В Полозове Ивана заперли в амбар. Сусеки были пустыми, а возле одного из них лежала сваленная в кучу пакля. Иван сел на нее, прислонился спиной к доскам. Веревка больно врезалась в тело, отекали руки. Постепенно Иван привык к темноте и стал различать даже шляпки гвоздей, вбитых в доски. Гвозди были самодельные, большущие, шляпки - как пятаки. И под каждой из шляпок тоже самодельная квадратная шайба. Надежно сделан амбар.
Ивана держали в амбаре всю ночь. С вечера Иван, услышав, что возле амбара ходят и разговаривают, постучал в дверь.
- Чего тебе? - спросили с улицы.
- Веревки развяжите.
- Ничего, потерпишь. Не подохнешь.
- Развяжите.
- Вот я тебя из винта сейчас развяжу.
Иван вертел руками сколько мог, изворачивался, цеплял веревку на крюк, пилил по нему, веревки несколько поослабли, но снять их полностью так и не удалось. Иван засыпал, но ненадолго. Болела нога.
"Всю жизнь она болит, - думал Иван. - Надо бы было хорошим докторам показать; может быть, и подлечили бы. А то вот так. Наташка говорит, что и во сне нет мне покоя, все вроде бы бегу, ногой дрыгаю".
При воспоминании о Наталье Ивану стало грустно.
"Вот и с девками не пришлось поиграть, побаловать их, - огорченно подумал Иван. - Даже не поговорил".
Он почему-то не думал о том, что будет с ним через день или даже через час, это как будто и вовсе не волновало его. Потому что в душе Иван всегда был уверен, что с ним ничего особенного не случится. И вот сейчас Иван как бы в третьем лице, со стороны смотрел на себя и на Наталью и жалел именно ее, думал о ней.
Иван вдруг вспомнил один случай, который произошел еще года за три до войны… Эх, мать честная, чего на свете нет!
Дело было осенью. Иван решил поправить избу, подбить нижние венцы, сгнившие от сырости. Надо было нанимать плотников, сам Иван для таких работ не годился. Поэтому Иван пустил под нож четырех овец, уложил свежанину в большие квадратные корзины и повез на базар в Питер. Город ошеломил и подавил Ивана. От толкучки, от суматохи, от шума и беспрерывного людского рыночного гама он совсем обалдел. К вечеру уже плохо соображал, что делал и что делалось вокруг, от ругани с бабами, от необходимости предлагать, отвечать и смотреть, чтоб соседи-продавцы не таскали гири и чтоб не сперли казенный передник, и от всего-всего, что и не перечислишь. За три дня Иван ни разу не присел, почти ничего не ел и не пил. И эти три дня показались ему такими долгими, как будто он пробыл тут по крайней мере уже месяц. Да будь ты неладен, этот город, и со своими булками! И когда был продан последний кусок мяса, у Ивана будто гора свалилась с плеч. Он вздохнул свободно, легко. Так здорово!
Иван решил поужинать. Он зашел в рыночную закусочную, заказал хороший обед и взял четвертинку. И может быть, потому, что Иван мало ел в эти дни, или от духоты, или потому, что после отчаянного напряжения он вдруг как-то весь расслабился, может быть именно поэтому, но Иван захмелел. А казалось бы, что́ Ивану четвертинка, слону дробина! Ивану стало вдруг весело, уютно, и вроде бы он был здесь уже не в первый раз, все вдруг стало домашним, знакомым.
"Мать честная, а и мы еще можем хвост трубой!" Появился баянист, сел на стул и заиграл. От музыки, от выпитого задвигалась, замурлыкала Иванова душа.
Подсела к Ивану женщина. Городская. Беленькая, губки пухлые. Спросила вежливо:
- У вас здесь свободно?
- Садись! - махнул Иван.
- Торговали?
- Торговал…
- Как вам у нас понравилось?
- А не дай бог хуже!
- Это почему же?
- А шумно. И дымом воняет. Травы нет.
Разговорились, познакомились. Нужна была Ивану компания, друг был нужен.
