- В печенках сидит у меня этот дед! - с досадой сказал Никольский. - Измучился я с ним. Я ему про грязь, а он мне про Чапаева, как будто одно к другому имеет отношение. Вы знаете, сколько на моих руках кухонь? И везде порядок. Да я бы для того, кто мне этого деда перевоспитает, не знаю, что сделал бы! Вы думаете, легко быть хозяйственником? Мечешься целый день - не присядешь, а ни от кого хорошего слова не услышишь. Вы знаете, что такое интендант? Нет? Вам смешно? А здесь плакать надо. Вы хотели бы быть в моей шкуре?
- Боже упаси!
- Вот и все так. Думаете, я хотел? Я, может быть, тоже о подвигах мечтал, а вот приходится возиться с тряпками да с котлами.
Любезный начальник тыла сам проводил меня в хоз-роту и распорядился выдать коленкору на поварскую спецовку и несколько жестяных мелких тарелок для столовой - больше ничего подходящего не оказалось.
Я скроила два передника и колпаки и весь вечер шила. Примеряла на Володю. Он смеялся:
- Ты, Чижик, решила подкупить повара?
К Володе пришел его приятель Димка Яковлев, комсорг нашего полка, и они засели за шахматы, а на прощанье, как всегда, разругались.
Я еще не встречала таких ярых спорщиков. Они схватывались по вопросам международной политики, да так, что только не брали друг друга за грудки.
На сей раз спор зашел о втором фронте. Я не прислушивалась, всё думала о кухне: с чего начать и как начать. Очнулась от своих мыслей, когда друзья-шахматисты уже друг на друга кричали.
- Никогда не поверю, чтобы старый Черчилль желал нам добра! Я глубоко убежден, что в сорок втором году второго фронта не будет. Да и вообще я в это не очень-то верю - на себя надо надеяться, а не на дядю! - горячился Володя.
Димкины круглые голубые глазищи метали молнии, он даже слюной брызгался:
- А декларация двадцати шести государств? А переговоры с Англией и Штатами? А англо-советский договор? Это тебе что - кот начихал?
Собрались, поговорили… Черчилль и Рузвельт пообещали - и завтра будет второй фронт, - ехидничал Володя. - Нет, мой милый, жирный Черчилль еще полюбуется со стороны, как льется русская кровушка, ему ведь ни холодно, ни жарко!
- Что ты городишь?! Ведь Лондон бомбят!
- А Черчиллю-то что? Думаешь, он в Лондоне? Наверняка все английские акулы отсиживаются где-нибудь в укромном местечке.
- Так ведь не взяли же они с собой заводы, банки и фабрики! Разрушения неизбежны…
- Такие, как Черчилль, согласны всё потерять, лишь бы нас Гитлер раздавил, - усмехнулся Володя.
Белесый жесткий хохолок на Димкиной макушке от возмущения встал дыбом, и, раздувая ноздри маленького носа, Димка заорал:
- Что ты мне тычешь в нос своим Черчиллем! Черчилль - это еще не английский народ! Гарри Поллит сказал, что английские трудящиеся…
- Гарри Поллит сказал - и завтра, конечно, в Англии произойдет революция, - насмешливо перебил его Володя.
Димка весь кипел от возмущения:
- Подумать только - он не верит во второй фронт! Может быть, ты и в победу не веришь?!
- Псих, - сказал Володя, - совсем ненормальный, а еще комсорг полка!
- Чижик, кто из нас ненормальный - он или я? - вскричал Димка.
- А ну вас! Надоели оба! Чего орете? Каждый вечер ругаетесь. Скоро подеретесь.
- А что, и набью морду твоему начальству! - хорохорился Димка.
Володя потянул его за гимнастерку:
- Сядь, петух, остынь.
- Нет уж, я лучше на оборону пойду!
- Во-во, прогуляйся-ка по переднему краю, расскажи своим комсомольцам про доброго дядюшку Черчилля - они тебе поверят…
- Дур-рак! Ноги моей больше не будет в этом доме! - Если бы не малый рост, Димка в гневе был бы великолепен.
Я вышла на улицу вслед за Димкой. Прелесть майской теплой ночи нарушали минометные залпы. Немцы молотили по пустому болоту. Передовая ворчала, как несытый зверь. А Мишкины разведчики пели что-то совсем мирное и грустное.
На зеленой траве мы сидели,
Целовала Наташа меня…
Я вспомнила Федоренко. Мы не виделись больше месяца. Ведь вот где-то он совсем рядом. Моя первая любовь - яркая, как звездочка, а увидеть нельзя…
Утром сразу же после завтрака я пришла к разведчикам. Мишка Чурсин удивился, его желтые глаза вспыхнули торжеством: "Ага, явилась всё-таки!" Выслушав мою просьбу, он разочарованно присвистнул:
- Срамотища! Разведчики - и вдруг в кухонные мужики!
- Ничего здесь зазорного нет! Не хотите - не надо! А я-то думала, что разведчики народ чистоплотный, брезгливый…
- Ну что у вашего брата за привычка: чуть что - сразу в бутылку! - с досадой сказал Мишка. - Мы же не отказываемся. С братвой надо посоветоваться.
Братва пришла в полный восторг: захохотали, загалдели, окружили меня со всех сторон:
- А что надо делать?
- Котлы опрокинуть?
- Повара утопить?
- Мы это запросто…
- Вот видишь, - сказала я Мишке, - с твоей братвой каши не сваришь. Они же там всё вверх ногами перевернут.
- Не перевернут, - уверенно тряхнул он соломенной челкой. - Я Поденко старшим назначу. Сколько надо человек?
- Ну шесть-семь…
Охотников оказалось в два раза больше. Наломали веников, нарвали хвощей на болоте, со смехом и шутками двинулись к кухне. Перед самой кухней я предупредила:
- Только не озорничать! К повару с полным почтением - он чапаевец!
Сеня Поденно обиделся, сощурил серые глаза:
- А когда мы озорничали? Мы всегда скромные.
- Скромные-то скромные, а вот рукавицу в рот мне засунули…
- Так это ж Иманкулов додумался! - засмеялся Сеня.
- Во, накал какая! Сам мне рукавица давал! - возмутился Иманкулов.
- Ладно, не спорьте. Я уже не сержусь.
Пришли на кухню и вступили с Василием Ивановичем в дипломатические переговоры: предложили дружескую бескорыстную помощь.
- Начхал я на вашу помощь! У меня и без таких красивых есть кому помогать, - отрезал старый повар и повернулся к нам широкой спиной.
- Василий Иванович, мы объявляем на кухне аврал, - обратилась я к нему. Старик даже не ответил.
- Ноль внимания, фунт презрения! - констатировал Сеня Поденко.
- Ну что ж, ребята, начинайте! - скомандовала я. Сеня оказался толковым распорядителем, мне почти не пришлось вмешиваться. Разведчики ринулись на полевую кухню и завалили ее на бок - только колеса в воздухе закрутились!
- Иманкулов, Васин, выдраить эту полундру! Чтобы блестела, как знаете что? - распорядился Сеня.
- Песком с мылом и горячей водой, - добавила я. - Остальные бегом потащили к речке тазы, сковородки, поварешки на длинных ручках и всю прочую кухонную мелочь.
- Что ж это вы, бандиты, делаете?! - вскричал повар плачущим голосом и замахнулся на Сеню пустым ведром.
- Спокойно, папа! - сказал Сеня и бережно усадил старика на березовую колоду. - Неприлично: разведчика, да еще и одессита - ведром! Самоваром еще туда-сюда, но ведром…
Василий Иванович гневно вскочил с колоды и погрозил мне толстым сизым пальцем:
- Это всё ты, змейка, погоди, достанется тебе ужо на орехи!
Сеня захохотал:
- Даже не змея, а змейка, это очень остроумно.
Два помощника Василия Ивановича стояли без дела и растерянно поглядывали на своего начальника.
- Что рты открыли? - прикрикнул на них Сеня. - Берите лопаты да ройте помойку поглубже.
Тут уж старый повар не вытерпел: сорвал с себя фартук и колпак, повесил на березу и засеменил к штабу. Поварские засаленные причиндалы я бросила в костер.
- Аминь, - сказал Сеня, - сгорела жабья кожа! - Смешливые парни рады были похохотать.
