- Гут, - кивнул комиссар головой. - Вполне сносно. Учи по пять фраз в день. Михайловых "языков" теперь сами будем допрашивать. Учить немецкий - это мой приказ. Сам буду проверять.
- Есть учить немецкий, - без особого воодушевления повторила я.
- Но я тебя вызвал не для этого. Завтра прибудет новый командир полка - майор Голубенко. В блиндаже командира давно никто не живет. Надо его хорошенько проветрить и всё прибрать, - одним словом, привести в жилой вид. Что потребуется - получишь у Никольского. Поможет тебе мой Петр.
- И я могу помочь, - вызвался Мишка.
- Ну вот и еще один помощник, - согласился комиссар. - Действуйте, вечером проверю.
- А ну, подойди-ка поближе! - вдруг сказал он мне. - У тебя есть, надеюсь, носовой платок?
Я кивнула.
- Потри-ка бровь. Сильнее! Теперь губы…
Я в недоумении потерла и то и другое.
- Я, кажется, ошибся, - улыбнулся комиссар, - думал - красишься. Не люблю этого.
Мишка злорадно захихикал. Комиссар строго на него посмотрел:
- Ну, а начальник твой всё спит?
- Почему это спит? - обиделась я за Володю. - Он философию изучает!
- Вот как! - комиссар усмехнулся. - Философ в нечищеных сапогах! Философия - дело полезное, но ведь порядок на кухне, оказывается, можно было навести и без размышлений о бренности бытия. Ох, доберусь я до этого Диогена! Кстати, Михаил, где жил Диоген?
- В Греции. Где ж еще! - ответил Мишка. - Там все эти древние трепачи кантовались.
- Ну и лексикон у командира! - возмутился комиссар. - Хоть бы девушки постеснялся! Чижик, где жил Диоген?
- Он жил в бочке.
- Вот именно. На сем точка. Идите и занимайтесь делом.
На улице я сказала Мишке:
- Э, да он совсем не страшный! А я так его боялась…
Мишка усмехнулся:
- А ты натвори что-нибудь, тогда узнаешь…
- Миш, я вспомнила наконец, на кого он похож! Это же вылитый Отелло!
Мишка заморгал густыми ресницами:
- Какое Отелло?
- Какое?! - я всплеснула руками. - С луны, парень, упал! Не знать Отелло!
- Это который женку-то за измену придушил? Сравнила! Он же был чокнутый! - Насмешливо прищурив глаза, Мишка пропел:
А у Отелло в батальоне
Был Яшка - старший лейтенант, -
На горе бедной Дездемоне
Великий плут и интригант…
- Не трогай Шекспира, варвар! "Интригант"! Тьфу!
Разведчик сказал:
- Ну, вас с комиссаром пара. Вы споетесь! Тот тоже всегда придирается: этого не читал, да того не знаешь! Скажи, обязан я знать, кто такая Аврора Дюдеван? Она что, в разведку со мной пойдет? То-то и оно, а комиссар за эту мадам два дня на меня не глядел…
- Комиссар прав. Это же Жорж Санд. Эх ты! Командир должен быть образованным человеком. Читать надо было больше, грамотей!
Новый командир полка положил в своем блиндаже вещмешок и серый довоенного образца плащ, а жить там не стал. Напрасно мы с Мишкой старались - майор Голубенко поселился у комиссара.
В первый же день командир полка в сопровождении комиссара ходил по расположению штаба и знакомился с людьми.
Он был одного роста с Юртаевым, но полный и рядом с подтянутым комиссаром выглядел грузным и мешковатым.
Майору было жарко: он тяжело дышал, и из-под зеленой пограничной фуражки по светлым прядкам волос стекали струйки пота.
Увидев меня, он удивился:
- И девушки, оказывается, у нас есть?
Я представилась по форме, а комиссар сказал:
- Да вот, взяли одну… Для эксперимента, так сказать…
На кухне майор задержался. Пробовал суп и хвалил кулинарные способности старого повара. Василий Иванович сиял, как его сковородки, и, выпятив чрево, отвечал по уставу. Однако не преминул ввернуть, что он воевал с самим Чапаевым.
