- Братцы, станичники! Не губите… ради братеника мово смилуйтесь!
- Чего ж ты запел Лазаря? - удивился Герасим,
- Слухи есть, что лютой смерти предают пленных таманцы ваши, - плаксиво тянул Трынок. - Лучше зараз расстреляйте!
- Что ты мелешь, дурачина? - рассердился Герасим. - Офицерье те слухи распускает. За что тебя расстреливать, ежели по темноте своей сам против себя воюешь? Одно слово - Трынок!
Герасим и Мишка расхохотались. Глядя на них, засмеялся и Трынок. Мишка, привязывая маштачка за чембур к своему седлу и все еще улыбаясь, сказал:
- Ну, герой, садись! Поедем к нам.
В сотне Трынка встретили с веселыми шутками и затаенной тревогой. Каждому хотелось узнать про своих близких, оставшихся в станице. У многих от коротких угрюмых ответов Трынка бледнело лицо и непримиримой ненавистью загорались глаза.
Андрей, допросив Трынка, не мешал казакам расспрашивать его про свои семьи. Спешась, сотня расположилась в садах. Станица, лежащая в низине, не была занята белыми. Фронт их находился в трех верстах от нее, представляя собою полуразогнутую подкову, один конец которой упирался в Екатеринодар, а другой доходил до Майкопа. 11‑я Красная Армия, оставив Армавир, была по ту сторону подковы, и до станицы глухо доносилась канонада сражающихся армий. Таманцы были еще далеко, и Андрею спешить было некуда.
Трынок стоял в середине плотного круга одностаничников. Он уже оправился от испуга и, видя, что его никто не собирается ни бить, ни расстреливать, охотнее стал отвечать на вопросы. Протолкавшись в середину круга, к Трынку подошел Лука Чеснок. С деланно равнодушным лицом он задал Трынку несколько вопросов про его службу у белых, а потом, словно между прочим, спросил, протягивая ему свой кисет:
- Ну, а Лушку мою видел? Как ее там: не притесняют?
Трынок, растерянно вертя в руках кисет, молчал, стараясь не глядеть в глаза Чесноку.
Ну, что ж, не видел, что ли? - разочарованно проговорил Чеснок.
- Спалили белые твою хату вместе с Лушкой, - угрюмо выдавил Трынок.
Чеснок с бледным, как мел, лицом скрипнул зубами, круто повернулся на каблуках и, молча растолкав притихших казаков, зашагал к сараю, возле которого был привязан его конь.
Чеснок крепко обхватил шею ласково обнюхивавшего его коня и заплакал, всхлипывая и бормоча ругательства…
Круг около Трынка постепенно стал редеть, Андрей осматривал на тачанке пулемет и, сердито хмуря брови, разносил молодого казака:
- Заело, говоришь? Да разве не заест, ежели ты его от боя до боя пулями чистишь! Чтоб сегодня же разобрал и смазал, а не то осрамлю перед всей сотней и в обоз отправлю!
Сзади Андрея кто–то нерешительно кашлянул. Быстро обернувшись, он увидел Трынка:
- Тебе чего?
- Андрей Григорьевич! Разве я плохой разведчик был, когда на турецком вместе с тобой служил?
- Ну, не плохой, так что?
- Прими меня в свою сотню… Накажи бог, тогда меня черт попутал в станице остаться!
- Черта не вини, коли бабу послушал… - Андрей задумчиво посмотрел на погоны Трынка. - Принять я тебя приму, а только ты заслужить эту честь должен. Понимаешь? И знай, ежели я тебя в чем плохом замечу, сам в расход пущу.
- Да разве ж я не понимаю, Андрей Григорьевич, да господи ж боже мой! Да я всю душу…
- Ну, ладно, посмотрим. Эй, командир второго взвода!
К Андрею подбежал рыжеусый высокий казак.
- Вот, зачисляй его в свой взвод заместо Василия, да и коня ему дай. Не пристало казаку на такой падали ездить. - И снова повернулся к Трынку: - Я сейчас напишу записку, поедешь встречать нашу первую колонну, она уже недалеко от станицы. Разыщешь начальника штаба и передашь ему записку. Понял? Ну иди!
К вечеру первая колонна входила в станицу, занятую сотней Андрея.
