Сергей увидел свою заметку, в которой писал о пулеметчике-баянисте, балагуре-парне, умевшем музыкой и песнями поднять настроение товарищей. Частушка ему понравилась, и он прочитал ее вслух:
К нам непрошеные гости
Завернуть изволили.
Много места на погосте
Им мы приготовили…
- Чапичев, давайте таких стихов побольше. Но сначала пообедайте, а потом садитесь и пишите для следующего номера.
Дневальный повел Якова на кухню. Она помещалась в крытой машине и стояла под многолетним, теперь оголенным, кленом. Повар, солдат в белом колпаке вместо пилотки, стоял на подножке походной кухни, помешивал в котле и тихо, грустно пел:
Мечта моя, как в море чайка,
Носилась долго над волной,
Пока мой друг в цветастой майке
Не скрылся в дымке голубой…
Яков растерялся, услышав свои стихи.
Что за наваждение? Сначала корреспондент газеты вспомнил о его стихах, а сейчас их распевал незнакомый повар-солдат. Оказывается, стихи нравились, находили читателей, трогали сердца. Выходит, он напрасно порой стеснялся своего увлечения, не считал себя поэтом. "Мне далеко до Пушкина, - любил отшучиваться он. - Так, для себя бумагу мараю". Кто знает, может быть, завтра в газете прочитают его частушки и начнут их распевать? Нет большей награды для поэта, как признание его творчества. Но о чем он размечтался! Он придержал за рукав дневального, чтобы не мешать повару допеть. А тот, не замечая их, продолжал:
Я верю, вскоре майский вечер
Вернется вновь и что, тая,
Я не сказал при первой встрече,
Скажу тогда любимой я.
Повар отер рукавом взмокший от пара лоб, прикрыл котел крышкой и тихо, протяжно повторил:
Скажу тогда любимой я…
Увидев офицера, он перестал петь. Из котла с шипением вырывался пар.
- Скажи, дружище, где ты слышал эту песню? - заговорил наконец Чапичев, подходя к кухне.
Повар соскочил на землю и, став, как положено перед старшим по званию, сначала доложил, кто он и чем занимается, потом сказал, что песни такой он нигде не слышал, а читал стихи в армейской газете. Стихотворение ему понравилось, и он стал его напевать.
- Но музыка-то, музыка откуда?
- Да я, товарищ политрук, так пою, без музыки. Вот разве когда печка немного подпоет…
- Я не о том, - отмахнулся Яков. - Я спрашиваю о мотиве. Где услышал ты этот мотив?
- Без мотива пою. Так просто. На свой собственный манер, - пояснил повар.
Чапичев, взволнованный услышанной песней, горячо пожал руку повару и признался:
- Это мои стихи…
- Вы поэт?! - удивился повар. - Вот это да-а…
- Что, да?
- Повезло, говорю. Живого поэта вижу. Первый раз в жизни…
- Написал я стихи эти на Дальнем Востоке в самом начале войны, - стал рассказывать Чапичев. - Но как они попали сюда, ума не приложу.
- Очень просто, - сказал весело повар. - Нас с Дальнего Востока сюда перебросили.
- Ну тогда мы, можно сказать, земляки.
Чапичев и повар сели на чурбаны к наспех сколоченному из досок столу, и начался задушевный разговор.
- Ты меня можешь не кормить, а вот песню, пожалуйста, еще раз спой, я мотив заучу, - попросил Чапичев.
- Да ведь песней сыт не будешь, товарищ политрук, - наливая густого супа в миску, ответил повар. - Я эту песню очень полюбил. В ней все точно, как у меня в жизни случилось, - и повар снова запел.
* * *
Весь следующий день для работников редакции, как и для всех, кто остался в городе, был напряженным и тревожным. Фашисты взяли город в тиски и подошли к нему вплотную. Оставалась только одна дорога, по которой можно было выбраться из города, но и ее немцы уже простреливали. И чем меньше оставалось дней до 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, тем напряженнее становилась вокруг обстановка. Фашисты стягивали к городу свежие воинские части. Они намеревались в канун праздника предпринять решительное наступление.