- Слушай, - сказал Иван. - Я тебя не обижу, а? Не обижайся, если что не так. Я по-простому, не побрезгуй или не подумай чего худого, выпей со мной! Маленько, а? Пригубь хотя бы, ну!
Она не отказалась. И так это порадовало Ивана, так растрогало…
"Эх, ядрена Феня! Не в деньгах счастье, деньги - тьфу! Вот что такое деньги! А человек!"
И дал ей в долг. Она попросила, и он дал.
Иван и сейчас все еще не верил в обман. Сколько времени прошло, а Ивану все казалось, что произошло какое-то недоразумение: может быть, он и сам забыл что-нибудь. А почему нет? Не могла обмануть такая женщина! И зачем ей?
Ивана вызвали в коридор. Подошел швейцар и сказал Ивану, что его там ждут.
- Кто? - обрадованно и удивленно воскликнул Иван.
- Не знаю, - сказал швейцар. - Просили, чтоб вышли.
- Так пусть сюда идет! Кто там?
В коридоре стоял незнакомый Ивану чернявый мужчина, волосы густые, вьющиеся, копной спадают на лоб, почти закрывая глаза. В прорези расстегнутого ворота рубахи тоже шевелюра. Он стоял, сердито наклонив голову.
- Ты меня звал? - спросил Иван.
- В чем дело? Объясни, пожалуйста, как это называется? - раздраженно воскликнул незнакомец.
- Что?
- Ты спаиваешь мою жену! Ты зазвал ее сюда!
- Кто, я?
- Я этого оставить не могу. Что будем делать, выяснять отношения или договоримся по-хорошему? Ты меня оскорбил!
- Обиделся? Ах ты, кудрявая головка!..
"По дурости всё, по пьянке, - думал сейчас Иван. - А ведь Наташка тогда правильно мне говорила: не вози: ни овец, ни денег! Мать честная…"
Но ни обиды, ни злости не испытывал сейчас Иван.
"А есть хорошие люди, - думал Иван. - Хороших, конечно, больше. Встречались мне чаще".
Иван пригнулся, заглянул в щель между бревен. Сразу за амбаром рос малинник, и по освещению листьев Иван понял, что ночь кончается, светает.
В доме напротив амбара проснулись, по крыльцу загрохотали сапоги. Куда-то поехали на телеге. Но за Иваном не приходили.
"Что ж, так и буду тут неделю сидеть связанный? Уж что-нибудь одно. А наверное, мне отсюда теперь не выйти, - впервые подумал Иван. - Горько ему стало, обидно. - Прав был батька. Неслух я".
И вдруг Иван услышал знакомый голос. Иван даже подскочил. "Она! Как же я не подумал, что она может прийти. Наташка!"
Иван приложил ухо к двери.
- Хоть поесть передайте, - просила Наталья.
- Потерпит. Стройнее будет.
- Немножко хоть. Да взглянуть бы.
- Иди, иди, не скули.
- Да жив ли он? Может, уже и нету?
- Жив! - крикнул Иван. - Тут я!
- Ваня! - Наташка подбежала к двери амбара. - Ваня, ты?
- Я.
- Голодный. Вчера не ел, сегодня.
- Ничего, - сказал Иван потеплевшим голосом. - Я не маленький.
- Что теперь с тобой будет?
- Отойди от двери! - крикнули издали.
- Выпустят или нет? За что они тебя? - торопливо шептала Наталья.
- Отойди сейчас же!
- Попроси прощения. Попроси прощения у Миньки. Не гордись, попроси!
Иван ничего не ответил. Он слышал, как она пошла к дому, как просила, умоляла, плакала.
- За что его? Не сам ведь он пошел, не добровольно. Миня, сделай милость, отпусти. Не оставь четырех сиротами, отпусти дурака.
- А меня вы жалели?
Иван досадливо морщился, злился, хотел крикнуть, чтоб замолчала, не просила, шла домой, уж так стыдно было - сними голову! - но знал, что все равно она не уйдет, пока не выяснит окончательно, что будет с Иваном.
