- Слушай, у меня к тебе просьба есть. Этой ночью в Грушевке будет ночевать Деникин. Охраняют его два эскадрона офицерского полка. Станица Грушевка впереди нас, верстах в пятнадцати будет от нашей ночевки. Моей сотни не хватит - давай налет организуем! - И, волнуясь, он стал развивать перед Кравченко разработанный им план захвата Деникина.
Кравченко, внимательно выслушав Андрея, спросил:
- А откуда ты знаешь, что он именно в Грушевке ночует?
Андрей рассердился:
- Откуда, откуда! На то я и командир конной разведки, чтобы знать. Я такого случая сколько времени ждал - и вдруг теперь упускать?.. Ну, согласен, что ли?
Кравченко с грустью в голосе проговорил:
- Плохой я тебе помощник… Не смогу я столько верст в седле проехать. А ты вот что, езжай–ка к Батурину, он тебе людей сотни две даст. Да и неудобно на такое дело без ведома штаба идти.
- Пожалуй, что и так, - раздумывая, сказал Андрей. - Ну, ладно, еду в штаб!
Поздней ночью на околицу станицы Грушевки въехала конница. Шедший весь день снег к вечеру прекратился. Степь и спящая станица казались укутанными толстым слоем ваты.
Со стороны станицы к остановившемуся отряду приближались шагом всадники. Доехав до командира, передний тихо проговорил:
- Все в порядке, Андрей Григорьевич! Застава снята, часовые тоже.
И действительно, справа и слева от дороги в снегу чернели трупы людей.
- А где же квартира генерала? - шепотом спросил Андрей.
- Как раз в центре, в поповском доме остановился, - так же тихо ответил Герасим Бердник.
Андрей с минуту настороженно вслушивался в тишину ночи.
- Ладно, веди к поповскому дому!
Он тихо подал команду. Отряд стал дробиться на части, части таяли в темноте, и, наконец, с Андреем осталось не более полусотни. Он тронул повод. За ним двинулись оставшиеся казаки…
Замота, ехавший рядом с Андреем, шепнул ему:
- Здесь! - И показал пальцем на большой кирпичный дом.
Андрей поднял вверх плетку, останавливая отряд, и, проехав еще немного, потянул повод:
- Часовые давно сняты?
- Около часу.
- Тогда надо спешить, а то могут всполохнуться…
Где–то неподалеку тишину разорвал выстрел, затем послышался залп, взрыв гранаты, и снова все смолкло.
- Окружай! - крикнул Андрей, спрыгивая с седла и бросаясь к крыльцу поповского дома. Казаки быстро спешились и, торопливо срывая винтовки, побежали во двор.
Со стороны сада послышался гулкий удар, и затем жалобный звон стекла…
Андрей яростно забарабанил в дверь кулаками. В доме никто не отозвался. На крыльцо вбежал Замота, а следом за ним еще пять казаков. В дверь градом посыпались удары прикладов. Из–за дома, со стороны сада, выскочили два казака.
- Андрей Григорьевич! Окно открыто…
Андрей опрометью кинулся через двор к саду… Около раскрытого настежь окна снег был умят, виднелась свежая кровь.
- Замота! Возьми десяток хлопцев и беги с ними по следу! - указывал Андрей на свежие следы, ведшие в глубину сада. - Да чтобы без генерала мне не возвращаться! - Он ухватился за подоконник и ловко вскочил в комнату. - Неужели ушел, гад?! Для отвода глаз, может, адъютанта своего выпроводил, а сам здесь прячется, - бормотал он, чиркая зажигалкой.
За Андреем в комнату влезли Мишка Бердник, Трынок и еще несколько казаков. Андрей зажег стоявшую на столе лампу и увидел, что комната пуста. Кровать была смята, одеяло валялось на полу. Около кровати на спинке стула висели аккуратно сложенные генеральские брюки с широкими красными лампасами, на полу валялись сапоги. Тут же, видно в спешке сброшенные со стола, лежали полевая сумка и золотые часы.
- Вот бисова собака! Без шаровар утек! - изумленно пробормотал Трынок за спиной Андрея.