…6 ноября 1941 года Чапичев побывал в трех подразделениях, ему хотелось найти интересный материал для газеты. Возвращаясь в редакцию, он обратил внимание на широкий ров, который перегородил улицу от одного большого дома до другого. Утром этого рва не было. На дне его он увидел подростков с кирками, лопатами и носилками.
- Зачем это? - удивленно спросил Чапичев у черноголового паренька, которого принял за старшего.
- Могилу для немецких танков роем, - сурово ответил юноша, - видите, с той стороны уже начали ее маскировать.
Чапичев внимательно рассмотрел настил, которым юные саперы прикрывали ров сверху. Сначала они накатывали тонкие бревнышки, на них накладывали листы фанеры, а сверху набрасывали булыжник. Даже вблизи нельзя было угадать, где кончается твердая дорога, а где начинается настил надо рвом.
- Только бы фашистские разведчики не пронюхали заранее, - участливо сказал Яков черноголовому старшине.
- У нас дозоры выставлены. Заметим немцев - сразу сообщим командиру воинской части. Сюда мы их не пропустим.
Встреча с ребятами взволновала Якова. Он тут же стал обдумывать заметку о юных защитниках города, помогающих Красной Армии бороться с врагом. Он напишет в газету информацию. Война и ребята. Защита Отечества. Долг перед Родиной. Им овладело привычное беспокойство, он невольно стал шептать, подбирая звучные слова, из которых должно сложиться стихотворение. Какое это волнение! Каждая строчка - добыча грамма радия… Прав Владимир Маяковский. Может быть, я никудышный поэт, но это совершенно не важно. Я рад творческому волнению, когда до предела напряжен мозг, глаза пристально вглядываются в знакомые предметы и видят их по-особенному.
Славные и дорогие мальчишки! Разве не ради них воюют отцы и деды на заснеженных полях.
В редакции он быстро написал заметку и тут же прочитал ее редактору. Заметка понравилась. Политрук прямо с черновика стал диктовать ее наборщику.
Позже метранпаж заверстает эту заметку в номер, и завтра пахнущую краской газету будут читать солдаты и офицеры и все узнают о подвиге ребят. Но жизнь газеты коротка. Прочитав, солдаты аккуратно сложат ее гармошкой и положат в карман, чтобы в минуту затишья не спеша оторвать ровный квадрат бумаги и, насыпав добрую щепотку махорки, свернуть козью ножку.
Раздался телефонный звонок. Редактор снял трубку. Ответил по-военному кратко:
- Есть, немедленно грузиться на машины и ждать дальнейших указаний.
Через час редакционное имущество - наборные кассы, печатную машину и рулоны бумаги - погрузили на машины.
Ветер усилился, нагнав тучи, пошел густой снег: в трех шагах нельзя было ничего разглядеть.
Все работники редакции поочередно несли патрульную службу.
Чапичев и Деревянкин, им случилось дежурить вместе, заступили на пост последними. Перед их выходом редактор сказал:
- Не исключено, что утром немцы начнут наступление на город. Если прорвутся, будете прикрывать наш отход… Главное - спасти людей, спецмашины и полиграфическое имущество, чтобы обеспечить бесперебойный выход газеты. Очередное местонахождение редакции здесь. - Он указал на карте пункт, где должна была на случай отхода наших войск расположиться редакция газеты.
Журналисты надели на плечи противогазные сумки, взяли по нескольку лимонок, автоматы и стали ходить вокруг зданий.
На юго-западной стороне города уже полыхало огромное зарево. То и дело слышались орудийные раскаты, взрывы бомб: там шел ожесточенный бой.
О многом поведал Чапичев в ту тревожную ночь. Он рассказывал о своем детстве, о юношеских годах.
