- Да за что же меня в тыл?! В чем я провинилась? Старшина, миленький, дорогой, ну что мне делать?!
- Не знаю, - пожал плечами Горский. - У доктора Веры проси совета. Она разумница - что-нибудь присоветует.
Перспектива отправки в тыл испугала меня несказанно. Куда в тыл? Зачем? Уехать с фронта, бросить дивизию, друзей-товарищей, ближе которых у меня никого нет, - да разве это мыслимо?.. Бросить Федоренко!.. И всё этот чертов Маргулис! Ему хаханьки, а мне слезы…
Я побежала к доктору Вере. Вера Иосифовна меня успокоила:
- У комиссара нет никаких оснований отправить тебя в тыл, следовательно, и расстраиваться нечего. А в крайнем случае ты поедешь в Мелеуз, к жене доктора Журавлева. Мы этот вопрос как-то обсуждали. София Павловна возьмет тебя в свою больницу и устроит в девятый класс. Тебе же, девочка, учиться надо…
- Так-то вы все меня любите! - с горечью сказала я. - Только бы с глаз долой… - И выбежала на улицу.
- Ну что делать? К кому обратиться? Пойти к самому генералу и всё ему рассказать?.. Но ведь я совсем не знаю нового командира дивизии, генерал-майора Кислицина. А может, попросить майора Воронина? Да нет, пожалуй, и он, как доктор Вера, скажет: "Тебе надо учиться…" Ведь он не раз уже заводил такой разговор. Остается одна надежда на начсандива. Если уж и Иван Алексеевич не заступится, тогда - всё…
Я стояла на улице и плакала, не вытирая слёз. Даже не заметила, как подошел Вася-писарь и позвал меня в штаб. В штабе комбат Товгазов и начсандив пили чай из маленького самовара, который старшина Горский возил с собой. "Про гостей". Комиссара, на мое счастье, не было.
Иван Алексеевич, поглядев на мою зареванную физиономию, усмехнулся:
- Чует кошка, чье мясо съела… Значит, не хочешь в тыл? Садись-ка, Чижик, с нами чаевничать. Надо обсудить один вопрос.
От чая я отказалась и, глядя себе под ноги, молча глотала слезы.
- Ну вот, - сказал Иван Алексеевич, - куда же ее в полк? Ревет…
- Меня в полк?! - Я разом вытерла слезы. - Насовсем?
- Разумеется. Видишь ли, один комиссар просит прислать для работы на командном пункте полка девушку. Он считает, что вопросы санитарии и гигиены лучше вручить в женские руки. Надо, чтобы девица была боевая, чтоб сумела за себя постоять, - в полку пока женщин нет. Вот мы с комбатом и решили предложить комиссару Юртаеву твою кандидатуру.
- И там комиссар? - испугалась я.
Комбат засмеялся, а Иван Алексеевич сказал:
- И там комиссар. Да еще какой! У товарища Юртаева по струнке будешь ходить.
Он говорил еще долго, но я точно оглохла и слышала только, как поет мое влюбленное сердце: "В полк! В полк!" Но вот оно тревожно замерло: "В какой полк?" Тут я опять обрела способность слышать: начсандив назвал не тот полк, в котором служил Федоренко…
Должно быть, на моем лице отразилось разочарование, потому что Иван Алексеевич спросил:
- Ты недовольна? Не хочешь? Тогда пошлем кого-нибудь другого.
- Нет, что вы, я согласна! - закричала я, и вопрос был решен.
Девчата наши как взбесились. Сначала налетели на меня, потом на начсандива: оглушили его упреками и просьбами - еле отбился, бедный. Катя-парикмахерша, вытирая злые слезы прямо рукавом шинели, кричала:
- Хоть сто рапортов подавай - толк один! А кто не просится - того посылают, да еще несовершеннолетних… Вот напишу заявление в ЦК комсомола: воевать человеку не дают!