Может быть, подействовала Натальина просьба - за Иваном вскоре пришли. Развязали веревки, но руки из-за спины удалось снять не сразу, - отекли. Ивана провели в дом.
За столом в большой избе с затененными геранями окнами сидело несколько человек. На столе стояли бутылки и стаканы, огурцы в глиняной чашке.
- Ну, как отдыхалось? - спросил Салин Ивана. - Понравилось?
Иван промолчал.
- Не одумался еще, не раскаиваешься?
- А в чем раскаиваться? Я ничего худого не делал.
- За то, что ты делал, я расстрелять тебя хотел. Да передумал. Расстреливать не буду.
Минька, ухмыльнувшись, взглянул на присутствующих.
- Перевоспитывать буду. Тогда вы меня перевоспитывать хотели, а теперь я тебя.
И закурил, прищурясь, долго смотрел на Ивана, очевидно заранее потешаясь придуманным, уголки губ вздрагивали, он специально медлил, не говорил.
- Штраф будешь платить.
И опять молчит. Все за столом смотрят на него. А он катает цигарку губами и ухмыляется.
- Один рубль. И чтоб носить в день по одной копейке. Понятно?
- Понятно.
- Пешком будешь ходить. А не принесешь, шкуру спущу.
И отвернулся, потянулся за огурцом. За столом засмеялись, застучали стаканами.
- Проваливай, пока жив, - повернулся к Ивану конопатый.
4
До Полозова - семь верст. Семь туда да семь обратно - четырнадцать. Но не в расстоянии дело. Иван много ходил, и расстояние его не пугало. Не боялся он ни метелей, ни осенней распутицы. А не мог перенести Иван явно рассчитанного унижения, рассчитанного надолго, на большую огласку, на то, чтобы вконец растерять, растоптать, как окурок, человека.
"Шлюха я или кто?" - думал Иван, возвращаясь домой.
- Не пойдешь, так забьют они тебя и нам жизни не будет, - рассуждая, говорила Наталья. Она шла за Иваном. А он быстро шагал, нес Настю на руках. Так они и всегда ходили, Иван - впереди, а Наталья - позади, и никогда, чтобы рядом. Иван молчал, говорить ему не хотелось. Руки у Ивана болели, он пересаживал девочку с одной руки на другую, но все-таки нес.
"Вот ведь было как, - думал Иван, - работал мой тятя на Салина, гнул холку, так что же, опять? Сколько мы, бывало, исполу на них косили, ночью. Днем выкосим свое, а ночью идем на них косить. А что имели? Стравят озими - не скажи! Молчи! Неужели опять так? За что тогда кровь проливали, мать честная! А не пойду - погубят!"
И получалось так, что положение было безвыходное. Ничего не удавалось придумать Реброву.
Вернувшись домой, он сразу же направился к Василию.
- Отпустили! - увидев его, обрадовался Василий.
- Отпустили. Да как отпустили!
Иван обо всем рассказал Василию. А пока говорил, так стало обидно, что чуть не заплакал.
- Эх, мать честная! Голова моя садовая! Батька, нет ли у тебя самогонки, дай! Скажи, у кого есть, ничего не пожалею!
- Напиться хочешь?
- Напьюсь! К такой-то матери, с копыток!
- Это не выход, - спокойно и рассудительно сказал Василий.
- А что же делать, научи.
- А вот что делать, я и сам не знаю… Наверное, придется тебе носить.
- Как бобик, так и бегать? Каждый день?
Иван вышел от Василия и почти здесь же встретил Афоню. Тот нес из поля вязанку травы. Увидев Ивана, остановился, скинул вязанку с плеча, ждал, глядя себе под ноги.
- Ну? Так чего ты? - сквозь зубы спросил Иван.
- А ничего.
- Ты что же, сбежал? И стадо бросил?
- А ты что?
- Что я?
- Да тоже вон сюда пришел.
- Я? А ты знаешь, почему я вернулся?