А ночью в помещении штаба Матвеев собрал на совещание командиров частей.
Начальник штаба, полковник старой службы Батурин, долго и обстоятельно говорил о необходимости во что бы то ни стало прорвать фронт противника, чтобы соединиться с 11‑й армией.
После него встал Матвеев. Он пытливо смотрел на командиров, как бы оценивая их способность повести завтра за собой красноармейцев в тяжелый бой, под ураганный огонь вражеских пулеметов.
Андрей, примостясь на подоконнике, рядом с Максимом, восторженно смотрел на Матвеева:
- Вот он сейчас рубанет, так рубанет!..
- Тс-с! - зашипел на него Максим. - Не мешай слушать!
- Товарищи командиры! - сказал Матвеев. - Утром начинаем бой. Необходимо разбить противника… Иначе - гибель всей нашей армии.
Послышались уверенные голоса:
- Пробьемся, товарищ Матвеев!
- В первый раз, что ли!
Матвеев довольно улыбнулся. По этим звучащим непоколебимой уверенностью голосам узнал Матвеев батальонных и полковых командиров, с такой любовью выращенных им из вчерашних солдат, унтер–офицеров и урядников царской армии. Но улыбка, осветив на миг лицо командующего, сейчас же погасла. Лицо его стало строгим, почти суровым:
- Я добавлю лишь несколько слов к тому, что сказал начальник штаба. Завтрашний бой мы начинаем с двумя патронами на винтовку, с одной лентой на пулемет и с восемью снарядами на орудие. Эти снаряды и патроны надо беречь! Надо бить врага так, чтобы ни одной пули, ни одного снаряда не было выпущено впустую!..
Утро. Рассвет. Моросит мелкий, въедливый дождик. После артиллерийской подготовки таманцы развернулись под огнем противника и густыми цепями пошли в атаку.
Белый фронт протянул свои окопы на взгорье, несколько выше станицы. Таманцам пришлось наступать по открытой степи. Красноармейцы угрюмо шли с винтовками наперевес по скользкой земле, падали, поднимались и снова шли. Но позади цепей оставалось лежать все больше и больше убитых. Уверенные в неприступности своих позиций, белые не торопились, подпуская наступающую пехоту поближе, постепенно усиливая огонь.
Андрей взобрался с Мишкой Бердником на высокий тополь и наблюдал в бинокль за развивающимся боем. Его сотня вместе с единственным конным полком Таманской армии была оставлена в резерве.
Мишка, сидевший выше Андрея, взволнованно крикнул:
- Гляди, Андрей! Наши отступают, сбили, гады… Бисовы дети - бегут назад к станице!
С линии боя слышался яростный, захлебывающийся вой пулеметных очередей.
- Матвеев, Матвеев, - зазвучал торжеством голос Андрея. - Он им, собачьим детям, покажет, как в атаку ходить надо! Смотри, наши поворачивают назад. Пошли! Смотри!..
Внезапно налетел ветер, донеся со степи могучей волной расхлестнувшийся крик.
- Ра–а–а-а-а! А–а–а-а-а! - слышалось Андрею, и ему самому хотелось закричать от радости.
- Мишка, гляди - прорвались! Уже первая цепь в их окопах… Гляди, гляди! Конный полк садится!
Андрей, а за ним и Мишка кубарем скатились с дерева.
- По ко–о–о-оня–я–я-ям!
Казаки опрометью кинулись разбирать лошадей. Через несколько минут вся сотня вместе с конным полком, разворачиваясь лавой, неудержимым потоком ринулась в атаку.
Андрей, горяча жеребца, крепко сжимал эфес обнаженной сабли. Вот уже совсем близко окопы, вот явственно видны бьющиеся в смертельной схватке люди. В воздухе непрерывно мелькают приклады, слышатся стоны раненых, неистовая ругань и крики команды…
Сквозь сероватую зыбкую завесу дождя Андрей видел, как белые беспорядочными толпами бежали из окопов в степь. Он дал повод жеребцу, и тот легко перенес его на другую сторону окопа. За Андреем, птицей распластываясь в воздухе, перескочила окоп вся его сотня. Засвистели в воздухе казачьи шашки, опускаясь на плечи, головы и спины бегущих. Фронт белых был прорван.
