Защищенный броней, Чапичев почувствовал себя здесь сильным и неуязвимым. Через смотровые щели было видно, что творится впереди. На пригорке уже горел вражеский танк. Вдали дымилось еще несколько танков. Две немецкие машины повернули и стали уходить с поля боя.
Потапов нажал на стартер, и двигатель натужно взревел. Яков был уверен, что они забрались в машину только затем, чтобы, пользуясь удобным моментом, увести ее в безопасное место.
- Попробуй пушку! - крикнул Потапов, берясь за рычаги управления. - Там остались снаряды.
Танк резко рванулся вперед и, быстро набирая скорость, понесся вслед за уходившими к лесу вражескими машинами. Те сперва шли по проселочной дороге, запорошенной снегом, потом свернули на узкую просеку и вдруг разделились: один танк пошел по узкой колее, другой стал углубляться в перелесок.
Расстояние между машинами сокращалось. Чапичев развернул башню и стал стрелять по вражескому танку, который пытался скрыться в березняке. Последним снарядом он подбил его.
Потапов направил танк ко второй машине. Чапичев не знал, что делать: кончились снаряды, а больше ничем не мог помочь своему другу. Он смотрел на вражеский танк, расстояние до которого быстро сокращалось.
"Неужели хочет таранить?!" - подумал Чапичев, и в этот момент машину резко бросило вправо: он так ударился о стену, что в глазах потемнело. Машина закружилась на месте. Лицо Потапова исказила досада.
Потапов приказал Чапичеву немедленно выбираться из танка и открыл люк.
Они упали возле разорванной снарядом гусеницы. Потапов подобрался к разбитому звену и стал натягивать гусеницу. И только тут Чапичев заметил разводной ключ в руках Николая. "Неужели сможет устранить повреждение? Под таким огнем!" - подумал Яков. Разбитое звено, к удивлению Чапичева, подчинилось умелым рукам, повернулось в нужную сторону.
Между тем фашистский танк остановился, развернулся и стал бить из пулемета по тридцатьчетверке.
Николай победно закричал:
- По коням! - и первым нырнул в башню.
Словно брызги крупного дождя, разбивались о броню вражеские пули.
Машина снова взревела и устремилась вперед. Сперва она шла по прямой, значительно правее подбитого немецкого танка. Потом Потапов дернул рычаг поворота, и машина взяла левее.
- А-а-а! - в восторге закричал Потапов и дал полный газ. - Вот теперь-то ты от нас действительно не уйдешь!
Он вывел танк из глубокой колеи и направил его в обход удиравшего врага.
Лес кончился. Чапичев и Потапов внезапно натолкнулись на самоходную немецкую пушку. Она не успела развернуться, как тридцатьчетверка сбоку ударила ее, потом направилась к траншее, где находился артиллерийский расчет, и начала утюжить окопы, в которых метались немцы. Вдруг машина сильно накренилась, попав одной гусеницей в траншею, и чуть было не перевернулась. Но Потапов вовремя дал задний ход.
Когда танк развернулся, Потапов снова увидел немецкий танк. Он стрелял из пушки. Чтобы не служить мишенью для остановившегося и прицельно стреляющего врага, Потапов направил свою машину к лесу. И тут в кабине запахло гарью: в танк попал снаряд. Начинался пожар.
- Слушай, поэт! - закричал Потапов. - Как только остановлю машину, сразу выскакивай, а то не успеем - взорвемся!
- А ты?
- Я тоже.
Открыв люк, Чапичев увидел, что танк горит. Он спрыгнул в снег и оглянулся: где Потапов? Машина в это время рванулась влево и понеслась вперед.
Чапичев увидел, что немецкий танк стоит в густом лесочке, совсем недалеко, а Потапов повел тридцатьчетверку куда-то в сторону. Но это был обманный маневр: в следующую минуту Потапов снова развернулся и направил охваченную пламенем машину к березняку, в котором затаился враг.
- Коля, выскакивай! - закричал во весь голос Чапичев, не думая о том, что его нельзя услышать. - Выскакивай! Сгоришь!
Но Потапов продолжал гнать свою пылающую крепость прямо на вражескую машину.
Чапичев вскочил на ноги и побежал наперерез танку, который несся на врага.
Расстояние между машинами сокращалось с каждой секундой. Оставалось тридцать, двадцать, десять метров.
Чапичев задыхался.
- Потапов! Коля! Остановись?! Мы еще им…
Но пылающий советский танк на предельной скорости врезался в бок немецкой машины.
Раздался грохот.
Звон металла.