- Чего же тут знать! Все теперь одинаковы. Я пораньше, а ты попозже. Теперь уж что! Все пропало.
Афанасий тяжело вскинул на плечо вязанку и пошел не оглядываясь. Иван смотрел ему вслед.
- Нет, неправда. Не пропало, врешь! Мы еще побрыкаемся! А носить я, конечно, буду. А чего? - подмигнул кому-то Иван.
На следующее утро он встал, когда еще ни в одном доме не топилась печь, взял копейку и пошел в Полозово. Торопился, всю дорогу почти бежал, рубаха стала темной на спине.
Когда пришел в Полозово, на востоке чуть-чуть показался из-за леса краешек солнца. В прогоне Ивана окликнул часовой.
- Стой, куда?
- Я к Салину.
- Куда тебя несет ни свет ни заря!
- А это не твое дело! Велено, так я пришел.
- Ну и сиди, жди, когда проснется.
- Нельзя мне ждать. Приказано - будить в любое время, - присочинил Иван, чуть оттолкнув часового.
Часовой пропустил.
Ставни дома, в котором ночевал Салин, были закрыты. Иван стукнул в дверь. Он так громко ударил, что в доме сразу все вскочили, слышно было, как дробно застучали об пол сапоги. Выскочили в сени.
- Кто там? - спросил испуганный голос. Кто-то шарил, нащупывая щеколду. - Что?
Иван промолчал. "Напугались! Ишь вы, крысы! А еще хозяйничать вздумали!" Дверь приотворилась. Иван увидел Салина. Тот был в нижнем белье, в руке держал пистолет.
- Что надо? - спросил он Ивана.
- Копейку принес.
- Какую копейку?
- Медную.
Салин некоторое время смотрел на Ивана. Выражение лица его постепенно менялось, сначала было недоуменным, растерянным, затем стало злым.
- Да ты… што?.. - Салин ударил и сбил Ивана с крыльца. Громко хлопнул дверью.
- Не нравится? - сказал ему вслед Иван, встал и сплюнул кровь на песок. - Ну ничего, перетерпишь. Особенно-то не махайся. Еще посмотрим, кому первому надоест.
5
Иван жил дома уже несколько дней и все ощущал, что изменилось что-то в деревне, чего-то не хватает. Внешне вроде бы все по-прежнему, а Иван чувствовал потерю. И долго никак не мог понять, в чем дело. Но в этот день Иван неожиданно догадался. Он шел по деревне, остановился на перекрестке, взглянул на тополь, росший неподалеку, и сразу понял - вот чего!
Под тополем, прицепленный к ветке проволокой, висел лемех от плуга. В этот лемех, бывало, каждое утро и каждый полдень стучал бригадир палкой, собирая бригаду на работу. А теперь лемех молчал.
Иван подошел к тополю, постоял возле лемеха, потрогал его. Внизу под лемехом трава была повытоптана ногами бригадира. И здесь же, поблизости, валялась палка.
"Ну что же, надо косить, - подумал Иван. - Работать надо, а не сидеть, как мыши, по норам".
И, повинуясь новому чувству, охватившему его, Иван взял палку и ударил в лемех.
Первый звук был тревожным, ранящим своей привычностью.
"Придут ли? - подумал Иван. - Не струсят ли?"
Он стал все чаще, все сильнее стучать по железу. Лемех зазвенел, загудел упруго, а Иван все колотил.
Он заметил, как сначала кто-то робко выглянул за калитку, проверяя, что там, у перекрестка, а затем, подождав, вышел на дорогу и уже решительно одернул пиджак. Шли бабы, так знакомо Ивану, торопливо, привычно, подвязывая платки.
- Ну что? - спросил кто-то.
- А что? - в свою очередь спросил Иван.
- Что стучишь-то?
- Косить надо.
- За этим и звал?
- За этим. Время зря пропадает, трава перестаивает.
- На кого косить? Да и охота ли? - заговорили бабы.
- Распоряжение какое-нибудь было?
- Никакого распоряжения. Пойдем и будем косить. Опять все вместе. Вместе же ведь!
