- Да? А дом, а твой приют? - кивнул в сторону кухни Заика. - А хозяйка?
- Не шуми… - примирительно положил ему руку на плечо Антоний, усаживая рядом, - что прошло, не будем вспоминать. День и место встречи Банкир мне назвал. Велел одному быть, а мы пойдем вместе. Там и посчитаемся с ним за все разом. Завтра сдам часть золотишка, чтобы деньжат поболе было, а остальное зароем в надежном месте. Я уже приглядел, где.
- Не ходи. Вдруг заметут! - разливая остатки водки по стаканам, убежденно сказал Пашка. - Как пить дать, заметут! Лучше сразу зароем и в отвал отсюда. Что у нас, денег мало?
- Не заметут. Меня они не знают. Исусика, мальчонку нашего, с собой возьму, а потом всё разом и порешим…
* * *
На кладбище Греков приехал, когда гроб с телом Воронцова уже вынесли из церкви. К последнему месту на этой земле бывшего штабс-капитана провожало всего несколько человек. Среди одетых в черное старушек и аккуратных седеньких старичков Федор увидел и Черникова, бледного, осунувшегося.
Легкий ветерок шевелил густую листву старых деревьев, светило солнце, прыгали по дорожкам весело чирикающие воробьи. Нищие, стоявшие рядком у паперти, гнусавыми голосами выпрашивали подаяния. Редкие посетители кладбища уступали дорогу траурной процессии, снимая шапки.
Греков, держа фуражку в руке, тихо пошел следом за всеми.
Странная судьба бывает у людей - сегодня он провожает в последний путь своего однополчанина, с которым вместе мокли в окопах на империалистической войне. Никогда бы не подумал, что ему придется вот так встретиться с бывшим командиром своей роты, подло убитым бандитами в больнице. Стало грустно, и яркая праздничность по-летнему теплого дня показалась ненужной, нарочитой.
Место для могилы было отведено не очень далеко от церкви. Философски спокойные могильщики уже ожидали около загодя вырытой ямы, опершись о блестящие лопаты. Они покуривали, лениво перебрасываясь редкими фразами.
Федору вдруг вспомнилось другое кладбище, заброшенное, заросшее густыми кустами, далекое. Склеп, в котором были похоронены несколько поколений мелкопоместных польских панов; Сибирцев с темными узловатыми руками металлиста; тревожная ночь, неизвестная женщина, пытавшаяся вывести прячущегося от жандармов Грекова к железной дороге. Как же давно и далеко все это было! Теперь там территория панской Польши. И прошло уже столько лет. И нет до сих пор ответа на письмо к Сибирцеву - Федор с нетерпением ждал от него весточки и почему-то боялся получить ее.
Остановившись в тени деревьев, Греков видел, как отошли ненадолго в сторону могильщики, давая возможность родным и знакомым проститься с покойным; священник прочел молитву, заколотили крышку гроба. Одна из старушек тонко всхлипнула, прижав к глазам маленький платочек.
Могильщики споро заработали своими лопатами, и вскоре над Воронцовым вырос небольшой холмик из рыжей глинистой земли. На него положили цветы. Собравшиеся немного постояли, скорбно опустив головы, и потихоньку потянулись к воротам.
Могильщики, получив от родственников деньги, забросили лопаты на плечо и пошли по дорожке в глубь кладбища - у них были свои заботы.
Дольше всех у свежего могильного холмика задержался Черников, но вот и он медленно направился к выходу. Федор подождал его, стоя на тенистой аллее.
- Ты пришел… - словно что-то утверждая, не поздоровавшись, сказал Анатолий, увидев его. - Я знал, что ты придешь.
Они пошли рядом. Журналист провел рукой по лицу, как будто стер с него налипшую паутину.
- В последнее время живу как в дурном сне. Веришь, Федя? Так и кажется, что скоро проснешься, и все опять будет нормально, словно не было ничего этого: ни больницы, ни кладбища… Я любил его, понимаешь, любил. В детстве старался ему подражать, быть на него похожим и жутко страдал от того, что не учусь в кадетском корпусе, не ношу черного мундира с погонами и панталон с лампасом, не знаю, как правильно поворачиваться - через правое плечо или через левое, не получаю увольнения и не могу презрительно сказать ни о ком: "штафирка!" Это я сам был для него штафиркой. Как же обидно… Он даже не знал, что был моим кумиром, каким бывает старший для младшего. Со временем многое изменилось, я сам сильно изменился, он тоже, жизнь вокруг нас изменилась, но это чувство детской любви и привязанности к нему осталось… Говорят, он храбро воевал. Ты знаешь, в шестнадцатом году мне удалось навестить его в госпитале, после ранения. Наверное, только тогда я и понял, что все детское ушло и никогда больше не вернется. Никогда…
- Да, он был смелым офицером, - Федор достал портсигар, предложил папиросу Анатолию. Тот взял. Закурили. - В империалистическую мы воевали в одной роте на Западном фронте. Он командовал ротой, а я был в ней рядовым.
- Вот как? - пораженный Черников даже приостановился. - Ты никогда раньше не рассказывал мне об этом.