На кухне было чисто, и майор остался доволен. Тут наш сердитый дед нарушил устав и гаркнул простуженным басом:
- Рад стараться!
- А еще чапаевец! - с досадой вполголоса сказал мне Петька.
- А откуда ты знаешь, как отвечали чапаевцы? - спросила я.
- Да уж не так, как в старой армии при царе!
- Ну уж и не так, как теперь!
- Ладно, спрошу у комиссара, - решил Петька.
- А он знает?
- Петька вместо ответа постучал себе пальцем по лбу: дескать, девка, у тебя не все дома…
Для Петьки во всей нашей армии не было человека умнее, храбрее и порядочнее комиссара Юртаева. Даже говоря о своем начальстве в третьем лице, Петька употреблял множественное число. "Они все израненные и перераненные: в гражданскую воевали, в Испании были, в финскую воевали, на Хасане сражались…" Или: "…Вчера нас пулемет на стыке прищучил, ну, я копыта и откинул. А они смеются: "Петр, говорят, ты что землю носом пашешь! Пули-то идут выше второго этажа!" Разберешь там, как они идут…"
Петька не скупой: последним сухарем с товарищем поделится, но из Комиссаровых пожиток нитки никому не даст - лучше и не проси. Раз я попросила у него щетку сапоги почистить, Петька замахал руками:
- Что ты, что ты! Как можно? Щетка Комиссарова.
- Да что ей сделается? Съем я ее, что ли?
- Не в том дело, что съешь, а не мое это добро.
За то и слывет в полку жмотом наш курносый Петька - бывший тракторист.
Комиссар увел командира полка на передовую, а вечером в нашу землянку ввалился хмурый Петька. Он сердито шмыгнул носом и спросил:
- Где твой начальник?
- Его вызвал в санроту доктор Ахматов.
- Ну тогда ты к нам пойдешь. Лекарство захвати.
- Какое лекарство?
- А я откуда знаю! Дышать им нечем. Влипли старший батальонный комиссар, ох и влипли!
- Да что с ним случилось-то?
- Да не с ними, а с майором! Вернулись они с передка и свалились.
- Так комиссар-то тут при чем?
- Ну и дура! - рассердился Петька, - ничего не понимает! Опять им хворого прислали! То всё майор Толкачев болел, а комиссар один воевали, а теперь вот опять командир полка, - он не договорил - махнул рукой.
Командир полка лежал на топчане и тяжело, со свистом дышал. Рядом стоял комиссар и озабоченно говорил:
- Всё-таки надо вызвать врача. Я позвоню Ахматову.
- Прошу тебя, Александр Васильевич, пожалуйста, не надо! - возражал майор. - Это пустяки, сейчас всё пройдет.
"Узбек, а зовут по-русски", - отметила я про себя.
- Чижик, ты имеешь какие-нибудь познания в терапии? - спросил меня комиссар. Я отрицательно покачала головой.
- Вот видишь, Антон Петрович, - сказал он, - надо врача.
- Ничего, обойдется. У тебя, душенька, есть что-нибудь от сердца? - Майор облизнул сухие серые губы.
- Кофеин и ландышевые капли, - ответила я.
- Ну давай хоть кофеин…
- Я дала больному порошок и хотела уйти.
- Нет уж, ты останься, - сказал комиссар, - не умею я с больными.
- Какой же я больной! - возразил командир. - Александр Васильевич, да побойся ты своего аллаха!
- Помолчи-ка, Антон Петрович, больные должны молчать. Так ведь, Чижик?
- Я кивнула. Мы молчали с полчаса, и было слышно, как комиссаров карандаш шуршит по бумаге.
- Майор Голубенко то и дело вытирал полное потное лицо совершенно мокрым носовым платком. Я дала ему большую марлевую косынку и забрала платок:
- Я постираю.
- Спасибо, душенька! У тебя, видно, рука легкая - вот уж мне и легче. - С этими словами майор сел на топчане.
- А теперь, Чижик, дай-ка командиру полка капель, - приказал комиссар.
Майор покорно выпил лекарство и вздохнул:
- Ты уж меня извини, брат!