Андрей нагнулся, поднял сумку, потом взял часы и осторожно приложил их к уху. Часы мерно отсчитывали секунды. Сунув их в сумку, он выпрямился и шагнул к столу.
Возле лампы лежала богато украшенная серебром казачья шашка с георгиевским темляком.
Андрей, взяв ее в руки, повернулся к молчаливо наблюдавшим за ним казакам:
- Кто снял часовых возле этого дома?
- Я, Андрей Григорьевич! - Трынок, отделясь от окна, шагнул к Андрею.
- Молодец! Вот, возьми в награду генеральскую шашку! Отточи ее получше и руби ею кадетов, как капусту.
Трынок смущенно взял из рук Андрея дорогой подарок.
- Ну, а теперь, - Андрей вытащил маузер, - два останутся здесь, а остальные - за мной! Надо весь дом сверху донизу облазить.
- Я, товарищ Батурин, оцепил станицу сплошным кольцом. Перерыл все дома - от чердаков до подвалов…
- А Деникина не нашел…
- Не нашел, товарищ Батурин.
- Плохо ты его, Семенной, искал! - И, видя, что Андрей и без того сильно удручен неудачей, Батурин переменил разговор: - Ну, давай сумку, посмотрим, что там такое… Эге… да тут золотые часы, бумажник, карта, а это что? - Он протяжно свистнул: - Чековая книжка на иностранный банк. Так… я вижу, предусмотрителен он, его превосходительство!
Андрей устало поднялся:
- Ну, я пойду. Здесь мы еще пробудем несколько часов, хоть засну немного.
Батурин, вытащив из сумки карту и пачку писем, поднял голову.
- Поручи Чесноку привести ко мне взятых тобою пленных офицеров. Кстати, на вот, на память о генерале. - Батурин взял со стола часы и протянул их Андрею. Тот повертел их в руках и равнодушно положил на стол:
- На что они мне? Есть одни, и хватит.
- Чудак, у тебя вороненые, а это золото, да и механизм заграничный.
- Ну, и черт с ними! Мне не надо. Отдайте кому другому.
Батурин, недоуменно пожав плечами, отложил часы в сторону.
- Что ж, дело твое. А что деникинскую ночевку разгромил, за это молодец. Генерал в спешке всю свою переписку оставил.
Андрей, надвинув на лоб папаху, встал:
- Мне, товарищ Батурин, генерал этот по ночам снился. Четырех хлопцев в этом деле потерял, а генерал ушел…
С трудом передвигал Андрей ноги по талому снегу. Холодный ветер злобно бросал в лицо полные пригоршни ледяной крупы.
"Скорей бы добраться до постели!" Он устал, и у него было одно желание - спать. Трое суток, целых трое суток без сна!
Наконец он добрался до отведенной ему с Чесноком хаты. Хата была маленькая, с подслеповатыми окнами и с куском гончарной трубы на почерневшей камышовой крыше.
Чеснока не было дома. Андрей, обведя сонным взглядом маленький зал с земляным полом, подошел к единственной кровати, с которой, очевидно, недавно поднялся Лука. Смятые подушки еще таили в себе тепло человеческого тела.
В дверь просунулась голова хозяйки.
- Тебе, парень, может, молока принести - поди, есть хочешь?
Андрей, сев на койку, силился стащить сапог.
- Отставить молоко, спать хочу.
Голова скрылась.
"И как это я его упустил, телок дурной? Поди, жди теперь такой случай. Ушел, как от паршивого прапорщика…"
Наконец сапог упал на пол, и Андрей, пыхтя и морщась, принялся за другой…
Измученный возней с сапогами, Андрей еле нашел в себе силы снять оружие и черкеску.
С наслаждением вытягиваясь поверх одеяла, он закинул руки за голову.
"Неужели я болен? Нет, только не это! Я просто устал… Но почему так болит голова? Трое суток в седле, трое суток без сна… а может, в самом деле заболел тифом? Нет, нет, только не это!"
Андрей повернулся лицом к стенке, подогнул колени, сунул между ними ладони - точно так же, как любил это делать в детстве. И от этого воспоминания ему стало жаль себя.
Часы, золотые генеральские часы… На что они? Золото… к черту золото, когда кругом смерть. Когда сотни людей умирают от тифа, когда с боем приходится прокладывать себе путь.
