Я за него ручаюсь, как за самого себя! Да и хлопцы у него такие, что их к кадетам ничем не сманишь.
Ну, хорошо, хорошо, успокойся! - По губам Рубина
промелькнула ласковая усмешка
Максим устало опустился и кресло. Очень хотелось спать. Последние сутки отряд не отдыхал, торопясь пробраться в город.
Рубин, присев к столу, быстро написал что–то на клочке бумаги.
- Вот, возьми, - протянул он Максиму две записки, - с этой пойдешь к товарищу Крайнему в крайком, а с этой - к Сафронову на склад, тут написан адрес. Там тебя оденут, а то ты, черт знает, на кого похож.
Максим задумчиво повертел мелко исписанную бумажку и положил ее на стол:
- Со мной отряд, товарищ Рубин. Они еще хуже меня
одеты.
Рубин улыбнулся уголком губ.
Твой отряд вольем в армию, там люди обмундируются. А ты пока останешься при крайкоме. - И, тепло глядя в растерянное лицо Максима, сказал: - Нам нужны, люди. Крепкие люди. Поработаешь здесь, а затем посмотрим.
Максим встал, взволнованно сдвинул на затылок фуражку, снял ее, вытерев платком мокрое от пота лицо. Жаль ему было бросать отряд: свыкся с ним за недели скитаний и боев, но спорить и настаивать на своем не решился.
Прошло несколько дней. Максим выполнял различные поручения крайкома. В течение дня его маленькую, крепкую фигуру можно было увидеть и на заводском митинге, и на вокзале на помосте над морем красноармейских голов, и еще в пяти–шести местах.
Возвращаясь ночью в свою маленькую комнату, он наскоро раздевался, валился на узкую кровать и засыпал крепким сном.
А город жил тревожной прифронтовой жизнью. По улицам проходили пешие и конные воинские части, грохотала по мостовой артиллерия, у штаба главкома толпились суетливые ординарцы. Ночью по пустынным, словно вымершим улицам рысили конные патрули.
Корниловское наступление на Екатеринодар провалилось. Разбитая, но не разгромленная до конца корниловская армия ушла в Сальские степи. Но на Дону уже маршировали немецкие батальоны. Банды генерала Краснова, поддержанные немцами, подошли к границам Кубани. Из Сальских степей, оправившись после разгрома, вооруженная до зубов Англией, хлынула дикая орда озверелой контрреволюции во главе с генералом Деникиным. Грязный поток контрреволюционных полчищ проник в молодую, еще не окрепшую Северо - Кавказскую советскую республику, в тылу у которой контрреволюция организовала массовые кулацкие восстания.
В это время бывший царский офицер эсер Сорокин ослабил оборону Екатеринодара, предательски сняв с фронта якобы для переформировки несколько крупных частей. Фронт поредел и под яростным натиском белых дивизий стремительно покатился к Екатеринодару. Бойцы, потеряв веру в пьянствующего со своим штабом главкома, подозревая измену, сопротивлялись с меньшим упорством, отдавая врагу новые и новые станицы. И если бы не комиссары частей да не кочергинская группа, наносившая подчас сокрушительные контрудары врагу, фронт перестал бы существовать.
Главком же Сорокин разрабатывал, сидя в Екатеринодаре, план новой перегруппировки сил, требовал от ЦИК и Реввоенсовета согласия на оставление Екатеринодара и на глубокий отход для "выравнивания фронта" вдали от противника.
… Прошла неделя. Возвратившись, как всегда, поздно ночью с работы, Максим снял сапоги, черкеску и с наслаждением улегся на кровать. Закрывая глаза, он радостно улыбнулся, вспомнив, что через два дня он едет на фронт комиссаром в один из полков Кочубея.
Уже не раз слышал Максим о прославленном комбриге и его конной бригаде, сформированной им из кубанских казаков и горцев. Когда бойцы Кочубея, рассыпаясь лавой, стремительно бросались в атаку, то не выдерживали даже самые крепкие деникинские офицерские полки, а генерал Шкуро нередко без боя уходил от своего бывшего урядника. Потеряв надежду переманить Кочубея на свою сторону, он обещал большую награду за его голову.