- Охотно, брат, - в тон ему сказал комиссар, - только ты мне скажи по-честному, Антон Петрович, зачем ты с больным сердцем в пехоту полез? Ты хоть узнавал, что это за болезнь?
- Какие-то сердечные спазмы, - нахмурил командир безбровое лицо. - В пехоту, говоришь, зачем полез? Не мог иначе. На восточную границу меня посылали - отбоярился с трудом. Я ведь с июня сорок первого не воюю - всё по госпиталям да в резерве. На погранзаставе меня ранило на третий день войны. Мы стояли насмерть - с винтовками против танков, а против самолетов и вовсе были беззащитны. Если бы ты только знал, Александр Васильевич, какие были у меня ребята! - Майор тяжело вздохнул. - Почти все на глазах погибли: один за другим, - голос его дрогнул. Майор Голубенко помолчал, снова подавил вздох и продолжал:
- Очнулся я уже в санитарном поезде, ноги мне перебило. - Он совсем тихо закончил: - Семья у меня там осталась: трое детишек…
Нездоровое лицо майора застыло, как неподвижная маска, а в широко открытых голубых глазах притаилась боль.
У меня по щекам поползли слезы. Я сдерживалась из всех сил, но всё равно расплакалась. Комиссар покачал львиной головой:
- Ай-я-яй! А еще бывалый воин! С первых дней на фронте… - и отправил меня умываться.
Поливая мне на руки из котелка, Петька издевался:
- У вашего брата слезы что вода: крантик открыл, и полилось…
- Заткнись! У тебя бы все близкие остались у немцев, небось не так бы запел!
Петька вдруг ощетинился:
- А то они у меня, думаешь, в Сибири! - и выплеснул остаток воды из котелка прямо мне на сапоги…
А вечером у нас произошло ЧП. Наш уютный овраг бомбили "юнкерсы": ранило двух связистов, да не очень сильно пострадало хозяйство Никольского - погибли две фронтовые клячи. А бомбили долго и по новому способу: бомбы швыряли с сиреной. Они так омерзительно выли, что к горлу подступала тошнота.
Уже когда бомбардировщики легли на обратный курс, один из сопровождающих их "мессеров" вдруг вернулся обратно и начал носиться над оврагом на бреющем полете, поливая склоны пулеметным огнем. В "мессера" стреляли кто из чего мог, но нахал и не думал подняться выше и, казалось, был неуязвим.
И всё-таки его сбили! И не зенитчики: зенитки молчали, да и как они могли стрелять, если ас носился чуть не брюхом по кромке оврага! Сбил самолет бронебойщик Петерсон из противотанкового ружья. Не знаю, куда он там попал, но из брюха у "мессера" вдруг вырвался черный дым, и веселый огонек заплясал на бензобаках. "Мессер" взвыл, бросился вверх, потом вниз, опять вверх и потянул не через линию окопов, а в наш тыл и грохнулся в районе расположения нашей санитарной роты - только земля загудела! Целую секунду стояла тишина, а потом мы закричали "ура", выбрались из своих укрытий и набросились на Петерсона.
Множество рук подбрасывало вверх долговязое тело бронебойщика: у него даже обмотки на тощих ногах размотались…
Потом Петерсона обнимали и целовали все по очереди - еще бы! Не каждый день пехота самолеты сбивает!
Пришел комиссар и торжественно объявил герою благодарность.
Петерсон поклонился и сказал:
- Спасибо! Покорно вас благодарю! Все засмеялись, а он смутился:
- Ах да, извините пожалуйста, - служу Советскому Союзу!
- А что с него взять! - сказал Петька. - Ученый. Они все такие ненормальные…
Какой ученый? Откуда он здесь взялся?
- С луны упал, - ответил мне Петька. - Ты думаешь, он случайно "мессера" сверзил? Как бы не так! Он заранее всё высчитал. У него и приспособление такое круглое есть - сам придумал. Математик.
- Так ему в зенитчики надо или в артиллерию!
- Старший батальонный комиссар предлагали - не хочет.
