На сороковой день после смерти Никифора братья собрали у себя всю ближнюю и дальнюю родню. Пили, как и принято на поминках, без здравиц и песен. А когда уже подзахмелели крепко и загомонила, загудела большая застолица, поднялся Демид, вытащил из-за лавки, на которой сидел, топор и, крякнув, почти по обух всадил его в столешницу. Сразу тихо стало за столом.
- Вот! - сказал Демид, оглядев всех. - Тятьки нет… Я старшой! Я буду хозяин в доме!.. И жить будем как жили!
- Да ведь теперь и цапля на болоте по-иному живет, к новому приноравливается, - заметил кто-то из гостей.
- А у нас так будет! По прародителям! И разливать я буду! Как хочу. А кто против да хочет, чтобы по-другому было, пусть выдернет топор. Только пусть на себя пеняет. Пробуйте, кто хочет.
И сел.
И стал разливать по кружкам, зачерпывая ковшом из ведра самогон. Лил, кому сколько хотел. Никто ему не возражал, смолчали. Но, видимо, невмоготу показалось это младшему брату, обидно, оскорбительно, - все сидел, сидел Еграха, хмурился и все багровел, наливался кровью в лице, а потом встал, вырвал топор из столешницы и выкинул в окно.
- Так-то я тебя хотел!
Тут же вскочил Демид, и началась драка.
В драке кто-то сбил Демида, в суматохе вывалили его в темные сени, где оконце было закрыто ставней, он упал за дверь, вскочил, сорвал косу со стены, а мимо него, пригибаясь в дверях, пробегали всполошенные бабы, гости. И, пригнувшись, чтобы не стукнуться о дверную притолоку, выбежал Еграха. А как только он переступил порог, перенес ногу в сени, Демид ударил его косою в шею, в то место, где кончался вьюнок мягких волос…
Вечером, уже в сумерки, выпив еще ковш самогона и не пьянея, а только становясь суровей и разъяренней в душе, Демид увел в амбар сына, Егора, которому шел тогда только шестнадцатый год. Сестра Егора, Капа, была на шесть лет старше его.
- Тюрьма мне теперь, Сибирь, - сказал Демид Егору.
- Знаю.
- Все мне, оттопал траву. Сгину я. Но и вы без меня тут пропадете. Останетесь четыре сироты, кому нужны! Все прахом пойдет! А ты еще в несовершеннолетних годах. Если бы, скажем, ты… Тебе ничего не будет.
- Ну?
- Бери вину на себя, Егорка. Кровь на мне, а вина на тебе. Не бойся, ничего не будет. А иначе всем погибель.
И Егор взял вину на себя. Уверил, что это он убил дядю.
Егора отправили в детскую колонию, а потом - в тюрьму.
В деревне в то время поговаривали, что и Демиду долго не сносить головы - слишком лихим растет Давыд Барканенок, не простит за отца. Степан тихий, Степан - теленок, затюканный, а Давыд лихой. Чуть рассердится, побледнеет лицом, только желваки, как яблоки, по скулам катятся. Степан молчун, да и внешне он не в Баркановых уродился - те все невысокие, но крепкие, мускулистые, темноволосые. А этот беленький и "мыклый", то есть длинный и хрупкий, как ольховая ветка, выросшая в тени. Такой ничего не сделает, Демида не осилит.
Но неожиданно в один день и Степан, и Давыд, никому ничего не сообщив, покинули деревню. Уехали неизвестно куда. Говорили, что как будто бы в Питер, - кто-то встретил их на полустанке, - но точно никто не знал. Это было все в тридцать первом году.
Егор возвратился через несколько лет. Однажды весенним днем он торопливо прошел деревенской улицей прямо к своему дому и возле калитки встретил отца. Демид замер, увидев сына. Сухо сглотнул и побледнел. Напряженно ждал, нахмурясь. Егор также торопливо и молча подошел к нему, молча цепко схватил за бороду, пригнул голову и ударил по спине. Демид не сопротивлялся, он только прикрывался, когда Егор тузил его, все так же молча. Побив и оттолкнув сердито, не оглядываясь, Егор ушел в избу. И Демид, пристыженный, виноватый, понуро сгорбившись, поплелся за ним. Не было ни скандала, ни крика - все молчком.
С того дня Егор стал в доме хозяином.
А примерно через неделю вслед за Егором вдруг приехал Степан. И женился на Капе, своей двоюродной сестре, стал в доме примаком.
Капа была намного старше Степана. Внешностью она была в Барканов, такая же смуглая, темноволосая, только тощая, жилистая. И глаза у нее были разного цвета - один коричневый, а другой зеленый. Капа засиделась в девках, и никто к ней не сватался, на гулянки она уже давно не ходила, да и в невестах ее, пожалуй, никто уже не считал. А тут вдруг явился Степан и сразу женился. Разное об этом судачили, говорили, что привез его Егор, но толком никто ничего не знал. Вскоре у Капы один за другим родилось двое, мальчик Мишка и девочка. Девочка появилась в самый канун войны.
Вернувшись домой, Егор в колхоз не вступил, подрабатывал на стороне.
- Хватит, поподчинялся я - во! - говорил Егор и проводил ребром ладони по шее. - Насмотрелся я граждан-начальников. Хватит! Как хочу, так и живу, чихал на всех, нет мне начальников!
Выпивал Егор редко. "Не приучен, некогда было", - говорил он, а выпив, засучивал рукава, запихивал руки кулаками в карманы и шел по деревне, чуть пригнувшись, поскрипывая зубами, или пел чужие незнакомые песни:
Притомили, гады, притомили,
Загубили молодость мою…
Когда началась война, Баркановых не успели призвать в армию. Им прислали повестки, когда со стороны Пскова уже была слышна глухая артиллерийская канонада и все проселочные дороги были забиты повозками беженцев. Баркановы вместе с другими призывниками в назначенный день поехали в Новоржев в военкомат, но им пришлось вернуться с дороги - в Новоржеве были немцы.
Через полгода Егор, а немного позднее и Степан поступили в полицаи.
- Теперь я буду начальником. Я сам покомандовать хочу! - сказал Егор.
5
Немного осталось свидетелей того случая. Их и было немного, да и годы прошли, люди порассеялись…
Это произошло зимой в начале сорок второго. Морозы тогда стояли лютые. По ночам щепало бревна избяных срубов - казалось, холостыми стреляют из винтовок. Фиолетовыми наледями обрастали рамы и подоконники, намертво припаивало к косякам дверь, а когда открывали ее, то воздух слюдянисто шелестел и белым валом вкатывался в избу. Был он густ и клеек - душило, захватывало дыхание и склеивало ноздри, В такие ночи звезды, как фиолетовые жуки, мерцали на промороженном небе и будто мелкими иголками кололи в глаза.
И выли волки.
По болотам, в лесах, они будто стонали, втягивая воздух сквозь плотно сжатые, оскаленные зубы, затем этот стоп все разрастался и разрастался, все усиливался, длился долго, без передыха, и обрывался, став еле слышным, угасал, будто заледенев…
В морозный день в село, где квартировал отряд полицаев, примчался из гарнизона, из Сорокина, гонец и сообщил, что в одной из деревень обнаружен тайный госпиталь, в котором колхозники лечат оставшихся раненых красноармейцев, и что двоих удалось поймать, а остальные разбежались. Тотчас был поднят отряд, и розыскные группы поскакали по всем дорогам. Знали, что раненые далеко не смогут уйти, - не то время, зима снежная, сугробы намело под самую крышу.
Когда сани, в которых сидели одетые в тулупы Степан и Егор, примчались в одну из соседних деревень, красноармейцы уже были пойманы.
- Тут, голубчики, - попыхивая цигаркой, сказал подъехавшим один из полицаев, выходя из избы, в которой находились пойманные.
Егор и Степан привязали к изгороди белую, лохматую от инея лошадь, вошли в избу. После улицы, после снегов они не сразу разглядели присутствующих. На лавке сидели два паренька в шинелях, обутые и без шапок. А третий - то ли раненый, то ли сильно побитый, лежал на полу и постанывал. Но рассмотреть как следует не удалось.
- Был еще один, да удрал. Далеко ему не уйти. Догоняйте, ребята!
Егор и Степан выскочили из избы. Хлестая лошадь, охваченные азартом погони, они неслись по дороге в сторону своей деревни - Заборы. В передок саней стучали ледяшки из-под лошадиных копыт.