Собралась я по-солдатски - в пять минут. Очень спешила, всё боялась, как бы не вмешался комиссар Сальников, - от него всего можно ожидать… По этой же причине с друзьями-товарищами распрощалась кое-как. А в артснабжение и вовсе не зашла. И к газетчикам зайти не успела…
Вот я и в полку! Такой же овраг, как в батальоне Федоренко. Только здесь он круче забирает вправо и больше отклоняется в сторону тыла. В овраге командный пункт полка и штабные подразделения. В этом же овраге чуть подальше - кухня, а еще дальше санитарная рота в лесочке и тылы полка.
На верху оврага интересного мало: всё то же болотистое мелколесье тянется в сторону фронта километра на полтора. Кочки, колючая трава-осока да голубые сосенки-раскоряки в мой рост.
Там впереди, где кончается болото, ярко выделяется желтая полоса - это окопы: два батальона занимают оборону.
А третий - резервный - "месит глину" в непросохшем поле, что километрах в трех от линии окопов.
С раннего утра до обеда и с обеда до самого вечера две роты "наступают" на третью. Три полковые пушчонки-сорокопятки изображают артиллерию: тявкают вхолостую.
Пехотинцы стреляют тоже холостыми патронами, кричат "ура" и "сходятся врукопашную". Люди учатся наступать.
Ходила и я поглядеть на эту игру, да зареклась. Полковые разведчики в маскировочных костюмах с нашитыми по материи мочальными хвостиками бесшумно подкрались, свалили меня на землю, связали по руками и ногам, заткнули рот чем-то вонючим, набросили на голову плащ-палатку и куда-то поволокли. Чуть не задохнулась!
У командного пункта резервного батальона меня развязали и вытащили изо рта шерстяную варежку. Командир разведчиков Мишка Чурсин пресерьезно доложил комбату, что они "достали языка".
Я яростно отплевывалась: шерстяной ворс налип на язык и нёбо, в горле першило, во рту было отвратительно кисло.
Командир батальона, капитан Пономарев, человек немолодой и серьезный, глядел на меня с сочувствием и стыдил озорников.
Мишка Чурсин нагло щурил желтые глаза, лениво оправдывался:
- Так ведь надо же тренироваться!
- Ну и тренируйтесь на здоровье: таскайте друг друга.
- Друг друга неинтересно. Какая же это игра, если я наперед знаю, что меня сейчас утащат. Интересно, когда неожиданно.
- Но девушке-то не больно интересно, нахал! Скройтесь с моих глаз! И чего лезете в расположение батальона - места вам, что ли, мало!
Мишка, посмеиваясь, ушел и увел своих подчиненных.
- Ох, уж этот Мишка Чурсин! Глаза совсем как у кота, и повадки кошачьи: не ходит, а крадется по земле, и всё время начесывает свою кривую соломенную челку: как лапой умывается.
Мишка о себе высокого мнения: еще бы - в свои двадцать лет он уже лейтенант. В течение зимы его разведчики приволокли четыре "языка" - сам командир дивизии пожимал Мишкину храбрую руку.
Разведчик в числе самых первых в полку был награжден медалью "За отвагу". Мишка кровно на меня разобиделся: не оказала я должного внимания полковому герою.
Вначале он меня просто игнорировал. Мы сталкивались по нескольку раз в день, но Мишка даже не здоровался со мною, а иногда демонстративно отворачивался. Меня это мало задевало. Не мне же первой ему кланяться! Молод слишком.
Мишку, видимо, заело мое равнодушие. Он начал меня задирать. Уже не отворачивался при встрече, а, проходя мимо, нагло щурил глаза и бросал ядовитые реплики.
Вскоре после моего появления в полку для комиссара Юртаева привели нового жеребца. Красивое животное плясало у коновязи возле штаба, а вокруг яростно спорили лошадники во главе с Мишкой.
Увидев меня, разведчик скроил невинную физиономию:
- Как вы думаете, сестричка, это конь или кобыла? Никак что-то не разберемся…
Мишкина выходка всех рассмешила, но я осадила озорника:
- Это не конь и не кобыла, а такой же жеребец, как и ты!
Мишкины однополчане взвыли от восторга и захохотали так, что жеребец стал рваться с привязи. На Мишкину отчаянную голову посыпались насмешки:
- Что, разведка, съел?! Не подавись, гляди…
- Получил прикурить?