Взрыв…
Огонь и черный дым устремились в небо.
* * *
Стемнело, когда Чапичев возвращался с поля боя. Он шел вдоль опушки леса. Не таился. Не пригибался, когда рядом рвались снаряды. Он был потрясен увиденным и никак не мог собраться с мыслями. А душа разрывалась от боли. Он не мог представить, что никогда больше не увидит своего друга.
"Сердце, отданное народу", - так он решил назвать свою повесть-быль о Потапове. Это было похоже на клятву: уляжется боль, и он засядет за работу. Герои не умирают, они живут в памяти и делах людских…
Чапичеву вдруг вспомнилась песня о подвиге пограничника Баранова. Еще недавно ему казалось, что он ничего лучшего не напишет. Он себя обманывал: лучшими будут стихи о Коле Потапове - танкисте, герое,
Ночь в разведке
За короткое время работы в газете Чапичев успел сделать много. Он стремился всюду побывать сам, увидеть все своими глазами и непременно во всем принять участие.
Вскоре после геройской смерти Потапова Чапичев попросил редактора дать ему самое трудное задание.
- Плечам тяжелей, душе легче, - сказал он в ответ на вопросительный взгляд батальонного комиссара.
- Ну что ж, я тебя понимаю, - сказал редактор. - Пойдешь к автоматчикам. Только в бой не лезь.
* * *
В штабе стрелкового полка Яков Чапичев долго не задержался. Сразу, как только познакомился с командирами, попросился на передовую, во взвод автоматчиков. Его проводили в густой еловый лес, по опушке которого тянулись окопы.
В полдень батальон получил приказ произвести разведку боем. А если представится возможность, то и окопаться на новом рубеже.
Чапичев тоже стал готовиться к предстоящему бою, попросив саперную лопату. Но командир вежливо посоветовал корреспонденту вернуться в штаб полка.
- Это почему же? - спросил Чапичев.
- Вы ведь поэт!
- Ну и что из того?
- Ваши стихи для нас важнее всего.
- Если я и поэт, то не великий, - улыбаясь, возразил Чапичев.
- Для нас в самый раз, - попросту ответил офицер и приказал солдатам выбираться из траншей.
"Что ж это такое, - размышлял Чапичев, глядя вслед удаляющимся солдатам. - Корабль ушел, а я остался на берегу. А когда он вернется, я должен описывать его плавание. Так не пойдет", - и он решительно выбрался из окопа.
Подразделение продвигалось быстрым маршем и догнать его оказалось не так-то легко. Чапичев взял чуть левей, где среди поля стоял подбитый вражеский танк. На случай, думал Чапичев, если немцы откроют огонь и не удастся догнать своих, можно будет укрыться за танком.
Опасения быстро оправдались. Гитлеровцы подняли такую стрельбу, что наше подразделение вынуждено было залечь.
Чапичев оказался отрезанным от своих. Прильнув к земле, он долго лежал не шевелясь. Снег под ним подтаял. Руки и ноги окоченели. Начал одолевать кашель. А подняться было нельзя. Пулеметный огонь, как метель, гулял над полем, сеял смерть. "Может, меня из этой ложбинки немцам не видно", - подумал Яков и начал ползти к танку. Характер стрельбы не изменился (над ним непосредственно пули не свистели), значит, по нему не стреляют.
Держа автомат на боевом взводе, Яков осторожно подобрался к танку.
Зимний день короток, и Чапичев не заметил, как стемнело. Воспользовавшись этим, он с трудом открыл люк и забрался в танк. Внутри пахло горелой одеждой. Обшарив все, он понял, что экипаж выбрался из машины живым: истлела только оставленная одежда. Машина стояла передом к нашим траншеям. Посмотрев в щель, Чапичев заметил вспыхнувший на мгновение огонек: кто-то в окопе прикурил. Но это было видно только ему сверху. Сидящие в окопах немцы не могли ничего заметить.
- Интересно, что делается там, у гитлеровцев?
И Яков на мгновение высунулся из люка, посмотрел в сторону вражеских позиций.
Ночь стояла светлая, но видно было только метров на двести, не больше. Дальше все сливалось в морозной, голубоватой дымке. И вдруг, наверное, в километре от танка, Яков заметил костер, вокруг которого грелись гитлеровцы.
"Наши за лесочком их не видят, и потому немцы осмелели! Надо немедленно ползти назад и рассказать об увиденном командиру батальона".
И только он об этом подумал, как огонь вспыхнул ярче и осветил стоящие в ряд пушки.