- Не было случая. Да и не знал же я, что бывший штабс-капитан Воронцов твой дальний родственник… Ты хотел поговорить со мной?
- Может быть, сейчас и не время, но надо тебе сказать: я думаю, что Андрея, то есть Воронцова, убили, чтобы он не выдал какого-то бывшего офицера-артиллериста, кажется Николаева.
- Откуда ты узнал об этом?
- Андрей рассказал мне о Николаеве, когда мы ехали в больницу. Сначала я не придал значения его словам, думал, бредит. Доктор говорил, что у него было сильное отравление. Но потом, когда увидел… там, в палате. У Воронцова, незадолго перед моим приходом, был в гостях этот Николаев. Еще Андрей сказал мне о каких-то похищенных иконах.
- Что? Давай присядем, - Федор подвел Черникова к лавочке у ограды кладбища. - Расскажи-ка подробнее.
- Но я не знаю подробностей. Андрей говорил про артиллериста и его знакомого, некоего Николая Петровича. Он и артиллерист Николаев украли ценные иконы. Воронцов ни в чем не виноват, он сам мог прийти к вам, если бы они не убили его. Несмотря ни на что, он остался честным человеком. Я верю в это.
- Толя, Николай Петрович Назаров известен под кличкой Святой Антоний. Ворюга с дореволюционным стажем - хитрый, жестокий и опасный, очень опасный. Мы только недавно установили, кто занимается ограблением церквей, потому что задержали знакомую твоего Андрея, цыганку Ангелину. Она была с одним из бандитов в кабаре "Нерыдай". Ты какие-нибудь подробности про этого Николаева знаешь? Что еще успел Воронцов тебе рассказать?
- Ничего… - покачал головой Черников. Поднял прутик и начал чертить узоры на сухой земле. - Когда я его вез, он был очень плох. Может, именно Николаев и отравил его?
- Говоришь, он был у Воронцова незадолго до твоего прихода? А ты с ним случайно не мог встретиться по дороге? Вспомни хорошенько, никого не было на лестнице или во дворе, около подъезда, когда ты пришел?
- Нет… Хотя постой… Не знаю, право, то ли это, что ты от меня хочешь, но когда я шел в тот вечер к Андрею, увидел на улице, недалеко от дома, где жил Воронцов, показавшегося мне странно знакомым мужчину. Потом долго вспоминал, где и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились. Мучился, но вспомнил.
- И где? - заинтересованно спросил Федор.
- Весной шестнадцатого года в поезде, когда ехали из Москвы в Питер. Как раз перед этим я навещал Андрея в госпитале. Помню, в одном вагоне с нами ехал некий развеселый купчик. Пригласил нас к себе в купе, коньяку выпили. Я с ними еще повздорил из-за чего-то. Не помню сейчас предмета спора. Ушел потом спать, а они играли в карты. Купчик, по-моему, сильно продулся.
- Ну и ты остановил этого знакомого, поговорил с ним?
- Нет, он меня даже не заметил. Я шел от приятеля, художника. Там тоже очень странная история, и тоже с иконами.
- Подожди, о художнике немного позже. Как фамилия твоего попутчика? Не помнишь?
- Извини, но он, по-моему, даже ее не называл. Говорил вроде, что по юридической части служит.
- А купчик случайно не Кудин? Вспомни!
- Федор, столько времени прошло, не один год. Увидев еще, могу, наверное, узнать, но так…
- Хорошо, - Греков покусал нижнюю губу, раздумывая. - Может, и увидишь купчика. Так что художник? Его-то фамилию знаешь?
- Конечно. Калистру. Диомид Саввович Калистру. Родом из Бессарабии. Очень самобытный мастер. Ты не представляешь себе….
- Давай про иконы, о мастерстве своего друга расскажешь потом, - прервал его Федор. - Прости меня, но сейчас не до этого. Ну что там?
- Я был тем вечером в гостях у Диомида и познакомился с неким Юрием Сергеевичем. Такой приятной наружности блондин, прилично и строго одетый, лет сорока. Он знает моего приятеля еще с восемнадцатого года, давал ему какие-то заказы, устраивал что-то… Но не в этом суть. Юрий Сергеевич оставил Диомиду два чемодана, просив их поберечь до его прихода, потому как сам он то ли переезжает, то ли еще что. Мы их стали убирать на антресоли, и тут один из них раскрылся. Не подумай, мы не нарочно, просто оторвалась ручка, и он упал. В нем были упакованные в коробки старинные иконы.
- Какие?
- Диомид говорит, что они не имеют цены. Я видел две - "Николу Морского" и "Святого Зосиму". Письмо, конечно, поразительное. Минимум семнадцатый век.
- Их еще не забрали у твоего художника?
- Думаю, нет. Я сказал Диомиду, чтобы он не отдавал, не отзывался на звонки и стук в дверь, пустил слух, что уехал на этюды…
- Все это, конечно, наивно, ну да что уж теперь… Ему можно верить, твоему Калистру?
- Он честный человек, Федор.
- У тебя все честные, Толя.
- Лучше ошибиться, чем оскорбить человека подозрением, - обиделся Черников.