Что он думал? Куда он бежал? Зачем? Может быть, он надеялся укрыться у кого-нибудь из деревенских знакомых, может быть, бежал домой? Или просто он бежал от преследователей и ему безразлично было, куда бежать, он не имел возможности выбирать? Или он на что-то надеялся? О чем он думал?
Они увидели его, когда он подходил уже к деревне. Они увидели его издалека. Он торопливо шел по утрамбованному дорожному накату, чуть прихрамывая, наклонившись, как очень спешащий человек.
- Ага-а! - алчно, с хрипотцой в голосе сказал Егор, привстал на колени и рванул вожжи. Лошадь понеслась галопом.
А тот оглянулся, увидел их и побежал. Он бежал изо всех сил, как будто старался успеть добежать до прогона, до изгороди, оглядывался и, когда увидел, что нагоняют, свернул с дороги и, почти по пояс проваливаясь в снег, суетясь, падая, загребая руками, побежал к ближнему, окраинному гумну.
Егор швырнул Степану на руки вожжи, пригнулся, приготовился и прямо с катящихся саней сильно и далеко прыгнул в снег, на след, и побежал по нему, подняв винтовку, высоко и резко подпрыгивая, так что мелькали голенища валенок. Но все-таки тот успел вскочить в гумно.
Егор вбежал следом. Налево был рей, темное, без единого окошка помещение, в котором сушат зерно, направо - поветь. Дверь в рей была открыта, и Егор бросился туда, но у порога лежал слой нетоптаного снега. Гулко дыша, Егор огляделся, шагнул к повети. Но чутье будто подсказало ему, и он выглянул за калитку на противоположную сторону гумна.
Тот стоял, притаившись, за косяком двери, плотно прижавшись спиной к стене, касаясь ее щекой.
Егор глянул и… отшатнулся.
Несколько секунд они растерянно, удивленно смотрели друг на друга. Это было так неожиданно, что в первое мгновение оба будто остолбенели.
- Брательник?.. - первым воскликнул Давыд. Это был он. И что-то похожее на смущенную растерянную улыбку дрогнуло у него на губах. Они молча и быстро, как будто все еще не веря в происшедшее, осмотрели друг друга.
Давыд был в потрепанном стареньком полупальтишке - "пиджаке", на ногах тоже потрепанные ватные сапоги - стеганки и клееные розовые калоши.
- Ну… Вот как… - промолвил Егор растерянно. - Ты?..
- Я.
- Ха… А я думал, кто там… А значит… Ты?
- Да.
- Вот как… - еще раз повторил Егор.
- Пойдем, - сказал Егор, показав стволом винтовки в сторону калитки.
- Да, да, - порывисто ответил Давыд, будто наконец вспомнив, что ему надо делать. Они рядом вошли в гумно, но на выходе Егор пропустил Давыда чуть вперед себя. Давыд торопливо полез по снегу к саням. Но, не доходя до них, замедлил шаг, прищурился, глядя на Степана.
- Давыдка! - воскликнул Степан. Он оставил винтовку на санях и бросился к Давыду, радостно обнял, всхлипнул. - Ты? Браток! Давыдка! Ты или не ты? Не может быть!
- Может быть, - сказал Давыд.
- Ты? Братишка?
- Поймали… - сказал Давыд.
- Как же ты?.. Каким путем? Столько лет не виделись?
- Куда теперь? - спросил Давыд Егора, садясь в сани.
Егор ничего не ответил, стеганул лошадь и въехал в деревню. Там он, все так же молча, остановил лошадь у своей избы, не оглядываясь, поднялся по скрипучему от мороза крыльцу.
- Как же так… вот так раз! - повторял Степан, поднимаясь следом за Давыдом.
- Давненько я тут не был, - сказал Давыд, входя в избу.
Старый Демид не промолвил ни слова, увидев Давыда, только привстал с лавки, но не выпрямился, удержался за нее руками и снова сел. А Капа ойкнула и, помолчав, заплакала.
- Вот кого встретили! - неестественно весело сказал Степан.
- Здравствуйте, - поздоровался Давыд.
- Здрасьте, - ответила Капа, и Демид кивнул.
- Вот кого черти принесли! - сказал Давыд. - Кого не ожидали, поймали. Воды бы, - поморщившись, попросил он.
Капа быстро принесла ведро с постукивающими о жесть плавающими в воде колотыми ледяшками. Давыд сунул в воду руки, подержав и затем растерев их, стал стягивать с ног обувку.
- Поморозился? - спросил Демид.
- Померз.
Все смотрели, как Давыд стягивает стеганки, постанывая и прикрывая глаза.
- Дай я, - предложила Капа.
- Сам.
- Домой? Решил вернуться, значит? - спросил у Давыда Демид. Он еще ничего не знал о происшедшем.
- Нет.
- Как?
- Сбежал.
- Откуда?
- Из плена.
- Откуда? - переспросил Демид. Он или не понял, или не расслышал ответ.
- Из Новоржева, из лагеря. Погулял недельку. А вы? - не разгибаясь, не глядя на братьев, но обращаясь к ним, кивнул в сторону приставленных к печи винтовок. - Вы, значит, теперь это?.. Ловите?
Ему не ответили.
- Заставили? - вновь спросил Давыд.
Степан взглянул на Егора.
- Никто нас не заставлял, самим захотелось, - раздраженно и заносчиво ответил Егор.
- Просто так, сами? - спросил Давыд. Но братья молчали. - Быстро вы…
- Подай ему мои валенки. На печи греются, - велел Демид Капе. - Да собери мальцам чего-нибудь поесть.
Капа залезла на печь, где спали ее ребятишки, достала валенки, засуетилась возле стола.
- Куда же вы меня теперь? - спросил Давыд братьев, наблюдая, как Капа собирает на стол и в то же время беспокойно посматривая то на Егора, то на Степана.
- Иди куда хочешь. Задерживать не будем, - ответил Егор.
- Отпускаете, значит? Ну, спасибо.
- Куда он пойдет? В такой мороз! - сказал Степан. - Пусть здесь остается.
- Тебя кто-нибудь из знакомых видел? - спросил Егор у Давыда.
- Нет. Я только вчера сюда прибрел, да вот с ребятами встретился… Никто не признал.
- А вдруг искать начнут, спросят, где он? - заметила Капа.
- Скажем, не догнали, в лес убежал, - сказал Степан.
- Если дознаются?
- Не узнают. У нас искать не будут - не догадаются.
- Могут у вас спросить, почему не вернулись, не доложили?
- Если бы обо всем спрашивали… Не спросят…
- Ну, спасибо вам, братаны. Намерзся я, наголодался. Как жив, не знаю. Я вас не подведу - потеплее будет, уйду отсюда, вас не затрудню. А доброту вашу… пока жив буду… - прочувственно, срывающимся голосом сказал Давыд.
Он пообедал, быстро и жадно съел все, что ему Капа подала. Хватал и проглатывал, кажется, не разжевывая, и все отвернулись почему-то - всем было стыдно смотреть, как он ест.
- Коня уберу, - ни к кому не обращаясь, сказал Демид и ушел из избы.
- Вас сколько, четверо было? - спросил у Давыда Егор.
- Да, - помедлив, ответил Давыд. - Поймали?
- Поймают.
- Куда их теперь?
- В Новоржев. А там - известно куда, откуда ты бежишь. Больных - тех, конечно… тех не возят. Попадись ты не нам, а Обуху…
- И Обух вместе с вами?
- Да.
- Точнее, вы с Обухом… Хорошая компашка. Что Обух в полицаях - понятно, - помолчав, продолжил Давыд. - Обуха раскулачивали, на Урал выселили. А Барканы всегда бедняками жили. Им вроде бы с Обухами не по пути. Еще сам дед Никифор к Обуховым внаем ходил.
- Хватит, надо мной накомандовались граждане-начальники. Я лес валил - на начальничков работал, на сплавах целыми днями мокрый стоял. А теперь я им отплачу.
- Кому? И я лес валил и в шахтах вкалывал. Думаешь, у меня жизнь легко шла? Где я только не был - и в пустыне, и в тайге! Вон, погляди, в коже и сейчас еще уголек сидит. Думаешь, у меня все сладко было? Так чего же ты таких, как я, ловишь?
- Кого? - несколько растерялся Егор.
- Да таких вот, как я. И к немцам их в Новоржев возишь. Это во-первых. А во-вторых… может быть, они правы были, тебя и стоило наказывать. Ты сам заслужил.