"Уходить отсюда нельзя: надо помочь артиллеристам уничтожить батарею. - решил Чапичев. - Но как передать координаты?"
В подбитом танке аккумулятор не работал. Он похлопал себя по карманам. Нашел спички. Теперь надо устроить какой-то светильник. Начал шарить руками, искать промасленную ветошь, которая могла бы гореть. Наконец нашел какую-то тряпку. Поджег ее. Затем, то закрывая смотровую щель, то открывая ее, стал подавать сигналы в сторону своих окопов. Заметят ли, поймут ли, что в танке свой?
Но его долго не замечали. Тогда Чапичев через открытый люк выбросил горящую ветошь на снег. Наши сразу же заметили и над окопами на мгновение подняли фонарь: жди, мол.
И Чапичев стал ждать. Через некоторое время приполз артиллерист-корректировщик и тоже забрался в танк. У него был карманный фонарь для подачи сигналов. Яков рассказал ему обо всем, что успел заметить на вражеской стороне. Артиллерист, не мешкая, засигналил фонариком на батарею. Возле немецкого костра вспыхнул огненный столб. И тут же Яков услышал раскаты орудийных выстрелов. Корректировщик просигналил, чтобы перенесли огонь вправо.
Снаряды рвались то ближе, то дальше, то левее костра. Наконец враз ударило несколько наших пушек и там, где была немецкая батарея, сверкнули взрывы.
- Хорошо! - во весь голос крикнул Чапичев. - Поддай им еще!
И словно в ответ на эти слова в центре немецкого костра взметнулся черный фонтан. Потом все померкло.
* * *
- Тюв! Тюв! Тюв! - застучали вдруг по броне пули…
Решив, что это случайные, шальные пули, Яков нырнул в машину и закрыл люк. Стрельба усилилась. Значит, противник догадался обо всем и теперь их в покое не оставит. Однако не ждать же немцев в этом железном гробу.
Что же делать?
Наступил рассвет. Стрельба поутихла. Высунули банку. Резкий и звонкий удар вырвал ее из рук. Все ясно. Теперь надежда только на своих. Скорее бы заметили, что мы под обстрелом.
И вдруг с нашей стороны ударили из пулемета, винтовок и даже противотанкового ружья.
- Пулемет и винтовки - это понятно, но почему стреляет ПТР? - вслух недоумевал Чапичев. - Что они, хотят продырявить нас, в этом танке?
Вскоре сквозь пулеметно-ружейную стрельбу до слуха донесся рокот мотора.
"Танковая атака?" - ужаснулся Яков и сразу же вспомнил про роту автоматчиков, у которых было всего лишь одно противотанковое ружье. Нащупал на боку лимонку - одну-единственную, которую носил уже больше недели.
Но что лимонка для танка! Была бы противотанковая - тогда другое дело…
Не успел Чапичев подумать, что можно предпринять, как их железный гроб долбануло так, что он сдвинулся с места. И тут же в крышку люка ударили чем-то тяжелым. Потом раздался крик:
- Русиш капут!
- Все. Влипли! Как зовут-то тебя, артиллерист?
- Ваня.
- Так вот, Ваня. Отсюда мы, возможно, не выберемся. Будем держаться до конца. Вот граната…
- Само собой! Помирать, так с музыкой…
Чапичев закрыл изнутри люк башни, и они спустились на дно танка. В смотровую щель он увидел, что возле танка стоял огромный тягач и немецкие солдаты цепляли буксир.
"Сразу два дела хотят сделать: танк на переплавку увезти и нас на мыло отправить", - подумал Яков.
В люк барабанить перестали. Снова послышался голос. Зная немецкий язык, Чапичев понял, что гитлеровцы обещают им свободу и просят открыть люк, чтобы их механик-водитель помог отбуксировать подбитый танк. Припомнив все нужные слова, Яков ответил, что сделает это сам.
Немцам, видимо, такой оборот дела понравился. Но теперь по танку застучали пули с нашей стороны, и гитлеровцы боялись лезть на башню, предпочитая укрываться за броней.
Тягач вдруг взревел во всю мощь, качнулся и дернул подцепленный танк.
Сердце у Якова упало. Вскоре он спохватился, что обещал управлять машиной и, взявшись за рычаги, повернул танк вслед за тягачом. Теперь он двигался быстрее.
Постепенно Чапичев стал забирать правее, чтобы вынудить тягач поближе подойти к лесочку: в голове родился дерзкий план побега.