Я во все глаза глядела на бойца Петерсона - первый раз в жизни видела настоящего ученого! Самый обыкновенный человек, и даже без бородки и без обязательного пенсне…
У нас в полку праздник! Мишкины разведчики притащили "языка"! Мишка ходит именинником, правая рука на перевязи: ранен в мягкие ткани предплечья. Володя хотел отправить его в медсанбат, но Мишка наотрез отказался и поглядел на меня так, что можно, пожалуй, поверить Димке Яковлеву…
"Язык" достался не даром: тяжело ранили Сеню-одессита, и ранение средней тяжести получил Иманкулов.
А как взбесился фриц! Целые сутки били немецкие батареи и минометы, и даже в наш уютный овраг залетали горячие осколки. А что делалось ночью на передовой! Пулеметы МГ охрипли от злости… Бесись не бесись, а "язык" у нас: сидит на полу в Комиссаровой землянке и плачет. И не какой-нибудь там стандартный сивый фашист с белыми глазами, а черный, как жук, крючконосый командир взвода Эрик!
Эрик посты ночью в траншее проверял, а Мишкины разведчики - ему кляп в рот и мешок на голову! Ординарца пристукнули, а Эрика приволокли.
Пленного допрашивал комиссар, а переводила я. Вначале ничегошеньки не понимала из того, что быстро-быстро лопотал фриц. Это ведь не со школьной "немкой" разговаривать!
Все ждали, а я решительно ничего не могла перевести. Командир полка даже усомнился: немец ли пленный?
- Прикажи-ка, Чижик, ему замолчать и переводи мои вопросы, - сказал комиссар.
Дело пошло на лад. С грехом пополам да с помощью словаря мы узнали всё, что нам требовалось. Черный Эрик и не думал запираться и дал ценные сведения. Его полк входит в дивизию "Дубовые листья". Эрик назвал фамилии офицеров, численность солдат и показал на карте огневые точки.
После разгрома дивизии под Москвой ее командир был расстрелян в ставке фюрера, а дивизия исключена из списка отборных частей. Сейчас идет нестроевое пополнение. Эрик тоже нестроевой, его не брали в армию до марта месяца по болезни: у него диабет. Он был младшим офицером еще в первую мировую войну и с тех пор в армии не служил. Он не любит войну, он преподавал философию, во Франкфурте-на-Майне. Не убил ни одного русского…
- Бедная старая мамочка, - плакал Эрик, - бедная Клара!..
- Я переводила дословно. Комиссар спросил:
- Кто эта Клара - жена?
- Чужая жена.
- Чижик, не дури.
- Я и не дурю: никак не пойму, чья она жена, только не его.
А дальше пошло еще хуже. Комиссар подвел итог:
- Сейчас наш Эрик скажет: "Гитлер капут" тут и комедии конец.
Но Эрик не сказал "Гитлер капут", он попросил… расстрелять его!
- Тут что-то не так, - усомнился комиссар. - Я еще не встречал ни одного немца, который бы пожелал добровольно умереть. Что ты, Чижик, путаешь? Спроси еще раз. Он фашист?
Эрик понял вопрос без перевода и энергично затряс головой.
- Нет, он не нацист, и даже никогда не сочувствовал партии фюрера.
- Запуталась переводчица, - съязвил Мишка.
- А ты, умник, переводи сам, - осадил его комиссар, - ведь у вас одинаковое образование.
- Я спросила у Эрика еще раз: да, он желает быть расстрелянным.
Видя наше замешательство, пленный даже плакать перестал и глядел на нас вопросительно и тревожно.
Выручил начальник штаба, он только что возвратился из дивизии и тоже пришел на допрос. Капитан Казаков чуть-чуть получше меня владел немецким, но всё-таки разобрался, в чем тут дело. Да, Эрик просит его расстрелять, так как доктор Геббельс заверял по радио, что пленных русские вешают вверх ногами. Эрик не хочет висеть вверх ногами: он не убил ни одного русского и рассчитывает на снисхождение.
Все засмеялись. Мишка Чурсин присвистнул:
- Во брешет, хромой кобель! Я бы этого доктора…
Комиссар сказал:
- И это грамотный человек: философию преподавал! Можно себе представить, как засорены мозги у рядового немца! - Он упрекнул меня, как это я не могла разобрать знакомую фамилию Геббельса.
