"Нет, наверное, послышалось. Филин, может быть, гукнул… Или показалось".
Темная была ночь. Кажущиеся совсем близкими, стыли над головой звезды. Они были насыпаны тесно, густо, и, будто буравчики, сверлили небо.
Он распрямился, переложил винтовку в другую руку, но не успел сделать и шага, как совсем близко, почти рядом: "Э-э-эй!"
Филимонов присел и окликнул:
- Стой, кто здесь?
Человек рухнул в снег.
- Руки вверх! Ни с места!
Но там молчали. Не шевелились. Оглянувшись, нет ли рядом еще кого, Филимонов, следя за тем местом, где лежал человек, осторожно-осторожно отодвигался в сторону, за дерево.
- Кто здесь? - повторил он.
- Да пошел ты к такой-то!.. Свои!
Филимонов подбежал к лежащему. Теперь и расспрашивать не надо было, кто это, - по скудной, потрепанной одежонке сразу угадывалось: военнопленный, беглый, Он лежал вниз лицом. Попытался привстать, но не смог. Суетясь, Филимонов приподнял его.
- О-ох.
- Что с тобой? Ранен?
- Нет… Ноги… Замерзаю… Помоги.
- Сейчас. - Подхватив его под руки, Филимонов поволок к шалашу. - Сейчас, - повторил он. - Сейчас.
Положил возле костра. Человек протянул к огню руки. Огонь лизал их, а он вроде бы и не ощущал этого. Филимонов подкинул в костер сушняка.
- Давай, ближе садись.
Человек приподнял голову, глянул на нею и недоверчиво произнес:
- Филимонов?
- Я, - растерялся Филимонов; он всматривался в лицо этого человека и - не узнавал. Тот следил за его взглядом и понимал, что его не узнают.
- А ведь на одной парте три года сидели, - сказал с укором.
- Давыд?!
- Ну!..
Давыда трясло. Зубы его гулко лязгали. Он сидел так близко к огню, что от одежды валил пар.
- Какими судьбами?
- Потом… Помоги… - Глазами указал себе на ноги. - Кажется, все… Отплясался.
Филимонов ухватился за стеганки, потянул. Но они не снимались.
- Тяни! - почувствовав, как он растерянно замешкался, крикнул Давыд.
- Не снимается.
- Дери!.. Режь голенище!
Ножом Филимонов вспорол стеганки, но портянки было не развернуть.
- Кажется, примерзли.
- Дери их.
- С кожей?!
- Дери!
Обеими руками упершись в землю, до хруста сжав зубы, Давыд откинулся на спину, со свистом всасывал в себя воздух:
- У-у-у!
- Не снять!
- Да дери ты!.. У-у-у!
Он пододвинул ноги к огню. Странно было видеть, но от ног тоже повалил пар.
- У-у-у!
- Снегом бы надо.
- А, все равно теперь!
Все-таки Филимонову удалось размотать портянки. Ноги были белые, как гипс. Он стал тереть их снегом. И снег, не тая, ссыпался с них, будто с поленьев.
- Три, три, - повторял Давыд. - Все равно теперь… Все…
- Отойдут.
- Руки бы остались. Руки мне еще пригодятся. Ох как пригодятся!
Отстранив Филимонова, он сам растирал ноги. Проверил, шевелятся ли пальцы. Вроде бы чуть шевельнулись.
- Живы…
Филимонов метался, не зная, чем помочь. Положил на огонь остатки хвороста.
- Сейчас еще принесу.
Выскочил из шалаша, лазил в темноте по кустарнику, отыскивая сушняк.
- Сейчас как следует раскочегарим, сейчас, - свалил сушняк в костер.
- Ну, денек выдался! Второй раз в гостях. - Давыд долгим взглядом посмотрел на Филимонова. И спросил с горькой болезненной усмешкой: - Братья-то мои, а?.. Слышал?
- Слышал.
- Кто бы мог подумать!.. И Степан туда же!.. Сукины сыны!
- Война нас многое заставила переоценить.
- Многое… Филимонов, я сейчас, конечно, хреновый помощник, но возьми ты меня к себе. Христом-богом прошу, возьми! Где надо, проверишь. Я не какая-нибудь шкура. А что в плену был, не по своей воле. Вот, клянусь! В жизни никогда никому не лгал и тебе не лгу!