- Буль-буль - и на дно?
На шум из землянки вышел начальник штаба полка капитан Казаков. Он хмуро поглядел на веселую компанию, строго спросил:
- Вам что, делать нечего? Ржут как лошади, - жеребца испугали! А ну, марш по своим местам!
По утрам я ежедневно проверяла все штабные подразделения на вшивость, или "на форму сорок", как у нас говорили по местному коду. Малоприятная эта обязанность не очень бы меня обременяла, если бы не дурил Мишка.
В первое же мое посещение он скомандовал:
- Раздеваться догола!
Рослые, как на подбор, красивые парни весело повторили команду и, усевшись на траву, с комической поспешностью стали стаскивать с ног сапоги. Такие же озорники, как и их командир!
Я топнула ногой и сердито поглядела на Мишку:
- Вы что, с ума сошли? Сейчас же дайте команду раздеться только до пояса!
Мишка с насмешливой улыбкой глядел мне в лицо и мерцал желтыми глазами. Шутливо поклонился:
- Пардон, мы вас не поняли. - И пропел: - Отставить догола! Раздеваться только до пояса!
Мой новый начальник, военфельдшер Володя Ефимов, жалобу на разведчиков выслушал внимательно и, лукаво улыбаясь, сказал:
- Сама виновата: не оказала Мишке должного внимания - вот он и куражится с досады. Он же, как пчела, по крошке собирает дань восхищения. Ничего, мы его перехитрим. К разведчикам больше не ходи - я сам буду их осматривать.
Перехитришь такого Мишку, - он еще и не то придумает!
Мой курносый молодой начальник молчалив и серьезен не по годам. У Володи большой шишковатый лоб и пристальные серо-зеленые глаза, а над верхним веком левого глаза красная, как бусинка, родинка. Разговаривая, Володя улыбается, и тогда в углах его большого рта появляются маленькие лукавые ямки, а некрасивое лицо хорошеет. Встретил он меня без особого восторга, с досадой сказал:
- Надо строить землянку.
- Что я за начальство - обойдусь и без отдельной землянки.
Володя помолчал немного: наверное думал, что со мною делать, а потом носком сапога провел по земляному полу черту как раз посередине и сказал:
- Чур, друг другу не мешать. Здесь мы повесим плащ-палатку вместо занавески.
Я пожала плечами: мне не нужна была занавеска - я не собиралась много времени проводить под землей, тем более что погода установилась почти летняя.
Когда Володя куда-то отлучился, я вымела все углы ольховым веником, обмахнула стены, заправила плащ-палаткой свой топчан и поставила в консервной банке букет желтых кучерявых цветов, которые мы в детстве звали "кошечки". Полюбовалась на свое новое жилье - осталась довольна.
Мы с Володей почти не разговаривали, а так как я не привыкла молчать, то старалась быть дома как можно меньше, тем более что в полку для меня всё было ново: и люди, и непривычная обстановка.
Володя мог часами сидеть неподвижно, подперев кулаками тугие щеки, и в это время у него был странный отсутствующий взгляд: казалось, он ничего не видел и не слышал. Иногда он что-то писал карандашом в полевом блокноте или листал очень толстую и очень старую книгу, которую прятал в изголовье.
Однажды я не вытерпела и спросила, о чем он всё время думает и что пишет?
- Видишь ли, Чижик, меня интересуют некоторые вопросы философии, - задумчиво ответил Володя.
Я была поражена. В моем понятии философ - это прежде всего мудрец, мыслитель, и потому философия доступна только избранным.
В восьмом классе на уроках литературы и истории нас бегло знакомили с древнегреческими философами, с французскими вольнодумцами, упоминали о творчестве Гегеля и Фейербаха. Серьезный Мишка Малинин самостоятельно осилил "Общественный договор" Руссо! А я прочитала только "Монахиню" Дени Дидро.
А тут вот рядом со мною человек изучает философию на войне! Ну не чудо ли? Это и удивляло, и внушало почтение. Но всё же я спросила:
- Зачем вам философия, ведь вы же медик, а не политработник?
