Фельдшер промолчал, а я подумала: "Значит, и генералы бывают на передовой, а я-то думала, что они только издали командуют"…
Часовые и патрули весело с нами здоровались, с любопытством на меня поглядывали и разговаривали с моим спутником.
- Ну как, ребята, все здоровы?
- Так точно. Как колхозные быки!
- По зубам получали?
- Как всегда - два раза.
- Тут я не выдержала - любопытство одолело, спросила:
- Кто же вам дал по зубам? Немец?
- Зачем немец? Старшина наш угостил.
- Так он дерется, ваш старшина?!
Окаянные парни глядели на меня, как на дурочку, и хохотали. Фельдшер объяснил:
- Это код такой условный. Значит, люди поели.
- А для кого и для чего нужен такой код?
- Чтобы противник не догадался. Немец подключается в нашу телефонную связь и подслушивает.
- Очень интересно немцу знать, поели вы или нет. Подумаешь, какая военная тайна!
- Для противника каждая мелочь представляет интерес, - назидательно сказал фельдшер. - А как же! Поел солдат - значит, он боеспособен. Голоден - уже нет того боевого духа…
Мы задержались у пулеметчиков. Они сидели в дзоте на земляных лавках и набивали патронами пулеметные ленты. Сержант Терехов, рослый, с правильными чертами лица - таких на военных плакатах рисуют, - пояснил:
- Сегодня у нас перерасход. Всю ночь фрицы колготились, шумели, железом каким-то брякали. Часть, видно, сменялась, ну мы и устроили им проводы. Вот набьем боекомплект и уляжемся спать.
Дзот большой, с тремя амбразурами, узкими, как танковые щели. Две из них прикрыты изнутри деревянными щитами, в третью тупым рылом глядит станковый пулемет. "Максим" важно стоит на маленьком столе и на его ребристый кожух напялена самая настоящая кальсонина, даже с завязками.
- Чего это вы его в кальсоны вырядили? - спросила я.
Сержант ласково, как живое существо, погладил пулемет по вороненой щеке и сказал:
- Чай, он тоже мужчина, наш "максимка".
Я поглядела через прорезь прицела на мушку пулемета. Черная мушка была нацелена в левый угол колодца с обломанным журавлем. До колодца не более трехсот метров.
- Там немцы? - спросила я.
- Да, там немецкие позиции.
- А чего ж это я ни одного фрица не вижу?
Пулеметчики засмеялись:
- А мы, думаете, их часто видим?
- А как же вы стреляете?
- Как они в нас, так и мы в них. По ориентирам.
- Какая же это война? Ни одного фашиста не убьешь, а если и убьешь случайно, не узнаешь об этом.
Пулеметчики, выравнивая о коленки набитые ленты, подталкивали друг друга, перемигивались, пересмеивались и тормошили чернявого крепыша:
- Ну какой ты пулеметчик, Ахмет? Ведь ты ни одного фрица не видишь…
- А если танки на вас пойдут?
- Не пойдут здесь танки - болото перед нами, - пояснил Терехов.
- Ну, а если всё-таки пойдут?
Вместо сержанта мне ответил Ахмет. Он проворно выхватил из земляной ниши две зеленые гранаты, величиной с поллитровую банку каждая, и поднес к моему носу:
- Хороший, однако, закуска?
- Ахмет, положи на место! - строго сказал Терехов. - Этак можно напугать человека. Сует прямо в лицо - никакого соображения нет…
Когда мы уже собрались уходить, сержант, улыбаясь, спросил:
- Не хочешь ли из пулемета пострелять?
У меня даже во рту пересохло, но я прикинулась равнодушной:
- Мало ли кому что хочется…
- А хочется, так и стреляй на здоровье. Он заряжен. Этот хвостик подними и нажимай на площадку. Ну! Что же ты зажмурилась?
Я всем телом повисла на рукоятках - и стреляла до тех пор, пока кончилась лента. Я стреляла! Из самого настоящего пулемета по настоящим немецким позициям!
Эх, видела бы бабка, как ее внучка стреляет по фашистам!..
Надо было уходить, а не хотелось.
- Пулеметчики шутили:
- Бросай свою медицину, переходи к нам. Будешь, как Анка, из пулемета строчить.