Но со стороны левого фланга, очевидно, пытаясь закрыть брешь, уже мчался в атаку белоказачий полк.
Чеснок, растерянно стоявший возле убитого коня, быстро поднес к глазам бинокль. Впереди вражеского полка на разгоряченном рыжем коне стлался в бешеном галопе полковник Лещ.
Андрей первый устремился навстречу атакующему полку. Казаки его сотни, сдвинув на лоб папахи, без единого крика бросились за Андреем. За ними повернул и весь полк.
Конные сотни сошлись в яростной схватке. В злобном исступлении дико ржали кони. С лязгом отскакивали друг от друга стальные клинки. Герасим Бердник выбил пикой из рук Семена Шмеля шашку, и, отбросив пику, левой рукой вцепился ему в горло, а правой, сжатой в кулак, бил его по побелевшему лицу:
- Это тебе, вражина, за батька моего! За то, что работой его в гроб вогнал!.. А это тебе, собачий урядник, за турецкий фронт - за весь наш взвод.
Увидев впереди в окружении охраны полковника Леща, Андрей рванулся ему навстречу.
Но Лещ, мелькнув голубым верхом папахи, скрылся из виду.
Белые сперва в одиночку, а затем целыми группами вырывались из боя, уходили в степь. Многие, бросая на землю оружие, сдавались в плен.
Бой постепенно затихал.
В развороченную брешь белого фронта устремилась шестидесятитысячная Таманская армия, а за ней потянулись из станицы обозы. Сдерживаемые фланговым огнем таманцев, белые не решались переходить в контратаку.
В конце дня Андрея, несшего со своей сотней охрану обозов, вызвали в штаб.
Первая колонна уже влилась в станицу Гиагинскую, и Андрей поскакал к видневшейся вдали станице.
Приехав к школе, занятой временно под штаб, он увидел Матвеева, садящегося в тачанку. Сзади нее походной колонной выстроился конный полк.
Андрей подскакал к тачанке:
- Товарищ командующий, прибыл по вашему вызову.
- Ступай в штаб, там Батурин тебя уже ждет, - улыбнулся Матвеев, протягивая Андрею руку.
На крыльцо вышел Батурин:
- А, Семенной! Иди сюда.
Батурин увел Андрея в штаб и, усадив его на одиноко стоявшую в углу пустого класса парту, положил перед ним карту и сел с ним рядом.
Через полчаса они прощались на крыльце штаба. Батурин, обнимая Андрея, тихо проговорил:
- Если по пути будут встречаться разъезды нашей Одиннадцатой армии, уходи от них… чтобы не вступать в ненужные объяснения и не раскрывать цели разведки.
… Ночью из уснувшей станицы в безмолвную степь нырнул десяток всадников. Впереди маленького отряда маячила высокая фигура Андрея.
Бледный луч луны, изредка пробивавшийся из разорванной ветром тучи, на миг вспыхнул на его серебряных погонах. Сзади послышался насмешливый шепот Мишки Бердника:
- Ваше благородие, наденьте бурку - погоны дюже блестят. Еще свои за кадетов примут.
Андрей молча накинул бурку и пустил жеребца галопом.
Целую ночь пробирался отряд степью, держа путь на Лабинскую. Под утро Андрей вывел разъезд к вьющейся между степными курганами проселочной дороге. Поравнявшись с Андреем, Герасим Бердник спросил:
- А мы не заплутались, Андрей Григорьевич?
- Черт его знает, может, и заплутались. Целую ночь блукали…
Скинув с плеч бурку, Андрей стал шарить биноклем по степи. Вдали из–за поворота дороги показалась тачанка. Серые кони шли крупной рысью.
- А ну, погляди, Герасим, - вроде как сестра милосердная едет.
Бердник вскинул бинокль:
- Наша - красноармеец на козлах. Ого, да у них на тачанке пулемет.
Андрей, привстав на стременах, еще раз посмотрел на быстро приближающуюся к ним тачанку:
- Наша–то наша, а спросить дорогу - кто его знает как…
Бердник, хмуро посмотрев на Андреевы погоны и кресты, сплюнул:
- Да-а! Вроде напугать можем…
Андрей с минуту стоял в раздумье, затем решительно тронул повод:
- А, черт, что будет! Пошли!
