- Этого еще не хватало! - возмутился Луиса.
Деревушка стояла в каких-нибудь трехстах-четырехстах метрах от Эль Педрегаля. "А вдруг они снова пойдут в атаку?" Впрочем, об этом лучше не думать.
Пошли в деревню. Она была забита солдатами. Аугусто встретил Эспиналя. Он был небритый, но тщательно причесан и умыт. "Вот парень!"
- Эй! Эспиналь! Рад тебя видеть.
- Спасибо, - и он взглянул на Аугусто таким благодарным взглядом, что Аугусто даже растерялся.
Затем встретили Патрисио.
- Патрисио! Патрисио! - окликнули его Аугусто и Луиса. Он подбежал к ним, сияя улыбкой. Своей чудесной, ободряющей улыбкой. Похлопали друг друга по плечу, по спине. Каждый внимательно оглядел друзей с ног до головы.
- Ребятки! Ребятки! Вот счастье-то! - радовался Патрисио.
- Ну как? Рассказывай! Патрисио сразу помрачнел.
- Сплошное б…, - и вдруг расхохотался.
- Что с Ломасом?
- Засыпало камнями. Кажется, ничего страшного. Думаю, отделался ушибами. Отправили в госпиталь.
- Я уже слыхал про тебя. Ты, говорят, вел себя, как лев, - сказал Аугусто.
- А ты разве вел бы себя иначе?
- Не сравнивай. Я трусил, как сто старух.
- Думаешь, я не трусил? Но что поделаешь, ребятки, служба есть служба!
Им налили кофе о молоком. Кофе был горячий, Прихлебывали маленькими глотками, растягивая блаженство. - Целых пять суток горячего в рот не брали!
- Никогда в жизни не пил ничего вкуснее!
Этого восклицания никак нельзя было ждать от Луисы, и Аугусто с Патрисио даже глаза вытаращили. Но Луиса тут же поправился:
- Конечно, в армии.
Аугусто и Патрисио расхохотались,
Солдаты разбрелись по кухням погреться возле огонька. Там уже разгуливал Борода, как всегда вынюхивая и высматривая, что бы урвать.
- Эй, Борода!
Великолепный, самодовольный, он поочередно обнял своих товарищей.
- Ну как, орлы? Вот заварушка!
- Ты где пропадал?
- Только разок и удалось отлучиться с Эль Педрегаля. Когда начался этот проклятый обстрел, меня отправили связным на соседнюю высоту. Не успел я там перевести дух, как вдруг откуда ни возьмись командир батальона и говорит мне; "Подходящая мишень! А ну, перегони-ка мулов на Эль Педрегаль!" Вот так-то, ребятки, так прямо и сказал: "подходящая мишень". - Борода раскатисто захохотал. - Не понимаю, чего он ко мне привязался, этот старик! По-моему, ничего фигурка! Особенно теперь, когда горб наел, - и он похлопал себя по брюху.
- О Ломасе что-нибудь знаешь?
- Черт возьми! Так и сиротой можно остаться! Самое скверное, что я потерял главный источник снабжения, орлы.
К ним присоединились другие солдаты, которые каждую шутку Бороды встречали взрывами смеха.
- Ну и нахохотался же я, ребятки, с Сан-Сисебуто… - начал Патрисио. - Вот уж насмеялся вволю!
Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть был изрядный плут. Любил прикинуться дурачком. Всегда старался увильнуть от дела. Сержант Парра его недолюбливал. "Я тебя научу уму-разуму", - сказал он ему однажды. И с тех пор просто не давал проходу.
- Пардиньяс! А ну-ка сюда!
- Слушаюсь, господин сержант! - мигом отчеканивал тот. С виду был он увалень. И улыбался вроде бы смущенно. А на самом деле посмеивался про себя.
Сержант лез в бутылку.
- Вот я тебе покажу! Ты что себе думаешь!
- Простите, сержант. Я ведь ничего не сделал, сержант, - и он изображал на своем лице простодушие и испуг.
- Куда это ты направлялся?
- Никуда, сержант. Я ведь сейчас не в наряде, сержант.
- Какого черта ты прибавляешь к каждому слову "сержант"? Я тебе посмеюсь!
- Простите, сержант, но…
- Заткнись!
- Есть заткнуться.
- Пойди принеси веник. Подметешь казарму.
- У меня нет веника, сержант.
- Найди!