А Филимонов сразу же вспомнил о своих ребятах. Сердце болезненно сжалось. Ведь не нашел их сегодня. Где они теперь! Живы ли? Есть ли отряд?
- Грейся.
- Спасибо тебе, - по-своему понял его Давыд. - А я уже два раза бежал, и все неудачно. Невезуч я в жизни, Филимонов.
- Да и я тоже… не очень-то.
- Но, однако, я на свою жистянку не жалуюсь. Хоть и не очень она была… Пожить хочется. Знаешь, примета такая есть, если человек хочет жить, значит - будет жить.
- Это верно.
- Еще как! Поживем! Еще побрыкаемся!.. А если что… У-у-у!
- Больно?
- Сил нет. У-у-у.
Он повалился на спину, крепко сжав кулаки, стучал ими по земле. Затем притих. Филимонов молчал, не решался его беспокоить. Осторожно выполз из шалаша, стал собирать хворост. А когда вернулся, Давыд спал. "Можно ли спать с мороза-то?" - обеспокоился Филимонов, однако будить не решился. Снял полушубок, затем - пиджак и пиджаком прикрыл Давыда. Но только прикоснулся, Давыд сразу же проснулся.
- А-а? Что?
- Прикройся, потеплее будет.
- А-а. Спасибо… О, мать родная!
Осторожно сел, аккуратно приподнял пиджак, посмотрел на ноги. Они опухли, и теперь на них едва ли натянул бы стеганки.
"А в чем же идти?" - подумал Филимонов. И, наверное, это же самое подумал Давыд, потому что он посмотрел на Филимонова и спросил:
- А?
- Н-да, - покачал головой Филимонов.
- Красиво!
"Что же делать? - обдумывал Филимонов. - Что-то надо делать. Так нельзя".
Давыд весь горел. Лицо его было влажным, под глазами проступили капельки пота.
"Надо идти в деревню. Ведь он совсем болен".
И тут же Филимонов вспомнил, как всего час-два назад чуть не наткнулся на постового. Совсем рядом был. Он и сейчас, вспомнив это, покачал головой, недоумевая, как это пронесло. Просто чудо! А такие чудеса дважды не повторяются. Час минешь - и век живешь!..
Сняв валенки, положил, их к огню: тоже надо было хоть немного обсушиться. За всем случившимся он как-то и позабыл о себе.
А Давыд то засыпал, как бы проваливаясь в этот сон, то начинал метаться, что-то тихо и быстро шепча. Пригнувшись, Филимонов разобрал:
- Пошла, пошла! Братцы, сюда! Ко мне! Лава, лава пошла! Лава!
- Давыд, Давыд, - потормошил его Филимонов.
- А? - Давыд очнулся.
- Ты что? Приснилось что-нибудь?
- Не знаю… А что, я бредил?
- Говорил что-то.
- Ну да?.. Начинается…
Он дышал как после быстрого бега, открытым ртом. И чувствовалось, воздуха ему все равно не хватает.
- Худо? - спросил Филимонов.
Давыд долго молчал, как-то весь насторожась, будто приготовясь к чему-то. Затем сказал шепотом:
- Связал я тебя по рукам и ногам.
- Это почему же?
- Да так… Подарочек… Послушай-ка, Филимонов. Пока не поздно… Мотай отсюда.
- Как это? - не понял Филимонов. - Оставь меня.
- То есть как?
- Там, где я в последние дни находился, ребята с тифом лежали.
- Ну так и что?
- А то, что нас одна вошь ела.
"Вот оно что!" - наконец понял Филимонов.
- Ты это… брось! - рассердился Филимонов. - Чтоб я больше не слышал? Понял? Не мели! А если бы я такой лежал?
- Так ведь не ты!.. И куда я с такими ногами? Ты посмотри-ка.
- Ну и перестань! - завопил Филимонов. А сам лихорадочно думал: "Худо!.. Худо! В деревню надо идти. Одежонку достать, обувь. Без этого не обойтись. Может, где-то пристрою его… На мельницу - нельзя, в Замоицу нельзя. Везде немцы…"
- Вот что… Все же придется мне идти. А ты тут полежи, - поуспокоившись, поразмыслив, прикинув и так и этак, сказал он Давыду.
Давыд сразу же сел, бегло глянул на него и усмехнулся:
- Фарисей ты!.. Иди! Я же сам предложил тебе, иди. Только слова-то не подбирай, говори сразу.
