Мне всё стало ясно. Искать больше было некого, и я поплелась домой. Залезла в прохладный блиндаж и чуть не завыла от тоски и досады. Ушли на фронт! Ну ладно, Мишка Малинин - он и не скрывал своих, намерений. Да и Андрей тоже. Куда иголка, туда и нитка. Ну ладно, Нинкина сестра Маруся - она замужем, и муж на фронте. Но Нинка! Наша тихоня Нинка, которую в классе не было ни видно, ни слышно. Нинка, которая до ужаса боится мышей, лягушек и мертвецов! Нинка на фронте! Их всех взяли, так неужели меня не возьмут? Вот только бы бабушку дождаться. И никуда я отсиживаться не пойду!1 Я теперь знаю, где мое место! Если даже бабушка не отпустит - всё равно уйду! Нет уж, тут я ей не уступлю! И куда только провалилась моя беспокойная бабка?..
К вечеру я сама собралась на Шелонь: попрощаюсь с бабушкой, с Галиной, с Димкой - и на фронт.
Я взяла свой заветный портфель и выбралась из блиндажа. Но тут меня увидел Егор Петрович и заулыбался:
- А, барышня Тина! Наше вам. - Помня бабушкины шкалики, завхоз неизменно был вежлив со всеми членами нашей семьи. - Бабушка не вернулась?
Я промолчала.
- И не придет. То есть, я хотел сказать, что раньше, чем через неделю, не придет…
Я никогда не питала особой симпатии к завхозу, а когда о нем поползли черные слухи, стала и вовсе его презирать.
Неласково спросила:
- А вы откуда знаете?
Егора Петровича мой тон не задел.
- На Шелони немцы! - ошарашил он меня.
Я отшатнулась. Сердце дважды екнуло: "Врет!" Но завхоз точно угадал мои мысли:
- Ей-богу, не вру. От верного человека знаю. Да что вы так побледнели? Придет ваша бабушка, никуда они не денутся. - Дыша мне в лицо водочным перегаром, Егор Петрович доверительно зашептал: - Умному человеку можно и при немцах прожить припеваючи. Да…
Голоса у меня не было, и я зашипела:
- Это вы мне такое?! Да как вы смеете?! Эх вы! А еще сыновья на фронте…
Завхоз рассердился:
- Не заноситесь, барышня! Как бы не пришлось поклониться кошке в ножки! И сыновей моих не замайте. Они сами по себе, а я сам.
Верно. Гришка и Саня сами по себе. Они в открытую не ладили с отцом и давно требовали раздела. Только ради матери и не уходили из дому. А теперь вот ушли защищать Родину. А этот…
Я попросила деда Зиненко передать бабушке, когда она вернется, что я ушла в тыл… И зашагала, не оглядываясь, к железнодорожному переезду - туда, где безработный шлагбаум задрал полосатую руку.
…Мы ехали по проселочной дороге в сторону фронта. Мы - это я, военный шофер Петр Петров и строгий лейтенант товарищ Боровик. Мы все трое втиснулись в кабину и просто изнывали от жары и духоты.
Наша машина, широкомордая, приземистая, что квашня, неторопливо карабкалась из колдобины в колдобину и хлюпала горячим нутром: "Хлюп-хлюп-хлюп…"
Я ехала в отдельный разведывательный батальон, но не насовсем… Мои спутники после долгих споров и переговоров решили меня обмундировать и подбросить в штаб дивизии, а там уж пусть решает сам начальник штаба полковник Карапетян: принять или не принять подкидыша… Не ахти какой успех, но всё ж таки… И этого бы не было, если бы не развеселый Петр Петров.
Лейтенант Боровик ни за что не хотел брать, раскричался:
- Кто нам дал право подбирать на дорогах гражданских девчонок! Да у нас ни одной женщины в дивизии нет! А что она умеет делать? Какая от нее польза на войне?!
Каждое слово юного командира хлестало, как пощечина. От обиды, от злости я света божьего не взвидела и ревела белугой до тех пор, пока Петр не уломал своего начальника. Лейтенант уступил, но явно досадовал, что на проявил твердости характера. Он не разговаривал со мною и даже не замечал, что своим щегольским сапогом наступил мне на ногу… Обращаясь к шоферу, лейтенант, как мячиками, швырялся военными словечками, которых я не понимала: "рекогносцировка, фланкирующий огонь, дислокация, субординация…" При этом он косил в мою сторону ясный мальчишеский глаз: дескать, слушай, деревня, мотай на ус…
Черноглазый Петр ловко вел машину и напевал:
- …Эх, Андрюша, нам ли жить в печали?..