…Яков очень рано узнал, почем фунт лиха. Семья была большая - шестеро детей, пришлось помогать. Хорошо еще, что жили в Крыму, где теплой одежды не надо. Рано вынужден был покинуть родной кров и уйти на заработки. Сначала был мальчиком на побегушках у парикмахера. Потом подмастерьем у сапожника. Работал и кочегаром депо. Грамоту приходилось познавать, что называется, на ходу.
В 1931 году Чапичева призвали в Красную Армию. Окончив полковую школу и курсы младших политруков, он стал политработником.
В армии Чапичев стал пробовать писать стихи.
В 1938 году по всей стране разнеслась слава о мужестве комсомольца-пограничника Баранова. Тяжело раненный, он попал в плен к японцам, но, несмотря на жестокие пытки, держался мужественно, не проронил ни слова. Об этом подвиге Чапичев написал стихи, которые были опубликованы в "Комсомольской правде". А вскоре их переложили на музыку.
Песня о герое-пулеметчике Баранове завоевала популярность среди участников боев у озера Хасан. Возвращаясь с позиции, бойцы пели:
Пулемет строчил без перебоя,
Пулеметчик метко бил врага.
Прямо - поле огненного боя,
А вокруг - дремучая тайга. Успех окрылил молодого поэта. Он стал теперь писать стихи все чаще и чаще.
Яков служил на Дальнем Востоке, а крымчане по-прежнему считали его своим поэтом. В 1939 году в Крымиздате был издан первый сборник его стихов. Многие из них носили автобиографический характер. Эту небольшую книжечку в мягком переплете Чапичев постоянно возил с собой в вещмешке.
Заметив у молодого политработника литературные наклонности, командование назначило его инструктором-литератором многотиражной солдатской газеты. Немногим более года сотрудничал Чапичев в этой газете: писал заметки, информации, статьи и, конечно, стихи. Интересная, творческая работа захватила, увлекла его, он отдавал ей все свои силы и способности.
Хабаровское книжное издательство заказало Чапичеву сборник стихов об армии. Но началась Великая Отечественная война. Неся огромные потери, враг теснил наши войска. Дивизия, в которой служил Чапичев, срочно перебазировалась в действующую армию под Ленинград.
В те студеные осенние дни сорок первого года Ленинград был в очень тяжелом положении. Фашистские войска, потерпев поражение в лобовой атаке на город, обошли его с восточной стороны. Они прорвались к Ладожскому озеру и овладели крепостью Шлиссельбург. С севера Ленинград был блокирован белофинскими частями. Город оказался в полном окружении. Связь с Большой землей осуществлялась лишь по воздуху, а в зимнее время по знаменитой ледовой трассе, получившей название Дорога жизни.
Стараясь лишить город всякой связи с внешним миром, немецкое командование разработало план глубокого обхода Ленинграда с юго-востока. Гитлеровцы намеревались соединиться с финскими войсками и замкнуть второе кольцо вокруг Ленинграда.
Чапичеву приходилось совмещать журналистскую работу с непосредственным участием в боях, помогать танкистам отражать вражеские атаки. Вскоре и вовсе пришлось отложить корреспондентские обязанности: командование дивизии временно назначило Чапичева на должность заместителя командира танкового батальона по политической части.
Много интересного и важного рассказал Чапичев.
На рассвете во дворе появился повар с винтовкой за спиной, и вскоре под кленом задымилась труба походной кухни. Чапичев увидел своего знакомого и повеселел. Он обернулся к Деревянкину и сказал:
- Интересно бы узнать, о чем он сейчас думает… Наверное, не о войне…
Неторопливо разговаривая между собой, журналисты направились к парку. Чапичев подозрительно приглядывался к дальним кустам.
- Ты ничего не видишь? - спросил он.
- Нет.
За деревьями мелькнули темные фигуры в немецких плащ-палатках.
Журналисты побежали к деревьям, беря свои автоматы на изготовку. Возле забора Деревянкин остановился и стал стрелять. Чапичев скрылся за деревьями, пытаясь догнать фашистского разведчика.