- А ну, обувайся! - подскочив к нему, в ярости закричал Филимонов.
- Что?
- Обувайся давай! Понесу! Поволоку! На себе потащу, на горбушке! Обувайся!
- Перестань ты!.. Ха, - смутился Давыд. - Что ты, в самом деле.
- Нет, почему же, давай! - не мог успокоиться Филимонов.
- Ты прости меня, слышишь, - попросил Давыд. - Прости, Митя. Ослаб я, измотался. Из веры к людям выбился, не знаю, что плету.
- А не знаешь, так и не говори, что не знаешь!
- Прости!.. Дай руку!
- Да ладно уж… Идти мне надо, сам соображаешь.
- Фрицы там. Это все равно, что в волчью пасть.
- Без одежды не просидим.
- Не могу тебе обузой быть. Не хочу! По рукам и ногам свяжу.
- Надо идти.
И как только Филимонов решил, он сразу вроде бы позабыл об опасности - она как-то сместилась, потеряла значение. Теперь его заботой было побольше наломать для Давыда хвороста, чтоб не погас костер в его отсутствие.
Он свалил хворост в большую кучу у лаза в шалаш, так, чтобы Давыд мог свободно достать его.
- Ну, грейся. Я постараюсь недолго.
- Спасибо… У тебя есть бечевка?
- Зачем тебе?
- Чуни завяжу. Оставь… Хотя бы примерно в какую сторону самая ближняя деревня?
- Да вот здесь. Кипрово. Но там вроде бы сейчас тоже немцы.
- Погоди. Присядь.
- Некогда. Скоро светать начнет.
- Ничего, присядь. Говорят, это хорошо на дорожку.
- Потом посидим. Побежал.
- Ну, прощай.
Филимонов выбрался из шалаша, прикрыл лаз еловым лапником. Отойдя немного, остановился, чтобы получше запомнить местность и не плутать на обратном пути. Поудобнее пристроил винтовку за плечом, поправил шапку.
"Куда идти? - прикидывал, раздумывая. - Сейчас, пожалуй, все едино. Пойду домой. Если повезет, заодно своих проведаю".
Как ни торопился, как ни старался Филимонов, но к своей деревне он вышел на рассвете.
Погода к этому времени изменилась, подул ветер, заволновались, зашушукались ели, повалил снег. "Это не худо, - подумал Филимонов. - След заметет".
Вокруг их деревни леса большого не было, в основном кустарник, по сырым низинам он вплотную подступал к огородам, упирался в изгороди. Они здесь были сделаны из хвороста, высокие, плотные, может быть поэтому их называли по-древнему - "тыны".
С Тоськой у Филимонова было условлено так: если никого нет в деревне - на чердаке оконце не занавешено. В хорошую погоду это легко можно было различить издали, еще из-за ручья.
Напротив огорода Филимоновых по ольшанику рос можжевельник. Сейчас он стоял пригорбившись, попридавленный снегом. Перебегая от куста к кусту, Филимонов прокрался к самому тыну, выглянул из-за него.
Оконце на чердаке было открыто. На всякий случай немного выждав и прислушавшись, раздвинул хворост, пролез в огород и, пригибаясь, пошел вдоль тына: не стоило лишний раз попадаться на глаза соседям! За двором, откуда подходил Филимонов к избе, трепыхалась на веревке какая-то обледеневшая тряпка, прислоненные к стене хлева, стояли Сережкины санки.
Он был уже неподалеку от крыльца. В избе стукнула дверь, открывшись в сени, проскрипели промерзшие половицы, звякнула щеколда, и на крыльцо вылез мужчина в белой нижней рубахе и зеленых галифе. Остановился, зябко поеживаясь, зевнул, глянул в сторону Филимонова и… обмер. Так он стоял несколько секунд, затем скорехонько пошарил-пошарил позади себя, толкнул дверь и ринулся в сени.
"Полицай!" Филимонов выстрелил, не целясь. И попал - слишком малым было расстояние. Полицай вскрикнул, переломившись в пояснице, стал заваливаться на спину, грабастая по косяку.
По всей деревне тотчас захлопали двери, грохнул выстрел, послышались суматошные голоса: "Партизаны, партизаны!" Забегали, затопали. Но пока суматошились там, пока разбирались, что к чему, Филимонов уже успел выскочить за тын, оттуда - в кусты. И сразу свернул вправо, подумав, что нельзя бежать старым следом, чтобы не вывести полицаев на Давыда. Он побежал в сторону деревни Забор.