А я маялась в смертной тоске: на моих глазах немцы выбросили на Дно воздушный десант… Едва мы проскочили через город, как над его северной окраиной начали кружить чужие огромные самолеты, и вдруг всё небо покрылось парашютами… Послышалась стрельба, тревожно залились паровозные гудки… Лучше ослепнуть, чем видеть такое! Среди бела дня на мирный беззащитный городок, как коршуны, набросились вражеские солдаты…
Где-то там сражаются наши школьные комсомольские вожаки: Борис Сталев и Юра Бисениек, они с оружием в руках встречают врага! А у меня пока одно оружие: слезы… Защитник Родины… с мокрыми глазами. Вон как лейтенант косится - недобро нахмурил белесые бровка, Не любит женских слез… Мужчина! Форсун… Ничего, я напомню полковнику Карапетяну, что Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал. А Николай Островский? Сколько же Павке было лет?.. Вот только бабушка… Ведь она с ума сойдет, не застав меня дома… Бедная моя старая бабка…
У меня опять потекли слезы. Забыв, что я сижу между двумя мужчинами, я вытерла лицо прямо подолом сарафана. Петр улыбнулся и бросил мне на колени кусок марли.
Мы ехали навстречу грохоту. Дно осталось справа. Остановились в деревне, больше похожей на нарядный дачный поселок: домики синие, желтые, зеленые с белыми наличниками и кружевной резьбой деревянных украшений. Не деревня, а сплошной фруктовый сад. В саду, в гуще кустов и деревьев, прячутся автомашины, пестрые броневички и танкетки.
Лейтенант вылез первым и, не попрощавшись со мной, скрылся в саду.
- Вредный какой, - кивнула я ему вслед. Петр улыбнулся:
- Не, не вредный. Фасон маленько давит, а так ничего - подходящий парнишка.
Теперь, когда мотор машины не хлюпал, звуки войны резали уши. Пушки рявкали где-то рядом, над головой в вышине перекатывались снаряды.
Громовые раскаты артиллерии потрясали воздух и землю. Слева отчетливо доносилась пулеметная стрельба.
"Шор-шор-шор…" - и я невольно приседала.
- Не дрейфь, кума, это наши батареи, - успокаивал меня Петров.
- Это и есть фронт?
- Не совсем. Бой идет на реке Шелони. Километров пять отсюда будет. Там передовая линия, слышишь, пулеметы скворчат?
На Шелони! Там же где-то бабушка и ребятишки… Вот так укрылись от войны!..
Мы стояли в зарослях вишенника и, задрав головы, наблюдали за немецкими бомбовозами. Они хищно кружили над деревней. Покружили, покружили - повернули в сторону боя.
Петров сказал:
- Опять на пехоту! Четвертые сутки идет бой. Не пускают наши немцев за реку. А те прямо на пулеметы ползут - пьяные, сволочи. Эй, старшина! - вдруг закричал он.
Чего надо? - послышался откуда-то из кустов недовольный голос.
- Зову, стало быть, надо. Ходи веселей!
Старшина вылез из-под машины, как из бани: красный, распаренный. Иронически посмотрел на меня, вкусно зевнул:
- Поспать не дадут хорошему человеку…
Петров что-то ему зашептал на ухо. Широкое лицо старшины расплылось в улыбке, ноздри затрепетали, глаза озорно заблестели.
- Ну, вы тут занимайтесь, - сказал мой спутник, - а я по делу. - И ушел.
- Иди сюда, боец! - позвал меня старшина и полез на машину, нагруженную до бортов, сдернул с груза зеленый брезент и стал бросать к моим ногам связки гимнастерок и солдатских штанов.
- Развязывай. Примеряй. Ну что ж ты стоишь? Облачайся!
Я нерешительно подняла одно галифе.
- Надевай прямо на платье. Белья у меня нет, - крикнул сверху старшина.