Во время атаки на Эль Педрегаль Патрисио был вместе с Сан-Сисебуто. Тот был совершенно спокоен. Не только вел себя мужественно, но еще находил время для шутки. А сержант Парра трусил. Физиономия его была желтой от ужаса. Чтобы не потерять окончательно присутствия духа, он без всякого толку и повода беспрерывно орал на солдат. Впрочем, несмотря на все страхи, бой он провел на своем месте, не делая никаких попыток к бегству. Всякий раз, когда раздавался свист снаряда, он прятал голову в колени. А затем с яростью набрасывался на солдат: "Что вы делаете? Сюда! Огонь! Вы что думаете, это вам игрушки?" Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть "кланялся" вместе с сержантом, но, когда тот прятал голову в колени, швырял в него камнями, которыми предусмотрительно запасся. "Ай-ай-ай! - визжал в истерическом страхе Парра, хватаясь руками за голову. - Меня ранили!" А Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть участливо спрашивал: "Куда, сержант? Хотите, позову санитара?" Эту шутку он повторял не один раз.
- Но, ребятки, что было, когда Парра открыл проделки Пардиньяса! Я думал, что сержант пристрелит его на месте. "Со мной шутки плохи, мерзавец!" - орал он, наведя на Пардиньяса винтовку. Только случайно он не спустил курка.
- Но недолго ему пришлось веселиться, - сказал один из подошедших послушать Патрисио. - Не успел ты уйти, как беднягу Сан-Сисебуто ранило в плечо.
Разговор стал угасать. Называли имена других раненых и убитых, все помрачнели и смолкли.
- Эй, ребята! - крикнул появившийся Риера. - Знаете, что нас отводят?
- Куда?
- В тыл. Я слышал, будто бы снова в Торремочу. Солдаты высыпали на улицу.
- Неужели заставят топать пешком? - спросил Луиса.
- Нет, повезут в королевской карете, - отозвался Патрисио. - Да в тыл, ребятки, можно и на своих двоих!
Большинство солдат порастеряли кто вещевые мешки, кто одеяло, а кто и то и другое. Все были грязные, оборванные, с недельной щетиной на лице, мрачные, падающие с Sor от усталости. Будто несколько месяцев прожили в тяжелых лишениях. Колонна, вытянувшаяся вдоль дороги, имела жалкий вид.
Селение осталось позади. Его едва успели разглядеть. Какая-то деревушка, никому не нужная. Аугусто обернулся. Маленькая, бедная деревушка. Высилась церковная колокольня, каменная, даже величественная. Часть домов была разрушена авиацией, часть пострадала от снарядов. Внутренность домов обнажилась, подобно вспоротым животам. Аугусто видел грязь, мусор, гусеничные следы танков на перепаханных полях, стенку фонтана, возле которого остановились попить, серую, унылую дорогу, обсаженную деревьями, верхушки которых были срезаны осколками снарядов. Отчетливо ощущал особую, неповторимую атмосферу, напряжение, остающееся в воздухе деревень, по которым прошла война. Что-то необъяснимое было в свете, в запахе… Черт его знает… В самом виде деревенских дорог и проселков.
Колонна растягивалась. Предстояло пройти совсем немного, но большинство уже еле двигалось. Несколько дней они оставались без еды, без сна, обессиленные постоянной близостью смерти. Грустные, изможденные, с перепачканными лицами, солдаты подолгу отдыхали в придорожных канавах.
Глава шестая
Так постепенно добрались до селения. Каптеры, повара, писари и другие нестроевые, не принимавшие участия в боях, высыпали поглазеть на подошедшую колонну.
Их обуревало смешанное чувство гордости за мужество своих товарищей, стыда за то, что сами они в боях не участвовали, и неудержимой радости, что избежали смертельной опасности. Все побросали свои дела, оставили разговоры и внимательно разглядывали подошедших. Даже товарищей узнавали с трудом.
Некоторые были потрясены.
- Неужели это ты, Гусман?
- Я самый.
- Да ты на себя не похож!
И тем не менее это был он. Лугу сто сам чувствовал, что в нем решительно и бесповоротно что-то изменилось. Бороться с этим было бесполезно, он отлично понимал, что уже никогда не вернуть прежней беззаботности, улыбок, наивной восторженности.
Он улегся прямо в поле, подложив руки под голову. Там, на Эль Педрегале, остался его вещевой мешок со сменой белья, остались одеяла, которые раздобыл Патрисио. Невдалеке пылали огни полевой кухни. Готовили ужин. Слышались голоса. Кто-то выстукивал ложкой по алюминиевому котелку. Тан, тан, тан… Из кухонных труб валил густой дым: черный внизу, постепенно бледневший выше и, наконец, совсем терявшийся в бледно-голубом небе.
- Ты что тут делаешь?
Аугусто взглянул на Патрисио, который неслышно подошел.
- Как видишь, ничего.
- Сейчас будут раздавать ужин.
- Да?
Патрисио сел рядом.
- Я послал телеграмму родителям, чтобы приехали ко мне.
"А что, если вызвать Марию? - подумал Аугусто. - Эх, если б можно было обнять ее и Антонио!" И он вдруг почувствовал себя почти счастливым.
- И я вызову своих, - сказал Аугусто.