"Анка с примусом, - грустно подумала я. - Нет, попасть на передовую - несбыточная мечта. Кому пулемет, а кому и примус. Всякая бывает война на фронте…"
Во втором батальоне мне, можно сказать, не повезло. Командир санитарного взвода, грузный и лохматый, поднялся с нар, как медведь. Он глядел на меня без радости: лицо опухшее, глазки заплыли. Я так и не разобрала, старый он или молодой, с похмелья или от неумеренного сна такой…
Медведь-хозяин сунул мне, как лопату, шершавую руку и буркнул свою фамилию. Не разобрала: не то Дубонос, не то Кривонос, переспросить постеснялась. Он равнодушно выслушал меня и молча надел полушубок. Мой новый знакомый ничуть не напоминал своего гостеприимного деликатного соседа. По пути от колодца к колодцу я не слыхала от него ни одного слова, кроме чертыханий, когда он всей тушей проваливался в рыхлый снег.
Разговор пришлось начинать мне: два колодца не были хлорированы.
- Почему? - спросила я Дубоноса или Кривоноса.
- А бес его знает! - равнодушно ответил он. - Я посылал санитара.
"Санитара он посылал, - с неприязнью подумала я. - Небось проверить поленился, дрыхоня".
Мы подозрительно быстро обошли все колодцы. Я спросила с недоверием:
- Как, уже все?
- Вроде бы все, - ответил фельдшер и с подвыванием зевнул.
- Сколько же у вас колодцев?
- А бес их знает! - Опять раздирающий скулы зевок.
- Вы что, трое суток не спали?
- Это никакого отношения к колодцам не имеет, - сердито буркнул Дубонос и поспешил со мною распрощаться.
"Ну что ж, так и доложим начсандиву. Пусть присылает кого-нибудь поавторитетнее. Мне с медведем не справиться".
В третьем батальоне меня встретили музыкой. В землянке санитарного взвода было двое: пожилой играл на баяне, сидя на березовом кругляше, а молодой фальшиво, но зато здорово пел:
Черная бровь,
Губы, как кровь,
Счастье сулят нам и любовь…
Увидев меня, гармонист перестал играть, а певец невыносимо фальшиво рявкнул:
- Иль это сон? Мария, ты ли?
Он захохотал во всё горло и вместо приветствия спросил:
- Как вам нравится мой голос?
- Ничего. Немцы, наверное, слышат, - ответила я и подумала: "Еще один чудик".
- Я и громче могу. Будем знакомы. Военфельдшер Кузьма Азимов. А это мой штатный аккомпаниатор санитар Иван Грязнов.
Пожилой баянист молча поклонился, не сгибая забинтованную шею. Я подала им по очереди руку:
- Чижик.
У Кузьмы Азимова веселые глаза и большой улыбчивый рот. Здесь были свои порядки. Азимов сказал, что для осмотра водоемов надо получить разрешение командования батальона.
- А в других батальонах не спрашивали никакого разрешения, - возразила я.
Вместо ответа веселый фельдшер пропел:
Я не знаю как у вас,
А у нас в Саратове…
- Всё равно сегодня поздно проверять, да и в батальоне никого из начальства нет - все в штабе полка на совещании. Ужинайте и спать.
Что мне оставалось делать? В гостях - не дома. Утром Грязнов принес кашу и чай, и мы поели.
- Ну, потопали, - сказал Азимов. - Разрешаю тебе звать меня Кузей. Имечко что надо! Терпеть не могу выкаться и чинодральничать. Договорились?
Едва вышли из землянки, Кузя рявкнул песню во всю мочь легких.
Как только отзвенела последняя фальшивая нота первого куплета, завыли мины. Они разорвали в клочки окружающий воздух, опалили нас жаром, оглушили, забросали комьями грязного снега. Кузя схватил меня за поясной ремень и, как на буксире, потащил обратно в землянку.
Я сидела на земляном полу и ловила открытым ртом воздух - так быстро мы бежали.
- Испугалась? - спросил Грязнов.
- Не знаю, не успела разобрать.
Кузя захохотал:
- Ах, гадский фриц! Ни черта в музыке не разбирается. Петь не дает!