Где–то далеко слышались глухие удары не то грома, не то орудийных выстрелов.
"Гроза начинается", - подумал Максим, повернулся на другой бок и крепко заснул.
А гром продолжал греметь. Это подходили к городу дивизии Деникина.
… Получив приказ Реввоенсовета отходить за Кубань, Кочергин в один переход привел свои отряды в город, уже переполненный отступающими частями. Путь на Екатеринодар был открыт. У самого города еще дрались небольшие, разрозненные отряды, но и они под стремительными атаками конных лав Покровского и Шкуро с боем отступили в город.
Подойдя к городу, деникинцы открыли сильный артиллерийский огонь по рабочим кварталам. Несколько снарядов разорвалось и в центре.
Кочергинцы уходили последними. Сдерживая ожесточенный натиск белых, они медленно, в полном порядке отступали к центру.
Максим выскочил из гостиницы, когда кочергинцы, яростно отстреливаясь от наседавших на них конных сотен, отходили к мосту. Максим присоединился к ним. Кочергин, заняв удобную позицию за мостом, решил не пропустить белых через Кубань.
Целые сутки кочергинцы лежали за мостом под жестоким артиллерийским обстрелом, упорно отбивая многочисленные атаки. Но когда конная дивизия Покровского переплыла реку ниже занятой Кочергиным позиции и ударила с фланга, части Кочергина, не выдержав атаки, отступили к Эйнему и Белореченской.
Глава XV
Уже давно скрылась за высоким холмом станица, а Андрей все еще ехал шагом, низко опустив голову.
Жеребец, с ожесточением отмахивавшийся хвостом от наседающих слепней, не прочь был пойти рысью, но мешал натянутый повод.
Андрей, не обращая внимания на своего любимца, думал об оставленной станице и о Марине: "Успел ли батько отвезти ее на хутор? А что, если не успел? Есаул Лещ, ворвавшись в станицу, первым делом бросится к моему дому, и если он застанет там Марину…" Андрей скрипнул зубами. Нет, он никогда не простит себе этого! Он не имел права оставлять Марину в станице. В конце концов, разве она не могла выполнять работу отрядной сестры? Да, но ведь их самих могут вырубить всех до единого. Справа от него - конница генерала Шкуро, под Екатеринодаром - белый фронт, а сзади движется дивизия Покровского.
Андрей выпрямился в седле, с грустью посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул. Вправо от дороги блестящей полосой убегала речка, слева, до самого горизонта, расстилались хлебные поля, позади растянулась сотня.
Взглянув на едущего впереди первого взвода Луку Чеснока, Андрей снова повернулся в седле и, накинув повод на переднюю луку, стал доставать кисет. Лука поравнялся с Андреем:
- Напрасно ты, Андрей Григорьевич, разрешил Дергачу в разъезд идти на белом бутовском жеребце. Его черт–те откуда видно - завалиться могут.
- Надо его в пулеметную тачанку коренным запрячь, - задумчиво проговорил Андрей, свертывая цигарку и передавая ее Луке.
Тот, взяв цигарку, искоса посмотрел на Андрея:
- Эх, хлеба–то стоят какие! Как там наши сами управятся?..
Андрей, чиркнув спичкой, насмешливо протянул:
- Ничего, Лука, не горюй! Бут с Волобуем и свой и наш урожай уберут, а Богомолов купит и новую мельницу себе построит.
Лука нахмурил брови:
- Ничего, пускай строит. Нам мельницы нужны…
Оба задумались. В хвосте сотни затянули и все казаки дружно подхватили старинную, печальную песню:
Поихав казак на чужбину далеку
На добром коне он своем вороном…
Андрей не мешал петь. Знал он, что сердца казаков терзает тоска по дому, по брошенной жене с малыми ребятами, по любимой девушке, по не снятому, оставленному врагу урожаю. От песни же легче становится на сердце, и сам он незаметно для себя, сдвинув на лоб кубанку, вполголоса подхватил:
Напрасно казачка его молодая
И утро и вечер на север глядит.