Примерно через час они вышли в Оськин ручей, на заливные луга.
- Что ты рвешься-то, председатель ты, что ли? Что тебе, больше всех надо? - по дороге на луг сказал Василий Ивану. - Сидел бы да помалкивал, опять на грех лезешь. Заинтересуются, кто первый начинал, опять Ребров! Никто тебя не просил, не поручал никто.
- Ну так и что? Ждать?
- Орешь ты много, вот поэтому и ломаный.
- А я там всякой… не терплю.
- Дурак ты.
- А ты чего же идешь?
Василий на это ничего не ответил, посопел только, отвернулся.
В этот день на лугах было шумно. Все работали с какой-то неистовой самоотверженностью, будто соревнуясь между собой.
Иван понимал, что народ, конечно, соскучал по работе, но главное, потому, что в эту работу вкладывался еще смысл борьбы, вот, мол, не поддадимся.
Иван старался не отстать от других. Но, кособокий, хромой, был он не так ловок, как другие, а отставать не хотел. Мокрый, со слипшимися волосенками, задыхаясь и храпя, размахивал Иван косой со всего плеча, лишь бы не отстать. Пересыхало в горле, перехватывало дыхание, а Иван не сдавал. Вел он прокос странно откинувшись, порты съезжали с тощего брюха, но Ивану некогда было их поправлять. Когда останавливались, чтобы поточить косы, Иван хватал пучок сырой травы, наспех вытирал ею лицо, шею, на какое-то мгновение видел кусты, видел темные от пота спины других косцов, белое полотно косы, на которое налипли мусоринки. Иван одергивал рубаху, облепившую тело. "Эх, мать честная!"
На перекуре все легли в тень под ракитник. А Иван побежал к ручью и, как был в одежде, залез в воду. Синие стрекозы взлетели с осоки. Какая-то пичужка вспорхнула и, будто проваливаясь в воздухе, вилась над Иваном, кричала.
- Ничего, не трону, не бойся, - сказал ей Иван. - Вот немного шкилет размочу, чтобы не хрустел, а так все в порядке.
Вечером, вернувшись с работы, Иван не сел к столу, а лег на кровать в сенях. Там было попрохладнее.
- Попей молока хоть, - предложила Наталья.
- Не хочу.
- Гонишься за всеми, а где ж тебе…
- Не зуди.
"Есть ли бог али нет? - рассуждал Иван. - Если есть, так зачем меня так мучает? Зачем такое мученье? Помру, так прямо в рай, прямым путем. Поведут меня в белой рубахе… Закурить, что ли? До рая еще вроде далеко! Эх!"
Покурив, Иван поднялся, взял копейку и, ничего не сказав Наталье, пошел в Полозово.
Шел и матюгался. Клял все на свете. Но особенно Миньку Салина. Продажную шкуру. Потому как устал Иван и едва тащил ноги. А ведь вот надо, приходится идти. А дорога плохая, песчаная. Ноги вязли, не вытянуть. Ох господи! Посидишь, покуришь вот, так вроде бы и легче.
В Полозово Иван пришел, когда уже начинало смеркаться. Салин сидел у окна.
- Ага, явился! - сказал он, увидев Ивана. - Опоздал.
- Как опоздал? Солнце еще не зашло.
- Зашло!
- Да нет еще! Вон, край видно!
- Проверим, - сказал Салин, медленно поднялся и вышел на крыльцо. Он был чуть под хмельком. Ясно было, что он сразу же хотел уличить Ивана в обмане, позабавиться. Но нет, не вышло!
- Вон оно! - сказал Ребров, сунул руку в карман, но… там было пусто. Копейки не было, а на самом дне кармана была маленькая прорешка.
- Ядрена Феня! - воскликнул Иван и на всякий случай пошарил в другом кармане.
- Потерял, - сказал Иван.
- Что?
- А потерял.
- Ты и не брал! - усмехнулся Салин. - Баламутишь! В кошки-мышки решил играть, да? Ну что ж, давай поиграем! Давай!..