- Кто, я?
- Конечно. За что им было тебя по головке гладить! Ты человека убил. Государство тебя и наказало.
- Ты что, намекаешь? - побледнел Егор. - Ты старое вспомнил?
- Нет, я просто так, к примеру, - спокойно ответил Давыд, и это спокойствие, и эта непоколебимая правота, правда его слов разозлили Егора.
- Ты, может, тоже начальник? Боишься? - в запале крикнул Егор.
- Нет.
- А что ж ты меня агитируешь?
- Я по душе тебе говорю, напрямую, как своей башкой понял. Не место вам с Обухом.
- А что? Может, и тебя звали? - прищурясь, с ехидством спросил Егор.
- Предлагали. Уговаривали даже. Да мало среди нас таких нашлось. А мы там кору осиновую ели.
- А ну, встать! - побагровел Егор.
- Что?
- К такой матери, встать!
- Перестаньте вы! - торопливо поднялся Степан.
- Одевайся, поехали!
- Что ты, Егор! - испугалась Капа, схватила Егора за рукав, но он резко дернул руку, вырвался.
- На хрен! Я за него погибать не хочу! Умник нашелся - он все знает, все понимает, рассуждать научился. Его поймают, а меня к стенке. Вон, посмотри, что кругом делается! Он-то не знает, а мы знаем. Сейчас иголку в сене не спрячешь, найдут. А я за него, умника, свою голову подставляй!
- Ты не горячись. Правду сказал, она всегда глаза колет. Ты лучше подумай. Я тебя не хотел обидеть.
- Одевайся! - заорал Егор на Давыда.
- Я одет, - сказал Давыд. Он стоял бледный, губы его вздрагивали.
- Пусть разбираются! Сдадим, а там пусть решают, как хотят.
И Давыд, кажется, растерялся. Лицо его стало грустным и виноватым.
- Ну что ты?.. Если я тебя обидел… Егор, брат!.. Если я тебя… Погубишь ведь!
- Егор! Подожди! Ты что, с ума сошел! - вступился Степан, пытаясь удержать Егора.
- Пусти!.. Один поеду! Я всех начальников, прокуроров этих… Всех их помощников…
- Ну что ж… - болезненно усмехнувшись запекшимися губами, сказал Давыд.
- Не пущу, не пущу! - закричала Капа, став на порог и распахнув руки. - Нельзя так!
Егор отшвырнул ее, опрокинув ведро, выскочил на улицу. Лошадь была еще не распряжена, только снят чересседельник и рассупонен хомут. Она стояла в оглоблях, покрытая попоной.
- Пусть там разберутся, хватит!
Егор рывками засупонил хомут, но чересседельник так и не подтянул, прыгнул в сани. Давыд, не ожидая приказаний, сел позади.
- Подождите! - выскочил Степан, одеваясь на бегу. - Подождите, постойте!
Но Егор рванул вожжи, со всего плеча влепил лошади кнутом. Степан упал на угол саней, по, не удержавшись, скатился в снег.
- Стойте! Стойте!
Егор гнал и гнал лошадь, не оглядывался, сек ее вожжами. Сани подкидывало на ухабах, летели в стороны снежные лепни.
Так он гнал, пока не заметил, что чересседельник волочится по земле. Натянул вожжи, попридержал лошадь, спрыгнул с саней и забежал вперед, толчком закинув за спину винтовку, рванул чересседельник.
- Значит, я не прав!.. Значит, я не прав, мать такую! Граждане-начальники! Тпру, стой, стерва!
- А ты думаешь, я теперь тебя боюсь? Никогда не боялся! - усмехнулся Давыд. - Что старое было, то не вспоминаю. Батьку не вернешь. Ты сам себе жизнь испортил, на себя пеняй! Да вот мне зачем?
- А тебе что?
- На чужую сторону послал. Не мог я тут оставаться. Думаешь, легко было уйти? Каждый камушек помню. Вон сучок на стене возле печки сегодня увидел… Злишься, потому что не прав, стыдно.
- Слезай!
- Слезу. А все равно правду скажу… Ты Степана за собой тянешь.
- Умник! Много умников стало! Иди! Иди куда хочешь, проваливай. Я тебя не повезу. Другие поймают, иди!