Все ждет, поджидает, с далекого края
Когда же к ней милый казак прилетит…
Получив донесение разведки о том, что Тимашевка занята белыми, Андрей решил обойти ее стороной и держать путь на Славянскую, а оттуда берегом Кубани идти в Екатеринодар.
Но когда отряд уже подходил к Тимашевке, огибая ее слева, путь преградили спешенные сотни белых. Выхода не было. Приходилось принимать бой.
Спешив людей и расположив их в балке, Андрей открыл по белым, залегшим в кукурузе, пулеметный и ружейный огонь.
Бой длился около двух часов, и Андрей, с нетерпением ожидавший сумерек, тоскливо поглядывал на солнце. Патроны подходили к концу. Андрей видел, что до темноты ему не продержаться. И тогда он решился на отчаянный шаг.
Оставив около пулемета десяток казаков, он с остальными, ведя коней в поводу, двинулся влево по дну балки. Оставленные им казаки во главе с Колонком залегли длинной цепочкой, изредка постреливая по невидимому врагу.
Андрей повернулся к Дергачу:
- Ну, Ваня! Теперь держись - или прорвемся, или… пулеметами посекут!
Дергач нехотя повернул голову:
- Все равно до вечера нам не продержаться. Обойдут, сволочи.
В воздухе то и дело пели шальные пули. Шагах в трехстах от балки тянулись кукурузные поля, и если 6 не пороховые дымки, плывущие между толстыми зелеными стеблями, трудно было бы поверить, что там засело несколько сот людей.
Андрей внимательно посмотрел на встревоженные лица казаков, затем, схватившись за луку, махнул рукой.
Выскочив со стороны правого фланга белых, сотня с диким криком метнулась к кукурузе.
Завидев несущуюся на них лаву, белые открыли ураганный огонь, но было уже поздно. Казаки ворвались в кукурузу, рубя вскакивающие с земли вражьи цепи. Однако левофланговые белых уже добежали до своих коноводов. Андрей видел, что еще одно мгновение - и они обрушатся на его сотню яростной контратакой. Надо было атаковать их первым. Быстро повернув сотню, он устремился на разворачивающегося для атаки врага и в изумлении чуть не выронил клинок, узнав в белом сотнике Николая Бута.
Кровь бросилась в голову Андрею. Перед его загоревшимся ненавистью взглядом замелькали картины турецкого фронта. Сколько оскорблений, сколько мук принял он от этого человека!
Бут тоже узнал Андрея и помчался навстречу. Кони их сшиблись. Жеребец Андрея, злобно взвизгнув, рванул Николая зубами за колено. Сотник, выронив из рук маузер, скривился от боли. В тот же миг сабля Андрея, свистнув в воздухе, рассекла кубанку Бута. Но на помощь своему командиру уже подоспели белые конники.
Загорелся жестокий бой. Со скрежетом сталкивались кубанские шашки. Казаки Андрея бешено рубили белых, мстя им за оставленную станицу.
Не выдержав ожесточенной схватки, белые наметом понеслись к станице, низко пригибаясь к развевающимся по ветру конским гривам.
Победоносно взвились в воздухе звуки отбоя и сбора. С веселыми лицами собирались казаки к стоящему рядом с Чесноком Андрею.
Полчаса спустя сотня, захватив два брошенных белыми пулемета и забрав своих убитых и раненых, на рысях, далеко огибая Тимашевку, шла к станице Поповичевской.
С Поповичевской сотня пошла в Нижне - Стеблиевскую, а оттуда в Славянскую. Но Славянская была занята крупными силами белых. Андрей резко повернул влево, на Екатеринодар, но конница Шкуро преградила ему путь, и он бросился назад.
Затравленным зверем закружилась сотня по степным хуторам в кольце деникинских войск. Оставался единственный путь к спасению - с боем прорваться к Кубани, переправиться вплавь и выйти к Екатеринодару. И Андрей решился на это. Сотня спешилась в длинной балке, заросшей мелким кустарником, и молча слушала взволнованную речь Андрея. Только Колонок неожиданно спросил:
- А что, ежели Екатеринодар тоже занят? Что тогда делать?