Впереди был пригорок, за ним - луг, а дальше густой кустарник. На пригорке снег посмело ветром, бежать было легче. Но его сразу же заметили из деревни, начали стрелять. Что-то кричали. Выбравшись на самый горб, он в первый раз оглянулся и увидел, что от огородов за ним бежит человек семь, но розно, некоторые уже заметно поотстав, и почти все в одних рубахах, как были со сна. "Ага, так вы далеко не побежите", - подумал Филимонов. Он выстрелил. Полицаи попадали в снег. "Вот-вот, освежитесь". Он перезарядил винтовку и побежал дальше. Когда оглянулся во второй раз, кое-кто из погони уже остановился.
Его будто хлестнули по ноге. Он споткнулся и упал на руки, потеряв равновесие. Но сразу же вскочил и заковылял, припадая на правую ногу.
А позади сразу же заметили случившееся, закричали громко, обрадованно, глянул - бегут к нему. И он начал стрелять. Торопливо, озлобленно. Полицаи залегли, поползли кто влево, кто вправо, к кустам с этого голого склона. И когда он побежал дальше, не сразу поднялись - опасались. Этим он выиграл время.
Луг был не широк. На нем стояло два стожка сена. Передний совсем близко. И Филимонов направился к стогу, понимая, что тот прикроет его, и, пока полицаи доберутся до стога, может быть, удастся добежать до кустов. А там - посмотрим!
- Стой! - орали позади в несколько глоток. - Стой!
- Не стрелять! Живьем бери!.. Живьем его!
Филимонов метнулся за стог. И увидел, как всего в каких-нибудь двух-трех метрах от него до этого прятавшаяся за стогом девчонка лет десяти торопливо разворачивает запряженную в дровни лошадь, рвет вожжи, а сама, не оглядываясь, вопит, обезумев от ужаса: "А-а-а!" На дровни накидано немного сена, несколько охапок.
- Подожди! - позвал Филимонов, поняв, что это спасение. - Подожди!..
Но девчонка, развернув лошадь, хлестнула ее, та сразу же рванула с места и понесла. А девчонка, упав на дровни, уцепясь за сено, на карачках полезла на него, и так шустро, стремительно, будто ящерица; из-под задравшегося платья мелькнули ее голые выше колен озябшие красные ноги.
- Подожди!
Но она была уже далеко. По ней стреляли.
Филимонов оглянулся. Он только теперь увидел, что у стога, еще держа в руках вилы, стоит… Демид Барканов!..
Демид не двигался, ожидая, что будет делать Филимонов, внимательно следил за ним глазами. Ничто не шевельнулось, не дрогнуло у него на лице. Так они смотрели друг на друга несколько секунд.
Повернувшись, Филимонов по развороченному полозьями снегу побежал ко второму, маленькому и приплюснутому, стогу. И только скрылся за него, гуртом высыпали полицаи.
- Ушел! - озлобленно выматерился передний из них, выстрелив в ту сторону, где еще было видно удалявшуюся повозку. - Удрал! - И увидел Демида. - Тятя!.. А ты зачем тут?
Филимонов по голосу узнал Егора Барканова. "Вот сейчас… все…" Замерев до щемящей боли в сердце, Филимонов ждал, что скажет Демид. И секунды, всего какие-то секунды показались ему такими долгими, такими тяжкими. Представилось, как Демид молча глазами указывает на соседний стог. Приготовив винтовку, до онемения в пальцах сжав ее, он ждал, не дыша.
- За сеном приехал. Это же наша делянка, - глухо буркнул Демид.
Со стога, потревоженный Филимоновым, сыпался снежок, рассеиваясь на отдельные слюдяные звездочки, медленно оседал на лицо, на одежду.
- Задержать его не мог? - озлобился Егор. - Это же Филимонов! Убег! Упустил легавого! А тебе, что раскрыл варежку, коня ему подсунул, знаешь, что положено? Твое счастье, что на меня нарвался! Пошли! - приказал он полицаям. - Коней запрягайте! Догоним!