Только бы не заболеть! Тогда лазарет и удушливый запах карболки… А вдруг в лазарете Марина. Он так истосковался по ней. Ведь после Ставрополя он видел Марину всего один раз…
Андрей снова повернулся на спину и открыл глаза.
А вдруг он в самом деле заболел. Нет, он не хочет болеть. Андрей силится приподняться и не может. Веки его слипаются, и он засыпает тяжелым прерывистым сном…
К вечеру Лука застал Андрея мечущимся в бреду. По распоряжению Батурина из обоза выделили лучшую повозку, уложили в нее Андрея и отправили в походный лазарет.
Армия в это время с боем подходила к Кизляру. Между нею и Астраханью лежала лишь безводная, песчаная пустыня. Бросая все, что можно было бросить, и запасаясь только провиантом и водой, армия в конце восемнадцатого года вступила в сыпучие астраханские пески.
Третью неделю борется Андрей со смертью. Иногда она будто присаживается к самому его изголовью.
В такие минуты Марине кажется, что он умирает… Мысль, что вот сейчас, сию минуту она потеряет его навсегда, приводит ее в отчаяние.
Марина часами смотрит ему в лицо, а он то затихает, то снова мечется в бреду, сбрасывает с себя одеяло и все, чем его укрыли ее заботливые руки. Он просит воды… Бредит, выкрикивает слова команды и снова просит пить. Но где взять Марине воды?
Уже скоро три недели, как армия бредет по холодному песку безжизненной пустыни. Редкие полузасыпанные колодцы не могут утолить жажду стольких тысяч людей армии, потерявшей две трети лошадей и представляющей собой толпы полузамерзших, голодных людей. Сотни больных не в силах двигаться дальше. Они сворачивают в сторону, валятся на холодный песок, да так и остаются лежать.
А справа, и слева, и впереди рыщут белые деникинские полчища. То и дело вспыхивает ожесточенная перестрелка. За каждым курганом подстерегает смерть… Бойцы смотрят на грязное, холодное небо.
"Хоть бы снег! Хоть бы немного снега!" - с отчаянием думают тысячи людей. Им можно утолить жажду. Его можно растопить в котелке и сварить горячую похлебку из конского мяса. Но снега нет. И люди пьют конскую и верблюжью мочу, процеживая ее через песок.
… Проснувшись, Андрей медленно открыл глаза. Над ним склонилось заботливое такое знакомое лицо.
- Марина!
Ему кажется, что он громко выкрикнул это имя, но его потрескавшиеся губы еле заметно шевелятся.
Марина провела рукой по его спутанным волосам.
- Я здесь, с тобой. Я не брошу тебя, Андрейко! - И ее глаза говорили: "Я люблю тебя по–прежнему! Нет, сильнее, гораздо сильнее прежнего!"
И он понял то, о чем говорили ее глаза. И его истомленное лицо осветилось спокойной, счастливой улыбкой.
К повозке на рыжей худой лошади подъехал Батурин:
- Ну как?
Марина посмотрела на него затуманенными от слез глазами и ничего не ответила.
Батурин нагнулся над повозкой, Андрей, увидев его, хотел приподняться, но сил не было, и он с легким стоном снова уронил голову на подушки.
- Лежи, лежи, Андрей, теперь пойдешь на поправку! - голос Батурина звучал необычной для него нежностью. Он снял с себя флягу и, передавая Марине, тихо проговорил: - Тут немного красного вина, давай ему по глотку.
Через час к повозке, в которой лежал Андрей, подъехали пять казаков во главе с Мишкой Бердником.
- Лучше? - тихо спросил Мишка.
Марина улыбнулась:
- Лучше. Пришел в себя. Сейчас спит.
Суровые, обветренные в степных просторах лица казаков прояснились.
- Ну, вот и добре! - Мишка снял с себя флягу и протяиул ее Марине: - На вот! Сегодня с офицера убитого сняли. Вам двоим хватит.
Марина радостно схватила флягу, крепко прижав ее к своей груди.
- А вы? Вы пили?