Андрей остановился на полуслове, удивленно поглядел на Колонка и задумался.
Дергач, внимательно срезавший кинжалом тоненький прут, хмуро проговорил:
- Ну, что ж… тогда в горы, к партизанам уйдем.
Густой туман окутал заросший кустарником обрывистый берег Кубани.
Казаки, стоя на седлах, вполголоса успокаивали испуганно всхрапывавших коней.
Андрей, плывший впереди сотни, из–за тумана не видел даже головы своего коня. Ему временами казалось, что он плывет высоко в облаках и вот–вот может сквозь них стремглав полететь на землю. Было даже немного страшно. По раздающимся справа и слева от него голосам он понял, что течение относило его и других далеко в сторону. Надо было спешить. С невидимого берега шкуровцы, гнавшиеся по пятам, могли каждую минуту открыть огонь.
Но вот жеребец, нащупав ногами берег, призывно заржал и вылез из воды. Андрей опустился в седло и с тревогой оглянулся назад.
Из белой стены тумана начали показываться всадники. Вздрагивающие всем телом лошади настороженно поводили ушами. Казаки быстро садились в седла, привычно строились.
Сзади послышался глухой удар разорвавшегося в воде снаряда. На берег полетели брызги воды. Вслед за первым ударом последовал второй, потом еще и еще…
Чеснок, ласково гладя шею коня, насмешливо улыбнулся:
- Ишь, рыбу глушат! Должно, ухи захотели.
Андрей, вглядываясь в туман, хмуро пробурчал:
- Сами на уху чуть не пошли. - И, видя, что из воды благополучно выбрались последние всадники, подал команду.
Построившись походной колонной, казаки рысью пошли от быстрой Кубани.
Дергач обернулся назад и облегченно вздохнул:
- Ну, вырвались из чертовой мышеловки!
Андрей молча пригнулся к гриве. Казачьи кони, стелясь по степи, пошли наметом…
К Екатеринодару подходили ночью. Когда вдалеке ярко блеснули огни города, Андрей спешил сотню, решив подождать возвращения разъезда.
Прошел час. Колонок со своим разъездом не возвращался. Скрывая от казаков охватившее его чувство тревоги, Андрей с напряженным вниманием всматривался в блестевшие огни.
Где–то далеко - видно, у самого города - тишину разорвали винтовочные выстрелы. Андрей быстро подтянул подпругу:
- Сади–и–ии-и-сь!
Казаки черными тенями метнулись в седла и замерли. Послышался бешеный топот скачущей лошади. Из темноты вынырнул Мишка Бердник. Подскакав к Андрею, он хрипло крикнул:
Беда, Андрей!.. В городе кадеты… Нас окружили - кого зарубили, кого живым взяли. Я насилу ушел. Стреляли по мне.
- А Колонок в плен попал? - шепотом спросил Андрей.
- Зарубили.
Андрей опустил голову. Овладев собой, он вскочил в седло и обратился к сотне:
- Товарищи! Вы слышали? Наш разъезд вырубили беляки… В горы, к партизанам уходить надо!
- Веди на город!
Кто–то взобрался на тачанку и яростно закричал:
- Что ж это такое? Нас бьют, а мы бежать будем?.. Идем на город товарищей выручать, а потом и к партизанам можно!
Сотня голосов слилась в один крик:
- Прави–и–и-и-ильно! На город!
- Веди на город!
Андрей сердито выкрикнул:
- Куда, к бисовой матери, вести - их там, может, несколько полков, а нас горсть!
- В зубы им заглядывать, что ли, ежели их много?..
- Пьянствуют, небось, с радости!
- Веди, не то сами пойдем!
Андрей, стоя на стременах, тронул жеребца:
- Ну раз так, тогда за мной, хлопцы!
Жеребец рванулся вперед. Казаки, рассыпаясь лавой, помчались следом.