Володя усмехнулся:
- Почему ты решила, что философия должна интересовать только политработников? Я считаю, что каждый культурный человек должен изучать философию, независимо от специальности, времени и места. А что касается моего медицинского звания, то я ошибся в выборе специальности и после войны буду переучиваться.
- Разве вы не пойдете в медицинский?
- К черту, Чижик, медицинский! К дьяволу самого Эскулапа! Я буду таскать кирпичи и месить глину, пилить доски и класть печи. А вечерами засяду за книги. Меня интересует римское и международное право, основы политических учений всех формаций, история войн на земле и вопросы дипломатических отношений. Поняла?
Володя вдруг спросил меня, что я буду делать после войны? Странный он какой: я об этом еще и не думала. "После войны" - это что-то такое прекрасное, что трудно себе даже представить…
Философия дело хорошее, но ведь и работать надо. Так я и сказала своему начальнику. Володя только рукой махнул:
- А, какая это работа! Раненых почти нет, "формы сорок" нет, эпидемий нет, а что еще от нас требуется?
Только вчера начальник штаба отчитывал командира санитарной роты за беспорядки на кухне. Ваше счастье, говорит, что старший батальонный комиссар Юртаев замотался один без командира полка, а то бы он вам показал пищеблок! Володя, а где наш командир полка?.
- Его отправили в тыл - он очень болен.
Володя явно заинтересовался моей информацией:
- Ну, а Ахматов что?
А доктор Ахматов сказал капитану Казакову: "Я у вас на КП держу полтора лба - с них и спрашивай те!"- Я засмеялась: - Это мы с вами полтора лба. Ну правильно: вы философ - значит лоб, а я и за половину сойду. Нет, кроме шуток, Володя, давайте наведем порядок на кухне? Ну что нам стоит! А не то, и правда, доберется до нас комиссар. Я так боюсь этого Юртаева, что всегда прячусь, когда он попадается навстречу… Может, попробуем, а?
Пробовал и отступился. Там такой ископаемый дед, что его колом не проймешь. К тому же это прямая обязанность хозяйственников. Если мы с тобой полтора лба, то начальник тыла, капитан Никольский, целых два, да еще медных!
И всё-таки надо попробовать…
- Пробуй, Чижик, на здоровье. Предоставляю тебе полную свободу действий.
Да, старик-повар был действительно занятной фигурой, большой, кургузый и неопрятный, как состарившийся медведь, он неуклюже поворачивался вокруг котлов и что-то всё время ворчал на низких нотах.
Всё на поваре было, мало сказать, грязное, а какое-то заскорузлое. Некогда белый фартук не лежал, а стоял на поварском животе, и казалось, постучи по нему пальцем, он зазвенит, как железный, от впитавшегося жира и грязи.
Я не представилась, а повар не ответил на приветствие - наше знакомство началось со ссоры, Я сказала:
- Надо постирать фартук!
Василий Иванович хмуро на меня поглядел. Лицо у него большое, рыхлое, а маленькие хитрые глазки шныряют проворно, как серые мышата.
Повар буркнул:
- Есть у меня время фартуки расстирывать!
- Давайте я постираю.
- Не для чего. Он и так чистый!
- Да что вы?! На нем грязи и сала целый пуд!
- Вот ужо будет время - ополосну в речке.
- Не поможет - его надо два часа в горячем щелоке отмачивать.
- Старик не на шутку рассердился.
Что тебе тут надо, божья коровка? - недобро поглядел он на меня.
- Надо навести порядок на кухне.
- Наводил один такой, да я его коленом под зад наладил отсюда!
Василий Иванович ворчал и выплескивал грязную воду из таза прямо мне под ноги.
- Зачем вы выливаете где попало? Остатки пищи везде валяются, мухи зеленые развелись, как на скотном дворе…
Повар возмущенно хлопнул себя по толстым ляжкам:
- Яйцо учит курицу! Да ты еще и на свет не появилась, как я уже беляков бил с самим Чапаевым! Да вот не этой поварешкой, а из пулемета их крошил! А ты меня учить собираешься! А ну, мотай отсюдова, пока я добрый! Некогда мне с тобой лясы точить…
И я ушла, сопровождаемая сдержанным хихиканьем дежурных по кухне.
- Ну как? - спросил Володя, мило улыбаясь.
- А никак… Поругались, да и всё.
- Я так и знал. Отстань от упрямца.
- Нет, не отстану! У меня тоже этого качества хоть отбавляй!
- Ну-ну… - Володя засмеялся.
- Смешно вам? А когда комиссар будет с нас шкуру снимать - вы тоже смеяться станете? - набросилась я на него. - Лучше бы подсказали, с чего тут начать, к кому обратиться?
Видишь ли, Чижик, нет у меня опыта по части организации полевых кухонь. Да и не привык я со стариками сражаться, будь бы он помоложе…
- Это правда, что он с самим Чапаевым воевал?
- Должно быть, так. Какие-то заслуги у него имеются. Ведь Василию Ивановичу за шестьдесят, его даже как добровольца на фронт не брали. Добился: персональным распоряжением наркома зачислен в наш полк. В станковые пулеметчики рвался, а у нас как раз тогда повара ранило. Узнал комиссар, что Василий Иванович кашеварил в колхозе на покосе, да и приставил его к котлу. Четыре сына у старика на фронте, сам пятый - вот и считается с ним комиссар, а то стал бы он терпеть на кухне такого неряху!
- Тем более деду надо помочь, раз он человек заслуженный.
Володя отмахнулся, а у меня тоже никакого опыта по части устройства пищеблока не было. Надо было посоветоваться с кем-то сведущим. Я было надумала зайти к самому комиссару Юртаеву, но не решилась. Он всё время был занят. Днем пропадал на тактических занятиях в поле, а ночью - на переднем крае. А если когда и бывал в штабе на месте, то всё равно не имел свободного времени: то совещания, то инструктаж, то партийное собрание, то отчитывал кого-нибудь… Нет, не до кухонных дел сейчас комиссару и не до меня. Он, наверно, еще и не знает, что начсандив по его просьбе прислал в полк "скромную девушку"… Комиссара я видела только издали: большой такой и черный-пречерный, а ходит так быстро, что полы зеленого тонкого плаща разлетаются в стороны. Да и что я скажу комиссару? На старого повара пожалуюсь? А комиссар спросит: "А сама ты что сделала?" А ровным счетом ничего… Нет, не надо беспокоить комиссара!
Я направилась к начальнику штаба.
Капитан Казаков исправлял карты: сразу несколько экземпляров. На мое приветствие поднял от стола маленькую голову и скупо улыбнулся:
- Ну, как дела? Привыкаем? Не обижают?
- Спасибо, всё хорошо. Вот что, товарищ капитан, завтра на кухне будет генеральная уборка. Василию Ивановичу может это не понравиться, так вы имейте в виду, если он жаловаться придет…
- Ничего, вытерпит! Действуйте. Я давно говорил вашему Ефимову - что об стену горох. Может быть, хоть вы его расшевелите. Давайте требуйте, доказывайте, - делайте что хотите, но чтоб порядок на кухне был!
- Надо повару новый фартук и колпак.
- Всё, что потребуется, получите от моего имени у капитана Никольского. И хорошо бы командирскую столовую на новое место перевести, а то поставили столы на самом солнцепеке - кто там будет обедать? Жара, да и маскировки никакой - не очень-то приятно есть, когда над самым котелком "мессер" вьется…
- Хорошо сказать: требуйте, нажимайте, доказывайте! Потребуешь от такого Василия Ивановича, нажмешь на него! Где сядешь - там и слезешь… Тут бесполезно доказывать, тут надо действовать. Неплохо бы вымыть и выскоблить котлы и всю кухонную утварь. Яму для отбросов надо вырыть, всё подмести и прибрать. Командирские столы в кусты, что ли, запрятать?..
Я побывала у начальника тыла. Капитан Никольский оказался молодым и красивым. Играя карими глазами, галантно шутил:
- Какой счастливой звезде я обязан столь лестному визиту?
Но мне было не до любезностей, я прямо приступила к делу.