Уборка была в самом разгаре, когда пришел ординарец комиссара Юртаева - Петька Ластовой. Постоял, поглядел - ничего не сказал, собрался уходить, но его остановил Сеня:
- У вас, что ли, наш дед?
- А то где же! - засмеялся Петька. - Прибежал до старшего батальонного комиссара, аж трясется весь: ЧП, говорит, пришла пигалица, навела целую банду головорезов - кухню громят!
- Ах он, старый хрен! - захохотал Сеня. - Ну, а комиссар что?
- А они деда успокаивают, вот меня послали посмотреть.
- Ну и что же ты доложишь комиссару? - поинтересовалась я.
Петька шмыгнул курносым носом, рот в улыбке до самых ушей:
- А то и доложу: на Натаху-замараху обиход пришел! - И убежал.
Мы работали около трех часов, а Василия Ивановича всё не было - где-то отсиживался.
Закончили уборку, полюбовались. Пришел Володя - похвалил:
- Что молодцы, то молодцы - ничего не скажешь! А где же сам хозяин?
- А кто его знает! Вот как не придет обед варить, будет тогда нам баня.
- Придет… Как можно людей без обеда оставить?
По предложению Володи в густых зарослях ольхи на самом берегу речушки мы вырубили всю мелочь и выпололи мелкозонтичную цикуту. Перенесли туда командирские столики.
Явился Мишка, прищелкнул языком:
- Красотища! Что и требовалось доказать: и не жарко, и не марко, и дешево, и сердито.
Мы закончили все кухонные дела, и я повесила на березовый сук новый фартук и колпак.
Пришел хмурый повар, не глядя в нашу сторону, облачился в новую спецовку и молча принялся за свое дело.
- Финита ля комедия, - вполголоса сказал Володя Ефимов и подмигнул Мишке. - Чижик, надо бы в санроту сходить, - обратился он ко мне, - я кое-что выписал.
Ладно, только сначала приведу себя в божеский вид.
Я отправилась на речушку мыться. Там уже плескались "кухонные мужики": намыливали свои изрядно засаленные маскировочные костюмы, плавали по дну руками и гоготали от удовольствия. "А ведь славные парни разведчики", - подумала я. Мне тоже хотелось искупаться, но воды в речке было курице по колено, а ползать руками по дну не очень-то почтенное занятие для взрослого человека.
Из санитарной роты возвращалась я уже после обеда. Шла прямиком через поле по едва заметной тропинке. Жара совсем меня одолела. Тяжелая санитарная сумка оттягивала плечо, гимнастерка прямо, прилипала к телу. А что если раздеться? Я оглянулась: вокруг ни одной живой души - кто меня здесь увидит!
Скинула санитарную сумку, засунула в нее пилотку, расстегнула ремень и сняла гимнастерку. Осталась в одной сатиновой майке. Мешали волосы. Выдернула ленты из косичек - еще хуже: не только шею, но и спину зажгло. Завязала пук на затылке, подтянула повыше - хорошо!
Подергала лямки майки, засмеялась от удовольствия: вот так бы и воевать налегке!..
А вокруг трава некошеная чуть не до пояса, и целое море цветов: белые ромашки, лиловые колокольчики, красный клевер, кукушкины слезки, белая мята… И как всё это пахнет!
А какая тишина! И небо легкое и ласковое: голубое-голубое - мирное! Никакой войны…
Э, нет, вот она, война: "юнкерс-88" над головой, и довольно низко - вдоль фронта плывет…
Не боюсь я тебя! Это не сорок первый год: на одного маленького человека не будешь бомбу тратить, а из пулемета, поди-ка попади!
Вот уже стервятник над штабом полка - сейчас тебя наши встретят! Вот так пальба! Зенитки, пулеметы, винтовки и даже противотанковые ружья - всё дошло в ход… Лупите его, братцы, в хвост и в гриву! Ага, сдрейфил: вверх полез… Ах ты, сволочь! Бомбу отцепил! Плевали мы на ваши бомбы, господин толстобрюхий Геринг! Не умеете вы бомбить пехоту! Вот города разрушать - на это вы мастера, да там и умения не надобно, - куда ни брось - во что-нибудь попадешь… Улетел… Унес на сей раз ноги. Ничего, мы тебе еще припомним сорок первый!