Застава белых еще ловила коней убитых казаков, когда раздался гулкий топот сотен лошадиных копыт и из темноты со свистом и гиканьем вырвалась казачья лава…
Глава XVI
После того как Гринихе отсчитали сто ударов шомполами, ее замертво сволокли в подвал при станичном правлении, наскоро приспособленный под тюрьму.
Провалялась Гриниха в подвале две недели, а когда ее выпустили, то вместо полной, молодо выглядевшей женщины из подвала вышла худая, дряхлая старуха.
Добредя до своего двора, она нашла вместо дома груду холодного пепла с торчащей посредине полуразрушенной трубой. Из стоявшего в углу двора сарайчика с горьким плачем бросились ее девочки и прижались к ней грязными нечесаными головенками.
Жить в станице было негде, да и боязно, и по совету соседей Гриниха решила перебраться в город. Дня через два Кукарека затемно вывез ее с Анкой и Милей на дальний хутор, к своему зятю, а оттуда с горем пополам она добралась до Екатеринодара, попав в него за несколько дней до прихода белых.
Невдалеке от города, возле кладбища, раскинулись подслеповатые землянки и покосившиеся домики Собачьего хутора.
В старом полуразвалившемся сарае, во дворе вдовы Щербины, поместилась со своими дочерьми Гриниха.
Денег, собранных потихоньку соседями, едва хватило на первые дни. Невдалеке от хутора была городская свалка. Целые дни Миля и Анка рылись вместе с другими ребятишками Собачьего хутора, ища баночки, пузырьки и бутылки. Найденное Гриниха тщательно перемывала и относила в аптеку.
Выручаемых за это грошей едва–едва хватало на хлеб. В довершение беды Гриниха заболела тифом. В тот день, когда больная мать уже не смогла подняться на ноги, девочки остались дома. К вечеру во двор пришел нищий с большой котомкой в руках.
Он шепнул что–то хозяйке, осторожно заглянул в сарай и, видя, что там нет никого, кроме Гринихи и ее дочерей, тихо подошел к Миле. Со странной для его неприглядного вида нежностью взял ее за плечи, осторожно, но настойчиво повернул к себе лицом:
- Тебя как зовут, девочка?
Миля испуганно глядела в заросшее седой щетиной лицо оборванца.
- Ну, говори, как тебя звать? - По лицу старика скользнула ласковая улыбка, а серые глаза внимательно разглядывали худенькую фигуру девочки в стареньком платье.
- Ми–и–и-илька, - с трудом выговорила она.
Нищий, поймав ее взгляд, устремленный на видневшуюся из котомки краюху хлеба, быстро вытащил ее, затем кусок сала и протянул Миле.
Девочки с жадностью голодных зверьков набросились на угощение. Нищий, присев в углу на кучу дров, разматывал онучу. Достав оттуда пачку денег, он снова подошел к Миле и, положив ей на колени деньги, ласково провел рукой по ее черным вьющимся волосам:
- Это вам троим. Тут на две недели хватит, а там я еще принесу. А хозяйка тебе поможет готовить.
Миля с удивлением перебирала цветные бумажки. Старик осторожно вышел из сарая и скрылся за калиткой.
Дня через два Миля позвала сестренку на кладбище рвать цветы. Радостно перебегая от могилы к могиле, девочки с восхищением рассматривали красивые мраморные памятники. По складам разбирая золотые надгробные надписи, они незаметно для себя очутились в глубине кладбища. Здесь памятники были попроще, цветной мрамор сменился гранитом и цементом, но зато было больше зелени, густым строем стояли кусты сирени и молодой акации.
Девочки устало опустились на заросшую травой могилу. Вдруг до них донесся тихий стон. Анка, широко открыв голубые глаза, испуганно посмотрела на Милю. Стон повторился. Миля, крепко обхватив заплакавшую со страху Анку, прижала ее к себе.
Ветки кустарника зашевелились, и среди них показалась забинтованная окровавленными тряпками голова.
Большие карие глаза умоляюще смотрели на перепуганных девочек. Худое лицо и чуть вздернутый нос были усеяны веснушками. Бледные губы еле заметно зашевелились: