1
Убитого нашли ребятишки.
Ранним утром, когда в сырых низинах еще слоилась тонкая белесая дымка, отправились в бор за черникой и там, возле озера, в кустах, случайно наткнулись на него.
Озеро было маленькое. Располагалось оно в глубоком провале, дорога проходила гребнем холма, будто по коньку высоченной крыши.
По берегу озера рос чахлый ольшаник, за ним топорщилась осока, и вдоль самой кромки воды, будто зеленые пенки, лежали наплывы мха. Он подсыхал и твердел только в большую жару, тогда по нему можно было ходить как по натянутому полотну. Что-то урчало под ним, а впереди и сзади поднимались горбы, и далеко в стороне вдруг начинал шевелиться какой-нибудь пожухлый прибрежный куст. Со мха, будто с плота, можно было заглянуть в воду и прямо под собой увидеть илистое дно, на нем скользкие гнилые жерди, тянущиеся к берегу, в густую пещерную темноту.
Убитый лежал недалеко от воды. Ребятишки сразу же узнали в нем страхового агента Ваньку Кудрявчика, который еще накануне вечером ходил по их деревне. Перепуганные, они бросились к дому. До деревни здесь было около километра, и все расстояние они мчались не оглядываясь.
Узнав о случившемся, колхозный бригадир и еще двое мужиков пошли к озеру.
Кудрявчик был зарублен топором. И, скорее всего, не в бору, где теперь лежал, а в другом месте. Потому что кровь с него была смыта и возле тела на земле виднелись глубокие вмятины от колес телеги и лошадиных копыт. Значит, привезли Кудрявчика сюда, возможно, собирались сбросить в воду, да почему-то не сделали этого. Колея выводила на дорогу и сворачивала к деревне.
Бригадир распорядился дежурить возле убитого, тотчас оседлал колхозного жеребца и поскакал на полустанок, где находилась милиция. До полустанка было около пятнадцати километров сырым болотистым лесом. Дорога грязная, ухабистая. По обочинам ее и даже прямо на ней рос тростник. Ухабы, как пруды, были подернуты зеленой ряской. Не дорога, а мученье. Жеребец то поскальзывался на синей глине, то по колена увязал в торфяной каше. Он взмок, покрылся мыльной пеной, но бригадир все гнал и гнал его, взволнованный происшедшим.
К полудню в деревню понаехала милиция. Фотографировали убитого, замеряли расстояние между вмятинами от колес, допрашивали ребятишек.
Следователь сразу же нашел телегу, на которой был привезен убитый. Но как определить, кто это сделал? Деревня Забор довольно большая. А все телеги стояли на улице возле скотного двора, на ночь их никогда не убирали. Упряжь хранилась рядом в сарае - тоже, если понадобится, приходи и бери, спрашивать разрешения не надо. А кони паслись на лугах за деревней. Обычно их никто не охранял: стреножат и выпустят на ночь и только утром придут за ними.
- У нас всегда так было, с образования колхоза. И до войны так делали, и теперь, - объяснял следователю колхозный бригадир. - Но не было случая, чтобы что-то взяли, первый раз так…
- До войны - иное дело. А сейчас - после войны, - назидательно заметил следователь, еще совсем молодой парнишка, недавно окончивший институт и присланный сюда, в этот дальний глухой угол Псковщины, по распределению.
- Да ведь уже шестой год пошел, как окончилась.
Следователь промолчал, и бригадир, вздохнув, покорно согласился:
- Моя вина… Но ведь всегда оставляли. Кто бы мог подумать…
- А между прочим, почему ваша деревня так странно называется - Забор? - поинтересовался следователь.
- Исстари так… - помолчав, ответил бригадир. - Не мы придумали.
- Кругом такие древние, языческие названия: Полисто, Цевло, и вдруг - Забор.
- Не знаю, можно ли верить… Рассказывали, лес тут был непроходимый. Только по рекам и пробирались. Староверы сюда бежали, селились за бором. Так и пошло: "Куда сбежал?" - "За бор". "Где живешь?" - "За бором".
- А вы что, тоже старовер?
- Мы в армии служили, партизанили. Какие же мы староверы!.. Колхозники…
Убитого увезли в район, а следователь весь день бродил по деревне, заходил и к одному, и к другому, расспрашивал. Многие видели накануне страхового агента, разговаривали с ним.
"Вышел из нашей избы и пошел, а куда, не знаю, - отвечали следователю. - Если бы знать, что так случится, посмотрели бы. А то ведь откуда знаешь, не смотришь. Он тут часто ходил".