Опять тихо, и не пахнет войной. А не нарвать ли мне цветов в командирскую столовую? Пусть не в вазах, пусть в консервных банках, но всё равно цветы - это приятно.
Я положила гимнастерку на сумку и стала собирать букет. Самые крупные ромашки сажала за ворот майки и в волосы. Ах, как хорошо! Ветерок вдруг потянул с востока, зазвенели в траве метелки. Я запела во весь голос:
Продал девушку отец -
Променял на скот.
И она в чужой земле
Горько слезы льет.
Элико, Эли-май, родина моя!
Эту грустную песенку каждый вечер поет раскосый Иманкулов. Тот самый разведчик, который засунул мне рукавичку в рот. Ну и пусть засунул - я его простила: он славный…
Трава зашумела под чьими-то быстрыми шагами. Я оглянулась и чуть не выронила цветы: Федоренко! Живой, здоровый Федоренко, и Лешка Карпов с ним…
- Ага, проспорил? - весело закричал Карпов. - А мы, понимаешь ли, из штаба дивизии идем. Чижик, говорю, поет, а Мишка не верит…
Не слушала я, что говорил Карпов, и не на него глядела. Федоренко тоже смотрел на меня. Он улыбался, а я заливалась краской и старалась закрыться цветами. Чуть не плакала с досады - застали в таком виде. Я потянулась за гимнастеркой.
- Ну что, онемели от радости? - спросил Карпов.
- Ты любишь цветы? - кивнул Федоренко на мой букет и, отобрав гимнастерку, положил ее на траву.
- А кто их не любит…
- А вон Лешка не любит, для него это просто покос, сено…
- Осел! - крикнул Карпов. - Не обо мне речь! "Ах, любишь ли цветы?" - передразнил он приятеля. - Да поцелуй ты ее, черт нескладный! Когда еще увидитесь!
Федоренко засмеялся, порывисто притянул меня к себе и крепко поцеловал. Я выронила цветы.
- Леш, уйди, ради бога! - взмолился Федоренко. - Оставь нас на минутку, я догоню.
- Карпов достал из кармана галифе часы и сказал:
- Времени у нас почти нет. В шестнадцать ноль-ноль соберутся командиры. И всего-то вам, бедолагам, на любовь отпускается пятнадцать минут.
- Это не так мало! - улыбнулся Федоренко, не отпуская мою, руку.
- Ну, я пошел. Смотри, не опаздывай, командир полка будет. Да собственно, я мог бы и не уходить. - Карпов ехидно ухмыльнулся. - Смело можете свидание назначать в центре базара. Телят колхозных, и то не смутите…
- Алексей, ну что ты за человек?
Лешка, посмеиваясь, ушел. Обнимая меня, Федоренко сказал:
- Чижик, я всё еще не верю, что это ты. Даже растерялся. Ждать больше месяца, и вдруг сразу…
Пятнадцать минут пролетели как одно счастливое мгновение.
Он помог надеть мне гимнастерку, сам подпоясал ремень, подобрал цветы и подал мне, взял санитарную сумку и, как я ни протестовала, проводил почти до самого штаба моего полка.
Ушел… Вернее, убежал: большими скачками понесся по полю, помахивая пилоткой. Как и не было встречи…
Ночью я и часу не спала: грезила наяву. Вот он: большой, синеглазый, черные брови вразлет… Улыбается, протягивает ко мне горячие руки… Фу ты, черт, как храпит Володя! Экое бесчувственное бревно!
Так и не могла уснуть. Пошла бродить по оврагу. Заглянула к комсоргу. Димка играл в шахматы с… Маргулисом!
Увидев меня, Маргулис заулыбался:
- Ах ты, Чижик, вот она, оказывается, где окопалась! Что ж ты нам корреспонденции не шлешь?
- А о чем писать? Ведь меня не пускают на передовую.
- Найдем нужным - пошлем! - солидно сказал Димка.
- Ах ты, пыжик, как выросла! - улыбаясь продолжал Маргулис.
- Выросла, а ума не вынесла, - сурово набычился Димка.
- Да нет, вроде бы ничего девчонка, - возразил газетчик.
- Как же, красавица писаная, - буркнул комсорг.