- Пили, - хмуро ответил Мишка, нагнув голову, чтобы не встретиться с Мариной взглядом… - Мы вот ото всей сотни присланы… Так что казаки постановили командира в сотню доставить. - И, помолчав, добавил: - Еще убьют, чего доброго, здесь…
Разбудив Андрея, Марина дала ему несколько глотков мутной, вонючей жидкости. Потом, оставив его на попечении казаков, сошла с повозки…
Ехавший верхом на маленькой киргизской лошадке доктор, издали заметив Марину, радостно замахал ей большой войлочной шляпой.
- Здравствуй, девочка! А я еду твоего Андрея проведать. - Он неловко слез с седла и пошел рядом с нею. Впереди, с боков и сзади двигались толпы бойцов, а посреди ехали павозки с ранеными, больными и поклажей. Держась за повозки, шли легкораненые и просто те, кому не хватало в них места, а вокруг них огромными волнами лежал мерзлый песок. И кое–где торчали голые ветви саксаула. А сверху, с холодной синевы неба, смотрело неприветливое январское солнце.
Доктор с беспокойством поглядывал на запад:
- Как бы, девочка, бурана не было!
Марина взглянула тоже, но ничего, кроме небольшой темной тучи, не увидела. Потом она стала незаметно разглядывать доктора. Он еще пытался бодриться, даже шутить, но его посеревшее лицо с глубоко ввалившимися глазами говорило, что стариковских сил хватит еще лишь на день, на два, не больше.
Острая жалость к этому человеку кольнула сердце Марины. Разве не он просиживал ночами у изголовья раненых? Разве не он спокойно, точно на прогулке, под огнем врага перевязывал бойцов? А для нее самой в эти месяцы похода разве не был он одновременно другом, отцом и учителем?
Марина осторожно сняла с себя флягу и с грубоватой нежностью в голосе сказала:
- Нате, Виталий Константинович, пейте, вода тут.
… Буран начался внезапно. На едва бредущих людей обрушились густые тучи песку. Пала лошадь, тащившая повозку Андрея, и Мишка был вынужден свернуть в сторону, оттащив повозку с пути… Он приказал накрыть головы лошадей попонами, Андрея вынуть из повозки и уложить на подушки, а повозку опрокинуть набок, сделав из нее как бы щит.
Люди работали, зажмурив глаза. Нос, рот и уши были полны песку.
Под утро ветер стих. Улегся песок, показалось серое, порытое тучами небо. Первым очнулся доктор. Протерев кое–как глаза, он вылез из бурки и, отряхиваясь от песка, стал оглядываться по сторонам.
"Ушли, - с беспокойством подумал он, - как же мы теперь их догонять будем?"
Понемногу под бурками и попонами зашевелились остальные… К доктору, утопая в песке, с трудом подошел Мишка:
- Три лошади пали, две забрели неизвестно куда… Остались только ваша лошаденка да моя кобыла.
Доктор с минуту теребил бородку, потом брови его разошлись и в выцветших голубых глазах засветилась обычная ласковая улыбка:
- Ну что ж, дорогой! Запряжем их обоих и двинемся в путь пешком…
Андрей очнулся. На зубах скрипел песок. Глаза жмурились от резкого дневного света.
Болела голова, а в ушах стоял непрерывный томительный звон. Но постепенно силы возвращались к нему. Хватаясь рукой за обочины повозки, он сел и оглянулся по сторонам.
Возле него, поругиваясь и протирая глаза, сидели казаки его сотни. Невдалеке Мишка Бердник убеждал в чем–то доктора, а справа темнели три лошадиных трупа. Морозный воздух обжигал лицо и руки и точно иглами покалывал уши.
С отвращением выплюнув изо рта песок, Андрей хотел было приподняться, но его рука уперлась во что–то мягкое, и по всему телу его пробежала невольная дрожь.
"Труп", - пробормотал Андрей и осторожно стал тянуть за край попону, укрывавшую чье–то тело…
Доктор опрометью бросился на раздавшийся возле повозки отчаянный вопль Андрея. Подбежав к нему, он увидел, что тот стоит на коленях над лежащей на песке Мариной.
Андрей, держа ее ладони в своих, старался дыханием вернуть им теплоту.
- Замерзла! Она замерзла, доктор!..