- Неужели это били по нас?
- По нас, конечно. Проверено: как запою, так и лупит.
- Когда "Катюшу" исполняете - не бьет, - сказал Грязнов.
"Исполняет он! Ревет, как бык…" - усмехнулась я.
- Вот сейчас пойдем, так "Катюшу" спою.
- Ради бога, не надо! - испугалась я. - Как-нибудь в другой раз.
Кузя пожал плечами:
- Не надо так не надо. Другой бы спорил, а я буду молчать.
Но молчать Кузя не умел. Он был весь как на пружинах: всю дорогу приплясывал, мотая лобастой головой и выворачивая ноги пятками наружу, напевал веселую чепуховину:
Моя милка чучело,
Какое-то чумичело…
Солдаты посмеивались, глядя на чудака-фельдшера. Один из них остановил Кузю и стал жаловаться на колотье в боку. Кузя указал пальцем на две тоненькие березки впереди и сказал мне:
- Там штаб батальона, ковыляй, Чижичек, потихонечку, я догоню.
День опять обещал быть славным. Солнышко выкатилось из-за пухлых облаков и засияло совсем по-весеннему.
По оврагу бродили бойцы. Они здоровались со мной, как со старой знакомой, и задавали вопросы:
- Далеко собралась, сестренка?
- К нам на уколы?
Я молча со всеми раскланивалась и не ковыляла, а летела как на крыльях - спешила к двум тоненьким фронтовым березкам, как будто там меня ждало счастье.
Я беспричинно улыбалась весне, солнцу, незнакомым бойцам. Дышала полной грудью, волновалась - всем своим существом предчувствовала, что со мною должно произойти что-то необыкновенное.
И чудо случилось: я увидела парня в распахнутой ватной телогрейке. Он стоял на краю оврага, у самой крыши землянки, задняя стенка которой врезалась в крутой склон.
Он был весь пронизан солнцем, этот незнакомый парень-богатырь, шапку держал в руках, и ветерок ласково теребил его густые темно-русые волосы. Красив? Нет, это не то слово, и не красота незнакомца меня поразила, тем более что я даже не видела его лица. Сама не знаю, почему я вдруг так заволновалась: остановилась как вкопанная и, задрав голову, смотрела на него снизу вверх, боясь перевести дыхание, точно видение могло исчезнуть…
У меня запершило в горле, и я кашлянула. Парень резко оглянулся и спрыгнул вниз. Мы молча друг друга разглядывали.
Выше среднего роста, складный, черты лица приятные: широкий гладкий лоб, темные брови вразлет и серо-синие внимательные глаза. Левый уголок рта незнакомца дрогнул в усмешке. Совсем мальчишеская усмешка: трогательная и какая-то виноватая, точно он в чем-то передо мною молча извинялся. Славный какой! И какая знакомая усмешка!..
И вдруг я вспомнила: это же его портрет, вырезанный из фронтовой газеты, висит в нашем девичьем общежитии над столом! Кто-то из девчат вместе с текстом статьи отрезал подпись под портретом, и мы не знали, кто этот видный парень в белом полушубке. На листке бумаги я в шутку написала: "Это мой жених!" И пришпилила бумажку пониже портрета. Комиссар Сальников шутки не понял и бумажку мою со стены содрал, но портрет не тронул…
Молчание слишком затянулось. Я почувствовала, что краснею, и первая опустила глаза. Выручил подошедший Кузя. Он сказал:
- Товарищ комбат, это Чижик из санбата, она к нам по делу.
- Капитан Федоренко, - представился мне комбат и жестом хозяина пригласил в землянку.
Федоренко… Федоренко… Постой, постой… Ах, Федоренко! Легендарный молодой комбат! Так - вот это, оказывается, кто! Это его считали погибшим в Латвии, а он вдруг воскрес: вырвался из самого пекла, да не один, а во главе роты смельчаков и даже с двумя пленными немецкими офицерами. Мне об этом еще Зуев рассказывал… Это капитан Федоренко быстрее всех в дивизии вывел свой батальон из Демянского окружения, и не как-нибудь, а в полном составе, со всем оружием. Это его в числе самых первых в дивизии представили к ордену. Интересно: получил или нет?..