Выстрелы всполошили сотрудников редакции. Они выбегали из дома и торопливо занимали вокруг машин оборону.
Сергей бросился вслед за другом. Он внимательно приглядывался к деревьям и кустарникам. Неожиданно впереди раздалось несколько выстрелов. По звуку журналист определил направление и устремился туда.
Но из-за деревьев вышел Чапичев. Он вытирал рукой вспотевшее лицо, застенчиво улыбаясь.
- Послушай, что Фриц написал своей Берте в Германию, - сказал Чапичев, разворачивая бумажник. - Документы забрал. Любопытно, особенно письмо. Ты только послушай, что написал мерзавец. Грабитель пришел. Больше он ни о чем не думал, как бы обобрать и больше награбить:
"Дорогая Берта! Ты писала, чтобы я первым врывался в Москву и сразу бежал в меховой магазин выбирать тебе соболью шубку. Хорошо тебе фантазировать там в тепле да в сытости. А я вот не найду обыкновенного русского платка, чтобы закутать голову от проклятого холода…"
- Крепко им там всем голову задурили.
- Письмо Фрица надо напечатать в нашей газете, - сказал Чапичев, - и написать ответное от имени наших бойцов. Напомнить им хорошую русскую пословицу: "на чужой каравай рот не разевай".
- Надо обязательно напечатать, - согласился Деревянкин.
Над головами журналистов завыла мина и разорвалась за оградой, в парке. Гитлеровцы открыли беглый огонь.
- По машинам! - скомандовал редактор.
- Яков, а ты говорил, что у журналистов жизнь спокойная, - усмехнулся Деревянкин, - и не хотел к нам в газету переходить.
Чапичев ничего не ответил. Впереди лежала белая дорога. Большими хлопьями падал густой снег.
Сердце, отданное людям
Редакция расположилась в домике лесника, по соседству с бывшим пионерлагерем. Газетчики получили от редактора задание и отправились в воинские части, державшие оборону.
Основной транспорт корреспондента - собственные ноги. Не часто попадались попутные грузовики или подводы. Но в тот день Чапичеву повезло. Выйдя на дорогу, по которой мчались к фронту груженные боеприпасами автомашины, он удачно "проголосовал" и теперь находился в кабине рядом с пожилым шофером.
- Снаряды везете на передовую? - спросил Чапичев, кивнув на кузов.
- Боеприпасы доставлял несколько ночей подряд, а сейчас вот подарки везу… Народ не забывает своих бойцов и все лучшее, что у него есть, шлет сюда, на передовую. А ведь там им тоже не сладко приходится. Вкалывают по двенадцать - восемнадцать часов в сутки. И с продуктами туговато. Пояски-то, поди, на последнюю дырку затянули.
- Что верно, то верно: народ наш удивительный, - поддержал Чапичев. - И в этом наша сила.
- А вы сами-то кто будете? - спросил шофер Чапичева.
- Корреспондент я. Работаю в газете "В бой за Родину". Знаете такую?
- А как же. Наша, солдатская, - ответил шофер. И, помолчав немного, добавил: - Без газет сейчас нельзя. Кругом слухи разные ходят. Листовки опять же фашист разбрасывает всякие. Как же без газет? Из них только и узнаешь настоящую правду… Что нового на белом свете, товарищ политрук, а то я, почитай, уже сутки в дороге.
Чапичев достал из планшетки свежую, еще пахнувшую типографской краской газету и стал рассказывать о фашистских злодеяниях на оккупированной территории, о развертывании партизанского движения и упорных боях на различных участках советско-германского фронта.
Разговаривая, Чапичев и не заметил, как добрался до самого штаба полка. Прощаясь с водителем, он по журналистской привычке записал его фамилию, имя, отчество и адрес.
Поднялась метель. Ветер зло бросался пригоршнями снега, норовил сбить с ног. Но Чапичев не обращал внимания на непогоду. Он даже не стал ждать попутной машины, которая могла бы доставить его до передовой линии. Места здесь были ему знакомые.