- Держись, артиллерист! Не все еще потеряно… Через некоторое время в смотровой щели с правой стороны показалось чернеющее на снежном фоне мелколесье. Вечером, да и днем, Чапичев не видел здесь немцев: место было с сильным наклоном в нашу сторону - неудобное для маскировки. Но для пленников оно оказалось выгодным тем, что вблизи начинался лес, по которому можно было пробраться к своим. Весь вопрос в том, как выбраться из машины и не попасть в лапы фашистов. Кинуть гранату? Но она упадет около танка и сделает очень мало. Открыть люк и выпустить гранату на веревочке, чтобы она не скатилась сразу на землю, а взорвалась на броне? Тогда она сбросит тех, кто сидит на танке, а они тем временем выскочат и скроются в лесу. Только вот где взять веревку? Стоп, для такого дела подойдет брючный ремень!
Произошло то, на что Чапичев не мог рассчитывать. Лимонка, разорвавшись на броне, впереди башни, не только разбросала сидевших здесь автоматчиков, но и повредила трос. Он лопнул. Танк остановился. Тягач же продолжал двигаться вперед. Яков и артиллерист стремительно выскочили из башни, спрыгнули на землю и помчались по редколесью. Не успели они пробежать и сотни метров, как сзади застрочили автоматы. Яков бежал быстрее и быстрее, увлекая за собой артиллериста: отстреливаться было бессмысленно. Чапичев боялся только одного, чтоб не ударил пулемет: тогда их могли скосить шальной пулей. Но вели огонь только автоматчики. Немцы, сидевшие в окопах, стрелять не решались: боялись попасть в своих.
На нашей стороне, видно, поняли, что произошло, и ударили из двух пулеметов. Яков чувствовал: товарищи бьют по немецким автоматчикам, которые их преследовали.
Вдруг что-то больно дернуло за руку: Чапичев даже оглянулся. Но рядом никого не было. В полсотне метров от него бежал немец. Первой мыслью было остановиться и спокойно, прицелившись, сразить преследователя. Но Яков и артиллерист находились уже в лесу, где не было снега. Не оставляя следов, они продолжали бежать. А тут, как назло, левая рука Якова нестерпимо ныла - все сильнее он чувствовал боль.
Устав до изнеможения, Чапичев остановился, чтобы перевести дух. Сделав три очень глубоких вдоха и выдоха, как приучил себя еще в юности, он успокоил буйно клокотавшее сердце и стал внимательно прислушиваться. Ваня-артиллерист лежал на земле и тяжело дышал.
Позади слышался гул тягача. Стрельбы уже не было. С востока доносились отрывки русской речи.
Чапичев попытался поднять артиллериста, и, тяжело ступая, они двинулись в сторону своих.
Вскоре раздался крик:
- Стой! Кто идет?
- Ребята! Свои мы. Помогите!
- Кто, спрашиваю? - еще суровее послышалось в ответ.
И тут же другой, более добродушный голоса
- Та чи не бачишь, свой людына.
- Давай скорее сюда!
- Кто и откуда вы?
- Я журналист… Из армейской газеты…
- Хлопцы! Так это ж наш поэт!
- Поэту тоже нужна медицинская помощь…
Дальше Чапичев уже ничего не слышал.
Неугомонный
Ранение оказалось не опасным, но Чапичев потерял много крови, и врачи задерживали его в госпитале. Политрук же считал себя совершенно здоровым, и ему было обидно отлеживаться на больничной койке, когда его товарищи вели тяжелые бои. Он старался не терять времени даром. Много читал, писал новые стихи. Внимательно следил за сообщениями Совинформбюро, ежедневно вычерчивая на карте изломанную линию фронта.
С новыми газетами он отправлялся по палатам, читал, рассказывал раненым об отличившихся воинах. Скоро в госпитале узнали, что Яков - поэт, и просили его почитать стихи. Политрук не отказывался и охотно вспоминал стихи своих любимых поэтов - Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Есенина.
Ему приятно было наблюдать за лицами раненых. Стихи их трогали, лица светлели. Каждый невольно вспоминал о своем доме, о родных краях. Часто политрук писал письма от имени раненых их женам и невестам. Описывая без прикрас бой, в котором отличился раненый, он подчас сам восхищался удивительным мужеством и героизмом простых солдат, пехотинцев, артиллеристов, саперов.
Не признаваясь себе, он особенно любил мужественных и храбрых танкистов. Словно извиняясь, он говорил: "Прикипел сердцем". Наверное, поэтому больше всего написал в госпитале стихов о танкистах, считая, что, кто однажды пережил удар по броне термитного снаряда, тот по-особому понял смысл жизни.