На всякий случай следователь допросил Демида Барканова и его дочь Капу. Сын Демида, Егор, и зять, Степан Барканов, во время войны были полицаями и удрали вместе с немцами. Но и здесь следователь не узнал ничего нового. Демид жил в стороне от большой дороги, в прогоне, и в тот прогон, да и вообще в тот конец деревни, не дошел страховой агент. Не успел дойти. Его там никто не видел. Это подтверждали многие. И вообще он заходил не во все подряд избы…
2
Это был веселый белобрысый парень. Волосы густые, вьющиеся, с золотистым отливом, с рыжинкой - они буйным чубом свешивались на глаза, и агент - Кудрявчик, как уже успели прозвать его, - широко, белозубо улыбался и резко встряхивал головой, откидывая чуб. Он работал агентом недавно, только что демобилизовался из армии. И ходил еще в хромовых армейских сапожках и в галифе. До него страховым агентом работал старик, маленький скрюченный человечек, с лицом табачного цвета, одежда суконная, черная, глухой ворот гимнастерки в любую жару застегнут до подбородка. Приезжал на ржавом скрипучем велосипеде. И голос у него был скрипучий, ржавый. А этот, Кудрявчик, шел, расстегнув ворот яркой сатиновой рубашки, грудь колесом, весело, неторопливо посматривал направо и налево и улыбался, придерживая локтем маленькую потертую полевую сумку. Быстро взбегал на крыльцо, постукивал каблучками и широко распахивал дверь в избу.
- Ну, тетушка, будем платить страховку? - спрашивал у хозяйки, поздоровавшись.
- Да какая я тебе тетушка!
- А мне все родственники! Все меня любят. И все рады. А что, может, и будешь родственницей! Где твои девки-то? - заглядывал в приоткрытую дверь в сени.
- А что тебе девки?
- Больно девки у тебя хороши. Вишенки! А до девок я сам не свой, как кот до сметаны.
- У, бугай! В грех вводит! Считай деньги да не скаль зубы, в ведомости что не перепутай.
- У нас как в аптеке! Мы свое дело туго знаем! Два берем, а рубль пишем. А вправду, где твои девки?
- Пиши, пиши, ладно уж. Я покажу тебе таких девок… - беззлобно поругивалась хозяйка.
- Вот сатана - теща! Я тебе по-серьезному… Кваску бы мне. Квас не водится? Ну, водички похолоднее. Ах, хороша водичка! Спасибочко. Ну, так я сегодня на вечерку тут останусь, а твоих девок дождусь. А и сама ты, видно, была красива!
- Ладно, ступай уж! Давай квитанцию. Да сумку-то не потеряй.
- Что ты!..
Так он шел по деревне. Некоторые избы были заперты, хозяева ушли на работу в поле, у других уже было уплачено, и поэтому он заходил не к каждому. Сыграл с ребятишками в рюхи. Положил сумку на обочину дороги, просверлил каблуком в земле лунку - "масло" - и стал играть. Бил по бабкам с левши, но бил метко. Наигравшись, умылся, достав из колодца ведро воды, сел на поженку, побеседовал с мальчишками:
- Ты чей?.. А ты чей? - Познакомился со всеми. У Мишки Барканенка спросил: - Что, батька-то твой еще не вернулся?
- Нет, - ответил Мишка.
- Так вот и сгинул! По своей дури…
Мишка застыдился, потупился. А он лег, потянулся с хрустом, спросил заговорщицки у мальчишек:
- А что, хлопцы, самогончика я у вас здесь нигде не добуду? Шнапсика?
- Нет, - дружно ответили ребята.
- А жаль… Стопочку бы. Что-то кости ломит.
- Если только у Власьевны. У нее тоже кости ломит.
- А там есть?
- Она ноги натирает от ревматизма…
Обо всем этом ребята рассказали следователю только на второй день.
А тогда Кудрявчик поднялся и, потирая ладонью грудь, поглядывая на окна, пошел.
3
Власьевна не признавалась ни в чем.
- Не знаю я ничего, не видела Кудрявчика, не приходил он ко мне. Вот крест, не видела! Не видела, и все! Не был тут!
И даже когда в сенях возле кровати, покрытой пологом, заметили несколько начисто вымытых половиц, приподняли их и между ними в зазоре нашли запекшуюся кровь, все равно еще долго отпиралась Власьевна. И только когда ее арестовали, она призналась.
- Все равно мне теперь погибать, все одно земля сырая! - плакала Власьевна. - И так конец, и так.
- Почему же? Если признаетесь во всем чистосердечно, расскажете все как было, может, судьи и найдут оправдательные мотивы.
- Нет. Не скажу - плохо, а если чистосердечно все расскажу - земля мне сырая. Не жить мне больше, другие судьи появятся, лютее ваших!..
Власьевна жила одна, муж ее погиб еще в финскую, а два сына не вернулись с Отечественной войны…
Кудрявчик пришел к Власьевне, когда она подметала пол.