Я просунула ноги в широкие штанины. Старшина сказал:
- Как на пугале огородном. Снимай! Померь другие. Я перемерила больше десятка, но он был всё недоволен, ворчал:
- Сошьют, черти, на один копыл… Ничего, мы сейчас тебе подтяжки соорудим.
Старшина приспособил вместо лямок два брючных ремня и, подтянув галифе под самые подмышки, спросил:
- Не режет?
Я отрицательно покачала головой. Все гимнастерки были ниже колен, и я нерешительно сказала:
- А может быть, не надо штаны… Подпояшусь ремнем, и всё?
- Еще чего! - возразил старшина. - Без порток воевать собираешься? - Он выхватил из кармана ножницы и отхватил подол гимнастерки на целую ладонь. Достал из пилотки иголку с ниткой: - Подшивай быстренько! Не копайся.
Через четверть часа я была обмундирована с головы до ног и вертелась, пытаясь разглядеть себя со спины.
- Стой, окаянная! - закричал старшина. - Всё бы ты играла да взбрыкивала! - Это были слова шолоховского Щукаря, и я невольно рассмеялась.
Старшина в последний раз обошел вокруг меня, довольно хмыкнул:
- Хорош солдат Швейка! Надо бы тебя остричь, да уж ладно: так забавнее. Эй, Петров, получай свою красавицу!
Но вместо моего знакомого шофера Петрова прибежали молодые любопытные смешливые бойцы и стали приставать к старшине:
- Кто это?
- Откуда?
- А это он или она?
- Это оно. Не видишь, косички.
- Она к нам в разведбат?
Меня разглядывали бесцеремонно, на замечания и насмешки не скупились.
- Штаны-то, штаны! Ну чисто казак донской!
- Вот это боец! Силен, бродяга!
- Замечательный фронтовичек, иды ко мне в броневичок. В обиду нэ дам. Это так же вэрно, как меня зовут Нугзари Зангиев, сын Булата. - Бойкий разведчик нахально и ласково уставился мне в лицо черными блестящими глазищами.
- Убирайтесь вон! - крикнул старшина. - Нечего зря демаскировать. Вот позову комбата…
Но угроза не возымела никакого действия, разведчики и не думали расходиться.
- Чижик! Братцы, да это же Чижик! Челка, и нос курносый!
- И глаза, как у совенка, круглые. Чижик, ты из кино сбежала?
- Чижик, тресни Зангиева по горбатому носу! - крикнул мне старшина. - Вся компания отстанет.
Веселые парни захохотали:
- Правильно, Чижик! Бей своих, чтоб чужие боялись! Лупи нас в хвост и в гриву!
Не смеялся только Зангиев. Повернувшись в сторону старшины, он выразительно постучал себе по лбу:
- Умнык! Дыраться учишь молодого бойца. А как ты его снарядыл? - Он что-то сказал своим товарищам, и мне моментально прицепили к поясу огромный маузер в деревянной кобуре, привесили котелок с крышкой и нахлобучили на голову металлическую каску. Зангиев опять подал какую-то команду. Я не расслышала, что он сказал. И сейчас же человек двенадцать проворно встали в круг и взялись за руки. Скроив самые постные рожи, они ходили вокруг меня медленно-медленно и нарочно тонкими и жалобными голосами пели:
В Бологое призывали,
Без штанов в углу стоял.
Слезы капали-бежали,
Я рубахой вытирал…
Пропев, исполнители так и покатились со смеху. А я не знала, плакать мне или смеяться. Всего ожидала, но только не такой встречи.
От жары, от всего пережитого я еле держалась на ногах, но невольно улыбалась - уж очень симпатичные физиономии были у моих мучителей. Видела бы это моя бабка!.. Она бы им показала проводы новобранца!..
Тут из-за кустов боярышника в сопровождении Петрова появился коренастый пожилой военный. Несмотря на жару, он был в кожаной черной куртке, застегнутой на все пуговицы, и в такой же фуражке с ярко-красной звездочкой на околыше, а на его поясном ремне висел точно такой же маузер в деревянной кобуре, как и у меня.
Зангиев шикнул вполголоса:
- Тыше! Комбат…
Комбат строго спросил:
- Зангиев, что здесь происходит?
- Молодого бойца в поход снаряжалы, - скромно ответил Зангиев. - Шутыли.