Я возмутилась:
- Как вам не стыдно! Разговаривают обо мне так, будто меня и нет здесь.
- Не нам, а тебе как не стыдно: без году неделя в полку, а уж Мишке Чурсину голову вскружила - ходит, как полоумный! - закричал Димка. Его глаза полыхали гневом. - Ты мне комсомольцев не разлагай! И Мишку оставь в покое! Враз на бюро поставлю!
- Ха-ха-ха-ха! - закатился Маргулис. - Вот это директива! А что, Яковлев, ты и в самом деле береги своих комсомольцев! Хо-хо-хо-хо!..
- Голову Мишке вскружила! - передразнила я комсорга. - Нужен-то мне больно ваш Мишка! Как будто мне некому и без него голову кружить!
- А что, Чижик, и в самом деле есть кому? - лукаво улыбнулся Маргулис.
- Во всяком случае Яковлев за своих комсомольцев может быть спокоен.
- Ладно. Можешь идти спать, - буркнул Димка, - твое дело не наше горе: посапывай себе носом, а нам надо на передок идти. - Комсорг явно подобрел.
На другой день за мной явился Петька: меня вызывал комиссар Юртаев.
Не без робости я переступила порог Комиссаровой землянки. Дверь была открыта настежь, у самого входа на корточках сидел не кто иной, как сам Мишка Чурсин, и курил, пуская дым на улицу.
Взгляд у Мишки, как всегда, нагловато-насмешливый. Нет, Димка определенно что-то напутал - разве так смотрит на меня Федоренко!..
За столом сидел смуглый человек лет сорока. Его крупное породистое лицо меня поразило. Где же я видела этот большой гладкий лоб, твердый подбородок, негритянские губы и иссиня-черные тугие завитки волос?.. Черные глаза комиссара с огромными голубоватыми белками имели какую-то притягательную силу. Совершенно необыкновенное лицо! Мое внимание отвлек голос Петьки Ластового, он заворчал на Мишку:
- Что вы здесь дымите? Старший батальонный комиссар не курят!
- А я тоже не курю, - возразил Мишка, - я только комарей отгоняю.
- Комарей! - усмехнулся комиссар, и зубы его сверкнули ослепительной белизной. - Вот полюбуйся, - обратился он ко мне. - Парень восемь классов окончил! Петр, как надо правильно сказать?
- Комаров, товарищ старший батальонный комиссар! - гаркнул Петька.
- Слыхал, грамотей?
А то я и без вашего Петьки не знаю, как надо правильно говорить! - дерзко ответил Мишка.
- Ну, а если знаешь, так что ж ты русский язык коверкаешь? Я - узбэк, должен тебя учить твоему родному языку? (Комиссар так и сказал: "узбэк".) Он повернулся ко мне: - Ну-с, а у нас какое образование?
- Восемь классов.
- Значит, грамотная. А ну-ка, перечисли нам хронологию династии Романовых.
Я очень удивилась:
- Династии Романовых?
- Не знаешь?
- Нет, почему же! Я знаю, но только это очень странно…
- Что ж здесь странного? Каждый культурный человек обязан знать историю родины. Ну, начинай, собьешься - лейтенант поправит.
- Когда я дошла до царицы Анны Иоанновны, комиссар меня остановил:
- Продолжай, лейтенант!
- Петр третий, - не долго думая, ляпнул Мишка.
- Так? - спросил меня комиссар.
- Нет, не так. Малолетний император Иоанн Антонович и правительница - мать его, Анна Леопольдовна…
- Слыхал, командир разведки?
- Сравнили! - возразил Мишка. - Когда я учился, а когда она?
- А ты знаешь ли, когда я учился? - спросил его комиссар. Но Мишка не сдавался:
- Девчонки же зубрилы!
- Ты мастер собственное невежество оправдывать, я уже в этом убедился. Ну, а как у тебя шпрехен зи дойч? - это уже опять ко мне.
Я пожала плечами. Комиссар сказал:
- Назови по-немецки номер нашей дивизии и полка. Быстренько!
- Я не знаю по-немецки слов "полк" и "дивизия" - мы не учили военную терминологию.
Комиссар протянул мне словарь:
- Найди.
Я нашла и сказала:
- Заген, битте, нумер регументс! - И по-немецки назвала номер.