В тот же день, к вечеру, отбыли в другое селение, дальше в тыл.
Колонной командовал лейтенант Ромеро. Строй не соблюдали. Лейтенант сказал: "За мной, друзья". И сам смешался с толпой солдат. Шли полями, покрытыми сухой травой и мелким кустарником. То и дело слышался спокойный, душевный голос лейтенанта. "Да, друзья". Иначе он их не называл. И солдатам сразу стало легче, покойнее. Он нашел единственно нужное слово, подобно матери, которая одна может утешить напуганного ребенка. В сущности, слово это само по себе ничего не значит, но в голосе лейтенанта было столько нежности и тепла. Он говорил "друзья" - и им этого было достаточно.
Селение, в которое они направлялись, находилось неподалеку. Над ним господствовал холм с развалившимся замком на вершине. Целиком сохранилась только башня. Она напоминала трубу парохода, который медленно плыл по пустынному, выжженному солнцем, желтоватому океану несчастной Кастилии.
Селение было разбросанное, ничем не примечательное. Аугусто даже не запомнил его. Остальные тоже. Как железнодорожную станцию, на которую выбегаешь попить воды и перекусить. "Да, селение большое и уродливое". И через несколько месяцев они бы смогли сказать немногим больше. "Пробыли там день, три, неделю…" Вроде случайной станции на пути: "Вышел на какой-то станции выпить. Черт его знает, что это была за станция! Станция как станция". Самая обыкновенная станция. Вот так и это селение. Побыли и отправились дальше.
Ужин был скудным. Все остались голодными. Потом бродили вокруг полевых кухонь, выклянчивая у поваров добавки. Аугусто, Луиса и Патрисио пользовались у этой публики расположением. Изредка им удавалось заполучить кусок заплесневелой колбасы или коробку сардин. Тогда они были счастливы и съедали добычу сообща. Кроме них, в селении квартировал еще кавалерийский эскадрон. Однажды Бороде посчастливилось увидеть завтрак кавалеристов. Завтрак был обильным. В тот же вечер Борода стал их закадычным другом. И немного позже уже клянчил:
- Подайте милостыню хворому страдальцу!
Его непосредственность была восхитительна.
На следующее утро Аугусто выстирал рубашку. Сушить пришлось на кухне. Эспиналь дал ему бритву и зеркало. От холодной воды лицо порозовело. Превращение не обрадовало Аугусто. В голову ему взбрела вдруг нелепая мысль. А поймут ли родные, что пришлось ему выстрадать, увидев его таким чистым, выбритым, причесанным, розовощеким? Поймут ли они, что он пережил, как он их ждал? Ведь никогда ничего подобного он не переживал и никогда никого так не ждал! Но чужую беду легче перенести. Поймут ли они, что "это" было куда страшнее самой тяжелой болезни и могло в любую минуту прервать его жизнь, поймут ли, что он ожидал их, словно на ложе смерти? Аугусто знал, что сестра просыпалась среди ночи в холодном поту, молилась за него, лила горючие слезы. Но поймет ли она его? Поможет ли своей лаской забыть это безнадежное одиночество?
Однако вскоре Аугусто устыдился своего желания разжалобить их, вызвать сострадание Марии с помощью этих детских приемов. Подумал, что родные любят его и так и нет нужды прибегать к столь наивным уловкам.
Сестра с мужем прибыли в машине, которую взяли напрокат. Мария была бледна. Глаза мокры от слез. Брату она улыбнулась с нежностью. Аугусто сжал ее в своих объятиях, крепко расцеловал. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не расплакаться. Антонио, зять, с чувством пожал ему руку, Особого волнения на его лице Аугусто не заметил. Антонио был среднего роста, несколько тучноватый. С большой круглой физиономией. Черты лица правильные, почти красивые, но иссиня-черные глаза были холодны, бесстрастны. Взглянув на него, Аугусто почувствовал какое-то смущение. Точно нашкодивший ребенок. Аугусто знал Антонио очень мало. Познакомился он с ним только на свадьбе, виделся во время каникул в родительском доме и, наконец, прожил несколько дней в их доме, в леонской деревушке, перед самой мобилизацией. Антонио принадлежал к числу людей, которые более склонны к справедливости, чем к доброте. Характер у него был сухой, жесткий. Дома большую часть дня он проводил, запершись в своем кабинете. К столу выходил вместе со всей семьей, но в разговорах участия не принимал. Антонио был старше Марии на пятнадцать лет, очень любил ее, но, казалось, стыдился выказывать публично свои чувства. Нежности Аугусто и его сестры казались ему неуместными, вызывали глухое раздражение и даже ревность.
Антонио отвел шурина в сторону.
- Что с тобой? - спросил он, стараясь придать своему голосу участие,
Аугусто с удивлением уставился на него. Как "что"? О боже, он еще спрашивает!