Мне вдруг стало грустно, я подумала: "Он комбат да еще герой, а ты кто?" Настроение испортилось, точно меня в чем-то жестоко обманули…
В землянке были двое: комиссар батальона - старший политрук Белоусов и начальник штаба - Алексей Карпов.
Рыжий комиссар, нахмурив белые брови, разглядывал меня довольно сердито. Потом его лицо вдруг расплылось в широкой улыбке, и он сказал:
- Братцы, так ведь это же Чижик! Она и есть.
Я приглядывалась к комиссару, но никак не могла вспомнить, где мы с ним встречались. Мысли были заняты другим. Я ни разу не взглянула в сторону комбата, но всё время думала о нем.
- Чижик, разве ты не помнишь, как меня перевязывала? - откуда-то издалека доходил до меня голос комиссара. - Я тогда еще тебе книгу подарил - "Витязь в тигровой шкуре", где-то под Старой Руссой подобрал. Этакий роскошный переплет! Помнишь?
Еще бы не помнить! Царевна Тинатина всю жизнь у меня в печенках сидит!.. В самом начале войны комиссар Белоусов был ранен в ногу и ни за что не хотел в госпиталь. С неделю ездил с нами на "Антилопе" - и вылечился.
Комиссар продолжал:
- А я, Чижик, было расстроился, увидев тебя. Ну, думаю, опять какую-то Еву-искусительницу прислали по наши души. Будь на то моя воля, я бы вашего брата и близко к передовой не подпускал - грех от вас один и беспорядок. Чего смеешься? Не веришь? Даю слово. Вот хоть у Кузи спроси. Тут одна по осени приходила, так он из-за нее чуть на дуэль Карпова не вызвал. Я тогда даже начсандиву звонил, чтобы не присылали к нам представительниц лукавого пола. До сих пор бог миловал.
- А я вот пришла.
- Ты не в счет, ты же малолетняя. Ведь не будешь же ты нас совращать?
Рыжий комиссар, сам того не подозревая, вернул мне хорошее настроение.
- А это как сказать, - насмешливо посмотрела я на него. - Дело не в возрасте, да и не такая уж я безобидная, как кажусь.
Комиссар и Карпов засмеялись. Кузя дурашливо закричал:
- Полундра! - завалился на нары и в полном восторге замахал в воздухе короткими ногами.
- Эк тебя разбирает! Чего дурачишься? - прикрикнул на него комиссар.
Один только Федоренко не смеялся. Глядел на меня внимательно и чуть-чуть улыбался левым уголком рта.
- Ладно, Чижик, уж так и быть, совращай вот этих двух отпетых, - комиссар показал пальцем на Кузю и Карпова, - они будут только рады. Такие проходимцы - пробы ставить негде! А вот комбата, прошу, не трогай. Не порти мне скромного парня. Ведь как-никак на его руках батальон…
Комбат поймал мой взгляд и усмехнулся. Кузя проворчал:
- Не развешивай, Чижик, уши. В тихом болоте всегда черти водятся.
Я подумала: "Пожалуй, что так. Комиссар, конечно, шутит".
- Чижик, пошли-потопали, - позвал меня Кузя, - колодцев много, дай бог к вечеру справиться.
- Чижик, мы не прощаемся, - сказал комиссар, - ты ведь еще зайдешь?
- Да, я должна вас информировать о состоянии водоемов в батальоне.
"Должна! А в первых двух батальонах не была должна!"- укорила меня совесть. Но что же делать, если так хочется еще раз увидеть его, а благовидный предлог только один…
Кузя, видимо, решил поберечь голос, не пел, так что мы благополучно обошли все колодцы. Вот так Кузя-весельчак! Поет и пляшет, а дело знает - всё захлорировано. Попробуй придерись!
Уже в сумерках мы возвратились на КП батальона. Комиссар, комбат и Карпов, полулежа на нарах, застланных плащ-палатками, собирались то ли ужинать, то ли обедать - на передовой и не разберешь. Молодой солдат наливал из термоса в котелки какое-то густое варево. Вкусно запахло лавровым листом и разварной тушенкой.