- Здравствуй, бабуся! - с порога крикнул Кудрявчик.
- Здравствуй, сынок, - Власьевна с трудом разогнулась в пояснице.
- За страховочкой пришел, - весело улыбаясь, сказал Кудрявчик.
- Да ведь я недавно платила.
- Еще раз проверим. Что у тебя? Буренка есть, овцы, изба… Можно сказать, хоромы.
- Какие там хоромы!.. Без мужиков живу.
- По второму разу плати! Положено!
- Как так? - всплеснула руками удивленная и напуганная старуха.
- А вот так, закон такой. А денег нет, натурой плати.
- Какой натурой?
- А это… самогоночка есть?
Власьевна изредка гнала самогонку, но, действительно, только для натирания - у нее очень ломило ноги, - а если и продавала иногда, что случалось редко, так только в том случае, когда донимала большая нужда, надо было как-то достать денег, чтобы заткнуть прореху. И, продавая, всегда стыдилась этого Власьевна, всегда горевала и страдала, что так поступает.
- Да откуда она у меня, у старой бабы? Нашел тоже у кого спрашивать - к мужикам иди.
- Дух в избе…
- Да это вот в горшке пригорело.
- Из подпола пахнет.
- А полезай в подпол - найдешь, так все бери.
- Я, бабка, искать не буду, а ты мне сама принеси. Я ведь заплачу, не просто так. Сколько стоит, заплачу, во, на тебе деньги! А я человек простой, не милиция, никому говорить не буду.
- Да нет у меня!
- Ну, ладно, ладно, сделай уважение! Уважь! - Кудрявчик приобнял бабку за плечи. - Уважь, Власьевна! Душа горит. Зной такой - истомился совсем. Да вечерком пойду к девушкам, погуляю.
Власьевна раздобрилась и принесла из чулана поллитровку, была припрятана в сундуке. И денег не взяла. А просто парень хороший, почему не дать.
- Ведь мы с твоим Викторкой приятели были, в школу вместе ходили, - сказал Власьевне Кудрявчик, выпив и похрустывая свежепросольным огурчиком. - Один раз, помню, полезли на дуб грачей разорять. Вот как будто сейчас вижу… Набрали целый картуз яиц. Спускаемся. Картуз я в зубах держал. И вороны эти, грачи над нами летают и на меня гадят.
- Врешь ведь?
- Во, не вру! А ты думаешь, отчего я такой кучерявый стал? От грачей!.. Выпей, Власьевна, со мной за Викторку, друга моего. Ну, губы хоть помочи! Такие, как Викторка… За них надо. Встать, шапку снять и молча выпить. А вот таких, как эти шкурники, предатели…
- Кто это?
- Баркановы. Сейчас мальчонку видел. Ведь он ни в чем не виноват, а глаза прячет.
Выпив, Кудрявчик лег под пологом в сенях.
Вечером Власьевна хотела его разбудить, заглянула под полог, да уж очень он спал хорошо, - не решилась. Лежал Кудрявчик, скомкав подушку, закинув за голову руки, чуть повернув лицо в сторону Власьевны, и во сне улыбался. От жары да от выпитого - или от молодости - щеки у него были румяные. Одеяло сползло на пол. Сапоги валялись рядом с кроватью… Не решилась потревожить его Власьевна - пусть поспит…
- Не виновата я, вот крест, не виновата! - плакала Власьевна. - На тот свет мне идти, я не лгу. Если бы знала все, так разве бы я его не разбудила, разве бы не подняла!..
Когда стемнело, в дверь к Власьевне постучали.
- Открой, Власьевна, - попросили тихо, назвав ее по имени. Голос показался Власьевне знакомым, но она не могла вспомнить, кто бы это мог быть. Она помедлила, начала открывать и придержала щеколду, оробев чего-то, хотела спросить: "А кто это?" - но из-за двери, опередив ее, сказали: "Свои".
Власьевна отворила и испуганно отстранилась от дверей.
- Тихо! - Егор Барканов быстро вошел в сени. Степан остался на крыльце. Власьевна со времен войны видела их впервые. "Как с того света явились", - рассказывала она потом следователю.
- Где этот? - пригнувшись к ней, торопливым шепотом спросил Егор, сильно сдавив ей руку.
Власьевна не ответила ничего, да этого и не требовалось - слышно было, как сладко и размеренно похрапывает Кудрявчик.
- Та-ак, - процедил Егор и оттеснил Власьевну в избу, прикрыл дверь. - Что-нибудь про нас говорил?
- Да было, - призналась перепуганная Власьевна.
- Что?
- Не помню.
- Вспомни давай. Бумаги какие-нибудь показывал?
- Нет, бумаг не показывал.
- Что говорил?
- Да говорил… бранил вас. Изменниками.