Марина проснулась от окриков нескольких голосов. Открыв глаза, она увидела, что тачанка окружена белыми. Над нею нагнулся с лошади молодой офицер и внимательно заглядывал ей в лицо:
- Маринка!
- Андрей, ты?!
У Марины потемнело в глазах. "Неужели этот наклонившийся к ней офицер - ее Андрейко?" Она машинально провела по лицу рукой, как человек, отгоняющий страшный сон. "Переманули… Продал своих, продал… На офицерство польстился…" - молнией пронеслось у нее в голове.
- Маринка! Коханая моя! - Андрей протянул к Марине руки, но, встретившись с ней взглядом, беспомощно оглянулся по сторонам.
- Сказать или нет? - пробормотал он. И снова наклонился к Марине. Тихо, чтобы не слышал кучер, проговорил:
- Маринка! В разведке мы. Понимаешь? В разведке при Таманской армии.
Лицо Марины прояснилось. В ее глазах вспыхнули радостные огоньки. Она вскочила на ноги и, все еще недоверчиво косясь на Андреевы кресты и погоны, всхлипывая, прижалась к его груди.
В это время раздался голос Бердника:
- Так говоришь - ты не здешний, а все же, может, знаешь дорогу на Лабинскую?
Марина вздрогнула… Ведь Лабинская занята генералом Покровским! Значит, он ее обманывает.
Она посмотрела на Андрея широко раскрытыми глазами:
- Говоришь - таманцы, а в Лабинскую зачем едешь?
Андрей видел, как в глазах Марины угасали радостные огоньки. Лицо ее снова стало суровым, а глаза смотрели на него настороженно, почти враждебно.
- Ну, что ж молчишь? Говори, за каким делом в Лабинскую едешь?
Андрей подавленно молчал.
Из–за кургана показалась группа всадников.
- Разъезд! - крикнул Мишка. Андрей быстро оглянулся: к тачанке по степи галопом мчались человек двадцать конных.
"Разъезд Одиннадцатой армии, - промелькнуло у него в голове, и, вспомнив наказ Батурина, Андрей резко крутнул жеребца. - Надо уходить…"
- За мно–о–о-ой!
Жеребец, легко перескочив канаву, помчался в степь.
Казаки помчались за Андреем.
- Андрей! Куда ты? Вернись, Андрейко! - Стоя в тачанке, Марина с ужасом и отчаянием смотрела на быстро удаляющихся казаков. Потом трясущимися от волнения руками, судорожно закусив до крови губы, стала срывать с пулемета чехол. Пулемет внезапно ожил, захрипел, забился у нее в руках. Над уходящим в степь отрядом запели пули.
Выхватив клинок, Андрей махнул им в воздухе, и, рассыпаясь по степи, казаки его отряда повели коней зигзагами.
Подскакав к тачанке, командир красной разведки с сожалением протянул:
- Высоко взяла! Спокойнее надо, спокойнее! Эх, если бы кони у нас были не мореные! Ушли, гады…
Глава XVIII
Сотня есаула Владимира Кравченко, сутки продежурив при штабе дивизии, ушла на отдых.
Владимир, отпустив своего помощника - хорунжего Пойму - и сдав команду вахмистру, ушел домой.
Дом, где ему была отведена квартира, несколько удаленный от центра станицы, принадлежал вдове казачьего урядника, убитого на турецком фронте.
Подойдя к знакомой, почерневшей от времени и дождей калитке, Владимир увидел хозяйкину дочку. Ее уже округляющиеся плечи чуть сгибались под тяжестью полных ведер, слегка покачивавшихся на концах коромысла. Стройные загорелые ноги ступали твердо и уверенно.
При виде Кравченко лицо девушки засветилось радостью. Ей с первого же дня знакомства понравился этот тихий, слегка застенчивый офицер с мечтательными синими глазами. Владимир поспешил ей навстречу:
- Здравствуйте, Ниночка! Разрешите, я вам помогу.
- Что вы, Владимир Сергеевич! Вы ж обольетесь…
Но Владимир уже снял с ее плеч коромысло, смеясь,
схватил оба ведра и быстро пошел с ними к дому.
Нина, смущенно улыбаясь, шла сзади…
Поставив ведра на лавку, Кравченко обернулся к девушке:
- Ниночка, полейте мне, пожалуйста, а то я целые сутки не умывался.
Девушка засуетилась:
- Вы, должно быть, кушать хотите? Я сейчас вам яичницу сжарю. Мама уже ушла, и я в доме одна хозяйничаю.
Владимир умылся, позавтракал и лег спать. Вскоре он проснулся от приглушенного шепота в углу комнаты.
- Тише, услышать может…
- Не услышит. Он целые сутки дежурил, теперь спит, как сурок, - сказала Нина.
Кравченко чуть приоткрыл глаза. Около старинного комода, стоявшего в углу, прямо на полу лежала груда казачьего обмундирования, а над нею наклонились Нина и ее мать.
Взяв в руки темно–серую черкеску, Нина стала рассматривать ее на свет:
- Вы, мама, отложите белье, а я пойду вытрушу ее.
Кравченко заметил, что на черкеске не было погон, а с левой стороны, чуть выше костяных газырей, была приколота сложенная вдвое красная ленточка. Затаив дыхание, он с нетерпением ждал, что будет дальше.
Мать Нины, заботливо перебирая вещи, отложила в сторону несколько пар белья, черную казачью папаху, синие летние шаровары и, спрятав остальное в комод, положила отобранные вещи в передник. Потом, опасливо косясь в его сторону, на цыпочках вышла из комнаты и тихонько притворила за собой дверь.
Кравченко повернулся на спину.
"Очевидно, какой–нибудь родственник у красных служит", - подумал он и, сам не зная почему, улыбнулся.
Наскоро одевшись, он вышел на кухню. Плеснув в лицо холодной водой и вытершись висевшим тут же полотенцем, вышел во двор и в изумлении остановился. Направо, в конце двора, возле небольшого сарая, стояла чья–то лошадь, а около нее возилась с ведром в руке Нина.
Кравченко тихонько подошел сзади и стал наблюдать, как она мыла коню вздрагивающие от холодной воды ноги. Вытерев их сухой тряпкой, она не спеша поднялась и вдруг вскрикнула от неожиданности:
- Ой!.. Владимир Сергеевич! Как вы меня испугали!
Нина уронила ведро, и оно с грохотом покатилось по земле.
Кравченко поднял ведро, поставил его в сторону и мягко проговорил:
- Вы меня, Ниночка, пожалуйста, извините. Я, честное слово, не хотел вас пугать.
И, взглядом знатока осматривая поджарую фигуру коня, вопросительно посмотрел на Нину:
- Скажите, это разве ваша лошадь?
- Наша… моего брата.
- Разве у вас есть брат? Отчего же вы мне ничего о нем не говорили? Он где служит?
- Вахмистр он, шкуровец, - тихо проговорила девушка, отворачиваясь от Кравченко.
И все же он успел заметить, как она внезапно побледнела, а дрогнувшие губы выдали ее волнение.
Кравченко, улыбаясь, взял ее за руку и заглянул ей в глаза:
- А где же ваш брат? Почему не идет в дом? Ведь он, верно, очень устал с дороги?
- Он сейчас у тетки. - Глядя исподлобья на Кравченко, Нина чуть слышно добавила: - Брат вас боится.
Кравченко взял другую руку девушки, слегка притянул ее к себе:
- Разве я такой страшный?
- О нет, что вы… Вы очень хороший, но вы офицер, а он простой казак.
Нина хотела было вырваться, но Кравченко вдруг прижал ее к себе и неуклюже поцеловал в губы. Смутившись не меньше, чем Нина, он растерянно смотрел на покрасневшую девушку. И когда она убежала от него в сад, Кравченко медленно побрел к воротам.
По улице то и дело проезжали конные казаки. Наклонившись к гривам коней, вихрем мчались ординарцы. К Кравченко подъехал его товарищ по полку, есаул Безродный. Он тихо проговорил:
- Ты слышал, Владимир? Таманская армия прорвала наш фронт возле Белореченской. Ночью, очевидно, будем выступать.
Голос Безродного звучал тревогой.
- Ты подумай только - какая–то оборванная орда, без патронов, почти одними штыками разбросала наши лучшие части. Говорят, полк Леща совсем растрепали - ушло не больше сотни.
Безродный поскакал по улице и вскоре скрылся из виду. Кравченко, опершись на забор, задумчиво смотрел ему вслед.
- Господин есаул!