Я взмолилась:
- Александр Васильевич! Да что я, настоящий переводчик, что ли! Вы послушайте только, как этот Эрик произносит фамилию Геббельса - ни за что не догадаетесь!
- А что ты, Чижик, фамильярничаешь? Какой я тебе Александр Васильевич?
- А что ж, я виновата, что у вас такой длинный чин? Старший, да еще и батальонный комиссар. И при чем здесь батальон, когда вы комиссар полка? Несклепица какая-то.
Все засмеялись.
- Эрик заметно приободрился, наверняка усомнился в правдивости геббельсовского заявления: могут ли такие веселые люди повесить безоружного пленного, да еще и за ноги!
- Ладно, - сказал комиссар, - за хороший перевод разрешаю: так и быть, называй по имени-отчеству. Надо бы тебя за дерзость заставить величать меня по-узбекски, да боюсь, язык вывихнешь - кто тогда будет пленных допрашивать?
- И вас можно звать Антоном Петровичем? - обратилась я к командиру полка.
- Он улыбнулся:
- На здоровье!
- Но смотри, при посторонних субординации не нарушай! - предупредил комиссар.
- А то я не понимаю…
Когда пленного отправили в штаб дивизии, командир полка задумчиво сказал:
- Даже не верится, что вот такой смирный и немолодой Эрик может расстрелять женщину, избить ребенка… А ведь звери, настоящие звери! Варвары…
- Тельман ведь тоже немец, - возразил комиссар. - И ты об этом никогда не забывай! - повернулся он к Мишке. - Передали мне, как ты своим подчиненным уроки вандализма преподаешь: "Придем в Германию, всех передушим, перебьем!" Ты это оставь! Тоже мне Джек-потрошитель… Немец и фашист - большая разница. Впрочем, до Берлина еще далеко, и у меня будет время доказать таким, как ты, что Гитлер и мать Эрика не одно и то же…
Мишка недовольно засопел: обиделся герой! Еще бы, вместо награды - отповедь…
Впрочем, комиссар - человек справедливый. Вечером он распорядился выдать Мишкиным орлам по триста граммов водки на брата, и разведчики загуляли. Лопоухий Ванечка Скуратов, сидя на перевернутом ведре, играл на гармошке "русскую", а плясал Серега Васин - самый маленький среди рослых товарищей. Серега ловко выколачивал дробь ногами в блестящих сапожках, а от его частушек зрители держались за животы:
Плясать пойду -
Рукава спущу,
Холостого из разведки
Ночевать пущу.
Вот озорники!
В тот же вечер я обратилась к комиссару по личному вопросу.
- А кто у тебя в соседнем полку? - спросил Александр Васильевич. - Что ж ты молчишь? Отец, брат, сват?
- Там капитан Федоренко… - ответила я едва слышно. Комиссар поглядел на меня насмешливо:
- Ни больше ни меньше, как сам Федоренко? Интервью хочешь взять? Ты военкор?
- Нет, я просто так… (Ох, легче провалиться!)
- Ага!.. На свидание, значит? - догадался комиссар. - Любовь? Не пойдешь!
- Я так и знала, что вы не отпустите. Все комиссары против любви…
- Не знаю, как другие комиссары, но я любовь не отрицаю. Настоящую, разумеется. Где молодость - там и любовь. Соловьи и на фронте поют. Выйди-ка на рассвете к хозроте да послушай. Что выделывают, шельмецы! Даже сердце замирает…
- Очень-то нужны мне ваши соловьи… - голос мой предательски дрогнул.
- Отпусти ты ее, Александр Васильевич, - вступился за меня командир полка.
- Молода слишком на свидания бегать. Ведь ей, Антон Петрович, только шестнадцать лет.
- Всё и будет шестнадцать! Мне уже семнадцать с гаком…
- Ну иди, раз уж семнадцать, да еще с гаком, - усмехнулся комиссар, - но чтобы это было в первый и последний раз!
- Как бы не так! - засмеялся командир полка.
- Ах ты, сукин сын, толстяк начсандив! - захохотал и комиссар. - Нечего сказать, скромную девушку мне подсунул! Уж куда скромней…