- И больше ничего?
- Нет.
В избу вошел Степан, принес полевую сумку, передал Егору. Тот порылся в сумке, просмотрел квитанции.
- Ничего такого нет, - сказал Степану. - Квитанции да деньги.
Еще раз, подсвечивая зажигалкой, просмотрел квитанции и сунул их обратно в сумку. Осторожно ступая, вышел в сени.
- Ты, бабка, убирайся в избу. Да закрой дверь…
А больше Власьевна ничего не видела. Когда раздался шум в сенях, заскрипела кровать, она вскрикнула от ужаса, сорвала с грядки платок, заткнула им уши и упала грудью на лавку. А когда очухалась немного, приподняла голову, взглянула… Егор стоял возле лохани, обмывал в ней руки.
- Видела, карга? Вот и тебе то будет! Только открой рот или шорох какой… - Он сгреб Власьевну одной мокрой от помоев рукой за щеки, сдавил их, собрал в горсть. - Могила по тебе давно плачет!.. Только пикни - под землей найду!..
- А теперь мне один конец, разыщут они меня, - плакала Власьевна.
- Значит, Баркановы, Егор и Степан? - уточнил следователь.
- Баркановы.
- Двое? Или еще кто-то был?
- Вдвоем.
4
- А ты не обозналась, Власьевна? - неожиданно спросил участковый Филимонов. Спросил таким странным сдавленным голосом, что и следователь, и Власьевна разом удивленно обернулись к нему. До этого незаметный Филимонов сидел на табуретке у печи и покуривал из горсточки, выпуская дым в печное хайло. Он и сейчас еще сидел в прежней позе, закинув ногу на ногу, полуотвернувшись, и цигарка дымила в правой руке, положенной на шесток печи. Но весь он как-то замер напряженно, не смотрел на Власьевну и каким-то ощутимым внутренним взглядом следил за ней, ждал. И только цигарка дымила, дымила, подтаивая понемногу.
- Да где ж обознаться, Федотыч, они.
Филимонов не шевельнулся. Пальцы его задвигались, собравшись в щепоть, раздавили цигарку. И лицо стало жестким, темным.
- А вы что, тоже их знали? - спросил следователь.
Но Филимонов будто не расслышал.
- Где ж ему не знать. Ему-то, господи!.. Ведь он тоже наш, местный, - за Филимонова ответила Власьевна.
- Вам плохо? - поднявшись, спросил следователь. Он еще ни разу в жизни не видел, как меняется человек, когда ему делается дурно, но то, что произошло с Филимоновым, эта быстрая, заметная перемена поразила и напугала его. - Может быть, вам выйти?
- Да… Если понадоблюсь, позовите.
- Да, да, пожалуйста!
Следователь видел, как Филимонов спустился с крыльца, облокотился на изгородь. Сухопарый, длинный. В стоптанных сапогах с широкими низкими голенищами, ноги в них будто жерди. И чем-то весь так похожий на отощавшего горбатого лося. Волосы жесткие, с сединой. Седина на них как изморозь на прошлогоднем жестком сене. Вот он пошарил сверху по карманам, похлопал, пощупал и вытащил кисет, не глядя, половил в нем, не глядя, свернул цигарку, закурил.
- Так, значит, вы утверждаете, что это были Баркановы? - повернулся он к притихшей, робко ждавшей его слов Власьевне.
- Они.
- И оружие было?
- Было. Ружье.
- Ружье или винтовка?
- Винтовка. Это, военное…
Следователь развернул блокнот и размашисто написал: "Баркановы"…
Когда умер сам Баркан, Никифор, в возрасте около ста лет, его сыновья, Демид и Евграф, а по-здешнему - Еграха, жили вместе, одним домом. Оба были женаты. У старшего, Демида, были сын Егор и дочь Капа, а у Еграхи было два сына - Степан и Давыд. Никифор Баркан был мужик суровый, молчаливый. Жил строго, по старому обычаю, по-древнему, "как от прародителей пошло". Сыновья ни в чем никогда не смели перечить отцу, его слово - закон.
Рассказывали, что, бывало, еще до коллективизации, в сенокосную пору едет Баркан на луг за сеном, а вся большая семья уже ждет его там, стоят, подняв охапки сена, в ряд, наготове. Невестки - впереди, а сыновья и внуки - позади. Никифор сидит на телеге и не торопится, подъезжает, легко пошевеливает вожжами. Но не остановит лошадь возле ожидающих, а проедет вперед, и невестки, опережая одна другую, бегут за телегой. А Никифор оглянется, видя, что догоняют, хлестнет лошадь и, только пыль заклубится, покатил на соседний луг. Невестки бросают сено да наперегонки за ним следом. А Никифор следит, которая отстанет.