Комиссар сказал:
- Гостям честь и место. Ну-ка, подвиньтесь.
Мы с Кузей сбросили обувь и тоже залезли на нары. Кузя устроился полулежа, а я уселась по-турецки, старательно натянув на колени свою праздничную юбку. Почему-то подумала: "Как хорошо, что я не послушалась доктора Веру и сняла ватные брюки. Ну на кого бы я была сейчас похожа!.."
Оглядев своих сотрапезников, пошутила:
- Вы как римские патриции на пиру.
- Только венков не хватает, - откликнулся комбат.
- И рвотных перьев, - добавил Кузя.
Комиссар строго на него поглядел:
- Нашему Кузьме зачастую мешает полуинтеллигентное воспитание! Брякнет так уж брякнет - хоть стой, хоть падай… Чижик, а ты усы не раздувай - водки не получишь. Малолетних не спаиваем.
Я возмутилась:
- У нас в медсанбате пьяниц нет! А вот вы по какому случаю собираетесь напиться? Праздник сегодня, что ли?
- Напиться! - буркнул Кузя. - Да от такой порции и воробей не окосеет…
Комиссар, разливая водку из фляги в маленькие латунные стаканчики, тоже возразил мне:
- Какая же это пьянка? Законные фронтовые сто граммов на брата. Не пропадать же добру…
Значит, по привычке хлещете? - съехидничала я.
- Ох! - Карпов затрясся в приступе беззвучного смеха и, опрокинув свой стаканчик на плащ-палатку, заворчал - Противная девчонка!.. Всё до капли пролил…
- Поделитесь с начальником штаба, - посмотрела я на Кузю, - а то он заплачет от огорчения…
- Птичка-невеличка, а язычок с аршин, - покачал головой Карпов.
- Другой бы спорил, - пожал плечами Кузя, - а я всегда пожалуйста. - И поделил свою порцию пополам. И комбат добавил. Стаканчик Карпова опять оказался полным до краев.
- Не было бы счастья, да несчастье помогло, - усмехнулся комиссар. - А теперь, Чижик, тихо. Довольно людей смешить. За столом должен быть порядок. Да и есть охота.
Полужидкое варево из гречневой крупы, консервов и сушеного лука было сильно наперчено, попахивало дымком, но ели все с завидным аппетитом.
- Как вкусно! - сказала я. - А у нас в медсанбате всё одно и то же. На первое суп с галушками, на второе - каша.
- Вот оно где у меня это дежурное меню застряло, - комиссар провел ребром ладони по горлу. - И сегодня бы давились галушками, если бы не я. Лодыри, - указал он на своих сотрапезников, - лучше весь день на нарах проваляются, чем для себя что-нибудь сделают. Это я пошел в хозвзвод да из тех же продуктов организовал эту похлебку.
- Значит, вы их плохо воспитываете, - сказала я, - надо с ними строже.
- Ну, братцы, держись! Комиссар себе союзника приобрел, - засмеялся Карпов.
Комиссар укоризненно на него поглядел:
- Вот полюбуйся, Чижик. Никакой серьезности. Хлебом не корми, дай посмеяться. Как соберутся они с Кузей вдвоем, хоть из дому беги. Ни тебе солидности, ни приятного разговора. "Хи-хи-хи" да "ха-ха-ха!" - только и дела. Они и комбата испортили бы, кабы не я. - Голос комиссара был сердитый, а маленькие голубые глаза смеялись.
Когда опорожнили котелки, комиссар Белоусов сказал:
- Ну, дети мои, делу - время, потехе - час. Я пошел в роты. Ты, Михаил, как? - обратился он к комбату.
Я с одиннадцати буду на правом, Алексей на левом. Комсорг из политотдела вернется - в центр пойдет.
- Ох, глядите, ребятушки! В оба надо глядеть. Немец части заменил. Вся система огня новая, идешь и не знаешь, откуда ударит…
- Не волнуйся, комиссар, - успокоил его комбат, - всё будет в порядке, не в первый раз.
Вот тебе и еще один комиссар. Конечно, не Фурманов, но зато и не Сальников. Человек. Шутник и весельчак, а ведь уважают, - это же сразу видно.