Вокруг них столпились казаки. Доктор, роясь в споем чемодане с инструментами, медленно, сквозь душащие его слезы, проговорил:
- Бедная девочка! Она укутала тебя своей буркой, и сама, больная, осталась с одной старенькой попоной…
Андрей оцепенел. Он стоял на коленях перед Мариной и безучастно смотрел, как доктор вместе с Мишкой стараются привести ее в чувство, с ожесточением оттирая ее руки и ноги кусками войлока.
Благодаря усилиям доктора и Мишки Марина постепенно начала приходить в себя. От радости Андрею хотелось закричать, но не было голоса… Из его горла лишь вырвался хриплый стон, слабым коротким эхом отозвавшийся за ближайшим курганом.
Медленно продвигается по берегу Каспия пулеметная тачанка. Усталая тройка рыжих коней с трудом бредет по холодному песку.
Впереди тачанки растянулись сотни две всадников в черных лохматых бурках и барашковых папахах.
Суровы лица казаков. Исхудалых щек давно не касалась бритва.
Отряд едет молча. Лишь изредка звякнут стремена, да фыркнет усталый конь.
Андрей, закутанный в бурку, сидит в тачанке, облокотясь на пулемет, и задумчиво следит за грязными тучами, гонимыми с моря резким, холодным ветром.
Армия ушла далеко вперед. Ее авангард уже подтянулся к Астрахани, а Андреева сотня, выполняя последний долг, охраняет обозы с ранеными и отставших бойцов. Зорко берегут сотню дозоры. С винтовками поперек седла они рыскают по соседним курганам, ища притаившуюся вражью засаду.
Андрей незаметно уснул. Ему снятся родные вишневые сады. Шумящие плавни. Майский теплый вечер. Звонко заливаются соловьи в густых малинниках.
За греблей грустно поют девчата о чернобровом казаке, уехавшем на чужбину далеку.
Андрей в синем сатиновом чекмене спешит к воротам старой Гринихи, но ни ворот, ни хаты нет. Лишь груда пепла среди двора да обгорелые головешки. Из соседнего сада к нему идет Марина. На ней солдатская шинель внакидку и солдатские летние шаровары, заправленные в большие сапоги. Андрей уже не идет к ней, он бежит. Сердце учащенно бьется, а дышать становится все труднее. Вот он добегает до Марины, но вместо нее перед ним стоит отец, без шапки и весь в крови. Его лицо сурово, седые брови насуплены, а голос звучит глухо.
- Отомсти за меня, сынку! Бей клятых врагов! Гони их прочь из ридного края!
Андрей проснулся. Приоткрыв глаза, он плотнее закутался в бурку.
По рассказам пленных казаков он знал о смерти отца. Знал о сожженных белыми хатах партизан. Но в боях и походах, в постоянной заботе о людях не было времени отдаваться своему горю.
А вот сейчас как–то по–особенному остро Андрею стало жаль старика отца.
- Андрейко!
Андрей вздрогнул. Рядом с тачанкой ехали верхом Марина и доктор.
Карие глаза Марины лихорадочно блестели из–под сдвинутой на лоб казачьей папахи. Доктор, скрывая усталость, шутливо проговорил:
- Вот, никак не заставишь в тачанку перелезть. Все верхом да верхом…
Андрей отодвинулся к краю:
- Садись, Маринка!
Марина ловко спрыгнула с седла в тачанку и уселась рядом с Андреем.
- А вы, Виталий Константинович, садитесь напротив.
Доктор неумело взял Маринину лошадь за повод.
- Вот сдам лошадей, тогда к вам. Мне с Андреем Григорьевичем поговорить надо.
Он ударил свою лошадь каблуками и рысью обогнал тачанку.
Андрей и Марина молчали, тесно прижавшись друт к другу.
После того как доктор с Мишкой Бердником привели Марину в чувство, отряд двинулся дальше и вскоре наткнулся на разъезд Андреевой сотни. Андрея, все еще недостаточно окрепшего после болезни, усадили на тачанку, Марина же с доктором ехали верхом вместе со всей сотней.
Они не заметили, как к тачанке подъехал Лука Чеснок.
- За нами гонится конный полк. Без боя не уйдем.
- Что за полк, Лука?
- Судя по разведке, покровцы.