Шаги затихали. А Филимонов все еще стоял, вдруг почувствовав какую-то слабость, не в силах пошевелиться, не веря, что и на этот раз пронесло. Когда голосов совсем не стало слышно, вышел из-за стога. Демид, отвернувшись, отряхивал рукавицы.
- Ну, спасибо тебе, дед, - прочувствованно поблагодарил его Филимонов. - Помог ты мне.
- Антихрист тебе помощник, не я. Прости ты меня, господи! - Демид размашисто перекрестился, зашагал прочь.
Уже по-настоящему разыгралась метель, скрипел лес, несло, клубило над мотавшимися взлохмаченными вершинами елок колючий снег, секло им по хвое, а Филимонов все никак не мог найти тот овражек, где оставил Давыда. Помнил, надо от ручья свернуть в сторону - и сворачивал, но попадал в какую-то чащобу, в густой осинник, забитый сухим камышом, или выбредал на плешь какой-то пустынной болотины. Раненая нога опухла, не гнулась в колене. Особенно больно выдирать ногу из снега - темнело в глазах.
С детства Филимонов помнил правило: заплутал в лесу, ляг вниз лицом, успокойся, полежи. Он присел, прислонился спиной к стволу осинки, прикрыл глаза. А в голове так и неслось, так и металось тревожное:
"Почему не было занавешено оконце? В чем дело? Засада была, ждали его, караулили? А Тоська-то где?"
Немного посидел, но, возможно, даже этого оказалось достаточно: вдруг стал признавать лес. Ну да, конечно, вот он, овражек, здесь же. И ельник знакомый. Совсем рядом, тут же. И шалаш.
Филимонов отвалил хворост, прикрывавший лаз:
- Давыд!
В шалаше никого не было.
Филимонов недоуменно огляделся:
- Давыд!
Никто не отозвался. Ни следа, ни приметы, чтобы шел здесь человек.
"Может быть, другой шалаш? Да нет, тот, он самый. И немцев тут не было, иначе лаз не был бы завален хворостом. Так куда же он делся?"
- Давыд! - Филимонов крикнул погромче. Обошел вокруг шалаша, опять заглянул в него. Костер, по всему, погас уже давно - угли были холодными, их чуть прибелило снежной пыльцой.
И он вспомнил, как Давыд просил его присесть рядом, посидеть хоть немного, как спрашивал про ближайшую деревню.
- Да он ушел! - догадавшись, вскрикнул Филимонов. - Ушел!.. Давыд?!
"Искать, надо искать! Где-то тут, рядом!"
- Давыд! Давыд!
"Что же ты сделал?! Зачем?.. Испугался? Решил, что оставил одного? Не захотел быть мне обузой? Ну да, - окончательно понял Филимонов. - Не захотел!.. "По рукам и ногам я тебя свяжу…" И лаз в шалаше заложил хворостом, чтобы снегу не намело, позаботился обо мне!.."
- Давыд! Давыд! Давыд-ка!
Молчал лес. Только ветер свистел, несло снег.
Выбившись из сил и уже окончательно понимая, что Давыда ему не найти в этом кипящем сумасшедшем снежном месиве, Филимонов все же решил сходить в Кипрово, припомнив, что именно эту деревню, как самую ближнюю, называл Давыду. Конечно, и в Кипрове могли быть немцы, в случае чего с такой ногой не уйдешь. Дважды еще может выручить случайность, но трижды - никогда!
Кое-как Филимонов доковылял до проселочной дороги. Ее хоть и занесло снегом, но идти по ней было легче, угадывался твердый накат под рыхлым снежным наносом.
Такой метели, как эта, уже давно не помнил Филимонов. Свистел ветер, валил с ног.
Он не услышал, как подъехали сзади. Оглянулся, когда замшелая от инея лошадь, вынырнув из снежной пелены, чуть ли не ткнула ему головой в плечо. Все это произошло так неожиданно, что он не успел ни удивиться, ни испугаться.
На дровнях ехало несколько человек. Кучно, прижавшись друг к другу, пригнувшись, сидели старухи, укутанные в толстые клетчатые платки, все заснеженные, белые, как мучные кули. Лошадью управлял старикан в шубейке, обледенелая бороденка похожа на веник-голик. Едущие поравнялись с ним, и Филимонов узнал своих, ольховских.
- Здорово, сельчане! - обрадовавшись такой встрече, крикнул он.
- А, Федотыч! - Старухи как-то странно, сторожко переглянулись.