- Я не подозреваю, а только спрашиваю. И потом, моя работа требует все проверять, чтобы такие, как ты, могли действительно не ошибиться в людях, живущих рядом с ними. Чтобы все были честными, понимаешь?
- Извини, не хотел тебя этим задеть. Я прямо сказал Калистру, что у меня есть друг по Красной армии, чекист, с которым я посоветуюсь.
- Вот и посоветовались. Очень даже хорошо, что посоветовались. Ты чем сегодня думал заняться? - положил Анатолию на колено свою руку Федор.
- Домой, наверное… Какие занятия после похорон? - пожал тот плечами.
- Нет, домой тебе, наверное, еще рано. Поедем-ка, Толя, со мной, посмотришь хоть раз, где я работаю…
* * *
В то утро, когда хоронили бывшего штабс-капитана Воронцова, Сергей Головин и Гена Шкуратов дежурили на Арбате, недалеко от комиссионки Кудина.
Стоя в подворотне на теневой стороне улицы - уже начинало припекать солнышко, - они держали под наблюдением двери магазина. Головин, прислонившись плечом к стене, беспечно посвистывал, Гена нетерпеливо переминался с ноги на ногу, не находя себе места.
Настроение у него было не очень хорошим. Нет, никто из товарищей не винил его в том, что Пана не удалось взять живым во дворе гостиницы "Савой". Никто, кроме него самого. Может, он сделал что-то не так, не додумал, не поставил себя на место озверелого бандюги, не разгадал заранее его ходов? И вот результат - лежит сейчас тело Яшки Пана в морге. О чем с ним теперь поговоришь, как допросишь? Нет, больше такого ни в коем случае не должно случиться: это Гена пообещал себе совершенно определенно.
Потоптавшись в подворотне, он направился к выходу на улицу, бросив Головину:
- Похожу тут рядом, не могу стоять без дела. Хоть по десять шагов туда и обратно.
Головин согласно кивнул, не переставая насвистывать. Шкуратов вышел на тротуар, сразу зажмурившись от яркого света. Проморгавшись, Гена пошел сначала налево.
С лотка, стоявшего у стены дома, бойко торговала миловидная, коротко стриженная девушка - папиросы, леденцы, булавки, всякая мелочь. Прохожие, пробегавшие мимо, на несколько секунд задерживались, разглядывая ее немудреный товар, потом спешили дальше по своим делам.
Шкуратов тоже немного потолкался у лотка, так, без цели, но не забывая поглядывать через плечо на двери магазина. Повертел в руках широкие подтяжки, словно прицениваясь, положил на место и, сделав скучающее лицо, неспешно пошел в другую сторону.
Там был продовольственный магазин. Остановившись у большой, вымытой до зеркального блеска витрины, Геннадий начал рассматривать муляжи колбас и окороков; метровую бутылку из зеленого картона, на этикетке которой было крупными буквами написано: "Русская горькая, приготовленная лучшим в России водочным мастером В.А. Ломакиным, при участии инженера-консультанта Госспирта В.В. Штритера". Реклама призывала требовать "Русскую горькую" во всех магазинах. Ниже от руки было приписано, что во время призыва в армию торговля водкой запрещена.
В витринном стекле как в зеркале отражалась вся улица. Шкуратов хотел было отойти, но задержался, с интересом разглядывая отражения снующих по улице прохожих, проезжающих извозчиков. Неожиданно его внимание привлек высокий мужчина с саквояжем, в наброшенном на плечи кожаном пальто - жарко, зачем ему пальто?
Рядом с мужчиной шагал мальчишка, показавшийся странно знакомым, - светловолосый, худенький, лет восьми-девяти. Они подошли к магазину Кудина. Мужчина огляделся по сторонам и толкнул дверь, потянул мальчишку за собой.
"Бандит!" - словно ожгла догадка. Да какая догадка, сходятся все приметы, о которых рассказывал Федор, - усы, кожаное пальто, защитная кепка. Значит, этот был тогда у больницы?
А вдруг ошибка? Мало ли какие бывают совпадения! И почему он, если знает об арестах или гибели других членов банды, так открыто и спокойно ходит по городу? От великой наглости? Но вдруг действительно не он?
Гена бочком, по-крабьи, дошел до подворотни. Еще ничего не успев сказать, понял по глазам Головина, по его враз напрягшемуся лицу, что и тот увидел в одетом в кожаное пальто человеке одного из разыскиваемых бандитов.
- Дуй в аптеку, она тут, через два дома. Там телефон должен быть. Позвони Козлову, пусть еще людей пришлют… - вытирая скомканным платком потное лицо, сказал Шкуратов. - Да еще скажи, - остановил он уже метнувшегося к выходу из подворотни Головина, - что, если они отсюда пойдут куда, мы отправимся за ними и будем через постовых или по телефону сообщать о маршруте.
Сергей убежал. Гена достал наган, проверил его, прокрутив барабан, пристроил оружие поудобнее, чтобы можно было сразу выхватить.
Но сегодня стрелять он не будет. Не будет, и все! Живьем, только живьем…