Около часа шел он по старому замшелому ельнику. Ветер больше свирепствовал в верхушках деревьев, они стонали надрывно и жалобно.
Ельник сменился редким, насквозь продуваемым осинником. Здесь ветер бил по ногам, колючим снежным песком насквозь прошивал новую, необношенную шинель, полученную уже в редакции.
В душе Чапичев порадовался: погода помогает нашим на фронте.
Лес вскоре кончился, и Яков остановился перед широкой, занесенной снегом поляной. Нигде не было никаких признаков воинской части. Но Чапичев знал, что его родной батальон находится здесь. "Молодцы ребята, хорошо замаскировались", - подумал он и в следующую минуту увидел стоявший в открытом поле одинокий танк.
"Да это же потаповский! - догадался Яков. - Хоть бы в лес спрятали, чтобы фашисты на переплавку не утащили!"
Танк стоял, слегка накренившись на левую гусеницу, его пушка уныло смотрела в землю. Метель успела похозяйничать здесь вовсю. Со всех сторон наметала сугробы снега.
Яков смотрел на погребенный танк, и на душе становилось тяжело.
Он зашел в землянку, в которой жил до ухода в редакцию. Солдаты обступили его, радостно приветствуя. Стали расспрашивать о новостях, о житье-бытье на новом месте.
- Слышал, фашисты собираются отлить огромный самовар и напоить из него всех, кто войдет в Москву, - серьезно начал Чапичев, присаживаясь на приставленный к стене кругляк.
Бойцы сразу поняли, что политрук шутит. Он всегда начинал разговор с шутки, хотя вид имел самый серьезный.
- Долго ломали себе головы, из чего бы сварганить тот самоварище, - продолжал Яков. - И наконец нашли нужный материал: потаповский танк хотят утащить у вас из-под носа и переплавить…
- На самовар?! Мой танк? Не пойдет! - вдруг раздался сонный голос из дальнего угла землянки.
Яков вскочил:
- Потапов! Коля! - и подбежал к нарам, где лежал не замеченный им танкист. - Жив, погорелец! Вот это встреча!
Потапов соскочил с нар и хотел было по всем правилам приветствовать старшего по званию товарища. Но Яков крепко обнял его за плечи и прижался к обожженной щеке.
- Я с метели-то не разглядел, кто там лежит под шинелью. Ты, может, еще нездоров, а я поднял тебя с постели?
- Нет, здоров. Из госпиталя выписали, и вот пятые сутки живу здесь, дома. А лежу потому, что днем сплю, а ночью в "самоваре" со своим напарником ковыряюсь. Днем туда добраться нельзя - все вокруг простреливается. Гусеницу и фрикцион уже восстановили. Еще немного поковыряемся, и можно в бой…
Потапов еще что-то хотел сказать, но над землянкой раздался оглушительный взрыв. Тут же вбежал командир взвода и приказал всем занять боевые позиции.
Землянка вмиг опустела.
Потапов и Чапичев вышли последними.
Метель поутихла.
Бойцы приготовились к отражению противника, припав к противотанковым орудиям, к пулеметам, установленным в стрелковых ячейках. Гитлеровцы прикрывали огнем новую атаку.
Вскоре с вражеской стороны послышался рокот моторов. Между тем артиллерийский огонь прекратился. Сквозь рассеявшийся дым Чапичев увидел фашистские танки. Навстречу им уже выходили наши тридцатьчетверки. Их было почти вдвое меньше, да и огонь они вели жиденький: экономили снаряды. "И достанется же нашим!" - подумал Яков.
Потапов тем временем с небольшим ящиком в руках, в котором хранил инструменты, мчался к своему полузанесенному снегом танку.
- Куда ты? Стой! - закричал Чапичев, а потом машинально побежал следом за другом. - Да хоть пригнись же, дуралей, пригнись!
Оба упали на землю возле танка.
Потапов удивленно и в то же время благодарно посмотрел на Чапичева и дал знак: давай, мол, за мной.
Они проникли внутрь машины.