- Самое время для шуток, - так же строго сказал комбат. - А ну, марш отсюда!
Разведчиков как ветром сдуло…
Комбат неожиданно дружески улыбнулся мне:
- Ты и впрямь не подумай, что они хулиганы. Народ хороший. Они не хотели тебя обидеть.
- Я не обижаюсь.
И не стоит. Не так уж им весело, как может показаться. Дела-то наши, сама видишь, не ахти какие веселые. Отступаем… - Он помолчал, глядя мне прямо в лицо проницательными серыми глазами. - Вот что, девочка, он, - комбат кивнул в сторону Петрова, - подбросит тебя до ближайшего полустанка - и кати в тыл. Не место тебе тут.
- Мне надо не в тыл, а в штаб дивизии, к полковнику Карапетяну, - возразила я.
Комбат опять нахмурился:
- Полковнику Карапетяну не до тебя. Сегодня же уезжай, завтра может быть поздно. Слышишь, что на Шелони творится? Ну, прощай!
Петров снял с меня каску, отстегнул и бросил на траву маузер.
- Ну, кума, пошли-поехали. Время - деньги.
Еле сдерживая слезы, я уселась в кабину, с горечью сказала шоферу:
- Обманщики! В тыл я и без вас могла бы уехать… - и заплакала.
Петров насмешливо на меня покосился:
- Ну и слезомойка! Да брось ты реветь-то! Наш комбат плохого не присоветует…
Остановите машину! Я пойду в штаб пешком.
А ты знаешь ли, кума, что приказ командира - закон?
- А я пока не военная. Высаживайте! Петров, притормозив, почесал в затылке.
- Ладно. Сиди. Была не была, возьму грех на душу. Только ты меня уж не выдавай.
- Слово даю! Могила! - Я улыбнулась и вытерла слезы.
В деревне, где стоял штаб дивизии, Петров издали показал мне черного горбоносого человека:
- Вон он, полковник Карапетян.
Полковник обмахивал пилоткой смуглое лицо, его бритая голова блестела, как полированный шар.
- К нему и обращайся, да посмелее. И упаси тебя боже плакать! Ох и не любит этого полковник! Я завтра заскочу узнать. Ну, иди! - Мой доброжелатель высадил меня из машины и уехал.
Я спряталась за ближайший дом и несколько раз выглянула из-за угла. Может быть, я и решилась бы подойти к полковнику, будь он один, но начальника штаба окружало не менее пятнадцати человек. На сегодня с меня было довольно…
Я зашла в пустой дом, залезла на нетопленную печку и с наслаждением вытянулась на прохладных кирпичах.
Над самой крышей гудели самолеты и тяжело проносились снаряды. Домик вздрагивал, что-то скрипело и постукивало, но я заснула почти мгновенно.
Разбудил меня въедливый голос, он проникал откуда-то с улицы:
- Стя-пан! А Стя-пан! Вставай, проспишь царствие небесное!
Потом забарабанили по закрытой ставне, и я поняла, что тот, кого звали Степаном, спал в избе. Свесилась с печи и тоже позвала:
- Степан! Вставайте!
На улице засмеялись:
- Никак он, бес, с бабой?
Товарищ Степана вошел в полутемную избу, когда я слезала с печки. - А, это сестренка… - протянул он, - а я думал - баба какая…
На полу в самой неудобной позе лежал Степан. Он не подавал признаков жизни. Товарищ пнул его кулаком под ребра:
- Вставай! Сколько можно дрыхнуть!
Степан проснулся, захныкал:
- Чего пихаешься, ведмедь? Кулачище-то словно железный! И не спал я, только-только глаза завел…
- Завел! С вечера завалился!
- Который час? - спросила я.
- Девять утра.
Вот так поспала! А мне, как и Степану, казалось, что я только-только "глаза завела"…
Препираясь, приятели ушли.
Я тоже выбралась на улицу. Умылась у колодца, причесалась и пошла вдоль деревни кухню разыскивать - есть очень захотелось.
У повара болели зубы, щека была подвязана кухонным полотенцем, поэтому он, наверное, и не поинтересовался, кто я такая и откуда, и наложил мне гречневой каши чуть не целый котелок. Страдальчески сморщился:
- Сестренка, полечила бы ты мне зуб. Замучил, окаянный!
Но я не умела лечить зубы. Позавтракала и уселась на своем крылечке. Следила за полетом снарядов и считала вражеские самолеты. Страха не было. Видно, недаром говорится, что на миру и смерть красна. Кругом люди. Бойцы сидели и лежали на траве у маленьких окопчиков - курили, переговаривались и подшучивали друг над другом. Здесь же были мои утренние знакомые - Степан с товарищем. Над деревней проплыла армада тяжелых бомбардировщиков.
Бойцы заволновались:
- Ах ты, холера ему в бок, сколько их повалило!
- Как вши белые ползут. Не торопятся…
- Матвей, куда это они?
- Мне Гитлер не докладывал…
- И ни одна зенитка не тявкнула…
- А чего им тявкать? Ни одного черта не собьешь - у них брюхи бронированные…
- А ты видал? Не видал? Так и не болтай! Сбивают их почем зря. Погоди-ка, в тылу встретят, там зениток полно.
- А это "мессер". Ну скажи, паразит, только что на крыши не садится! Братцы, заряжай винторезы, вжарим по нечистику. Товарищ лейтенант, дозволяете?
- На здоровье! Заряжайте бронебойными!
- Хрен разберет, какие тут бронебойные… С красными концами, что ли?
- Не, с черными. Матвей, не копайся! Зарядил? Бей навзлет, как на охоте. Как из-за крыши вынырнет, так и лупи…
- И чего загоношились, - робко подал голос Степан. - Добро бы были молодые мальцы…
- А что ж нам, калининским, приписным, плакать, что ли? Чай, и мы не хуже кадровых могем. Летит!
"Вжарили" по нахальному "мессеру". Похоже, что летчик удивился. Он тут же развернул машину и с ревом ринулся на наш дом уже с противоположной стороны улицы. Я проворно юркнула в окопчик. И еще раз "вжарили" храбрые калининцы. Тут немецкий ас рассвирепел. Самолет взревел еще сильнее, круто взмыл вверх, перевернулся в воздухе, прошелся вдоль широкой улицы чуть ли не брюхом по теплой пыли и снова ринулся на нас: ударил из всех пулеметов. От резного крылечка полетели щепки… И в третий раз рванул ружейный залп. "Мессер" улетел и больше не появлялся.
Бойцы шумно обсуждали событие:
- Ага, не любит, гороховая колбаса!
- Попали мы аи нет?
- Попали пальцем в небо. Помирать полетел…
- Я сам видел, как ему хвост пробило!
- Ишь ты! Чего ж он тогда не сверзился?
- Так то хвост, чудило, а не бензобаки или мотор. Надо было зажигательными…
- Матвей, ты там рядом. Погляди, Степан-то живой? Жив как будто. Сопит…
- Да ты пощупай, сухой ли?
К вечеру веселые калининцы снялись и ушли в сторону боя, и я заскучала. Идти к полковнику Карапетяну было страшновато. Это тебе не шофер Петров, и не веселая "банда Зангиева", и даже не лейтенант Боровик, а сам начальник штаба дивизии! Может и не взять - зачем я ему? Прав лейтенант Боровик: что я умею делать?
Я так задумалась, что не заметила, как к моему дому приблизилась группа военных. Увидев совсем рядом горбатый нос и бритую голову, я ахнула и спряталась в сени. Сердце екнуло: "Сам полковник со всей, свитой… Может быть, не заметили…"
- А ну, выходи! - послышалось с улицы.
"Да что я в самом деле так перетрусила. Не съедят же", - подумала я и шагнула на крыльцо.
Полковник нацелился на меня орлиным носом, глаза сердитые:
- Кто такая? Чья?
- Ваша, - машинально ответила я.
Полковник засмеялся:
- Моя? Вот так новость!
И я увидела, что глаза у него вовсе не сердитые, а только очень черные. От сердца отлегло.
- А из какого полка?
- А я при штабе дивизии…
- Да что ты говоришь? - удивился полковник и подмигнул своим товарищам. - А почему же я тебя не знаю? Я ведь обязан всех своих подчиненных знать…
- Зато я вас знаю. Вы полковник Карапетян, верно?
- Верно, черт побери! - засмеялся полковник и весело продолжал допрос: - Кто же тебя, девочка, так зверски одел?