Они стояли возле скотного двора, где расположилось на отдых подразделение Лугу сто. Помещение было темным, грязным. Возле стены навалом лежали винтовки, искореженные, испачканные, некоторые со следами запекшейся крови.
- Хотелось еще раз повидать вас, попрощаться. Думаю, что и я… что и я… - пробормотал Аугусто невнятно. - Ты не представляешь себе, что "это" такое.
Антонио выжидающе глядел на него. "И только для этого тебе понадобилось… Для этого?.."
- Мы потеряли больше половины людей! Ты не можешь себе представить!..
Антонио, не моргая, продолжал холодно смотреть на него.
В этот момент началось построение первой роты, наиболее пострадавшей. Аугусто не терпелось сказать: "Еще неделю назад в роте было сто двадцать человек. Сейчас - тридцать восемь". Но он удержался. Краска стыда жгла щеки. Взгляд Антонио стал укоризненным. Аугусто подумал, что зять считает его трусом, да еще до смешного сентиментальным.
- Мы решили, что ты ранен, - выдавил он наконец. - И даже сообщили об этом соседям. Прямо не знаю, теперь придется как-то выкручиваться. Что они подумают!
Аугусто понял, что остается один - бесповоротно, навсегда. Теперь все стало простым и ясным. В ближайшие дни их отправят на какой-нибудь другой фронт. И снова пойдут бои со всеми их ужасами. В промежутках же, на переформировании, другие солдаты будут видеть своих родных. Он - никогда, он лишился этого утешения. Его близкие придут только к госпитальной койке или проводить его в последний путь. Родные любили его, он был В этом уверен. И тем не менее, уехав, они будут в глубине души упрекать его, быть может, даже презирать, так ничего и не поняв! О боже! Даже не попытавшись понять! Они отправятся к своему уютному домашнему очагу, хорошо сервированному столу, чистым простыням, милой болтовне в кафе. Какое им дело до смерти! А он, трус, сентиментальный дурак, останется здесь, с ночевками на скотных дворах или просто под открытым небом, с непогодой, холодом, жарой, вшами, жаждой, голодом, смертью, одиночеством… Пусть так!
"Пусть, что бы ни случилось, больше я их не вызову никогда", - размышлял Аугусто. Но после этих горестных мгновений он всецело отдался радости видеть их тут, рядом, подле себя, сжимать руки Марии, ощущать ее губы и влагу ее слез на своих щеках. Аугусто с какой-то меланхолической радостью вдруг представил себе, как в случае его смерти они отвезут его тело домой и будут рассказывать: "В последний раз мы видели его под Гвадалахарой. Он выглядел так-то, говорил то-то. Так-то посмотрел". И эти рассказы перейдут в семейное предание, будут внесены в домашние скрижали.
* * *
Через несколько дней вернулись в захваченную деревушку. Вечер был дождливый. Когда тронулись в путь, начало накрапывать. Потом перестало. В деревушку пришли ночью. Дороги развезло. Солдаты шлепали по лужам. Липкая зловонная грязь облепила солдатские ботинки. Аугусто все это было безразлично. Он увязал в грязи, хлюпал по лужам. "Какая разница! Все равно мы опять здесь!" Непреодолимая апатия овладела им. Ботинки промокли насквозь. Подумал: "Ноги промокли". Затем мысли перенеслись куда-то совсем далеко. Сосредоточиться на чем-либо он не мог. В голове был полный хаос. Что-то нас ждет? Высота, с которой их отвели еще совсем недавно, сейчас, в ночной мгле, выглядела гигантской таинственной ловушкой. До Эль Педрегаля оставалось примерно метров триста.
- Я-то, болван, думал, что мы заслужили хороший отдых, - пробормотал Луиса. - Какого черта нас снова сюда пригнали?
- А ты чего хотел? - отозвался Аугусто, пожимая плечами.
Первые дни прошли в настороженном нервном ожидании - боялись новой атаки противника. Перед деревней возвели каменную стену толщиной в шестьдесят сантиметров и высотой в метр. Дальше расстилалась гладкая, как стол, равнина. Для танков раздолье. Тут их ничем не остановишь.
Так текли дни. Враг атаки не предпринимал. Люди успокоились. Слышались раскаты смеха, песни, соленые шуточки.
Заедала служба. За потери, понесенные батальоном, приходилось отдуваться. Днем подметали улицы, наводили чистоту на скотных и птичьих дворах, служивших казармами, чистили оружие… Ночью - караулы.
Часы текли однообразно, безмятежно. Аугусто болтал с приятелями, помогал отвечать на письма девушек, которые завязывали переписку с солдатами, рассказывал всякие забавные случаи из своей мадридской и барселонской жизни, частенько присочиняя. Бывало, кончив рассказ, он внезапно умолкал, погружаясь в горькое раздумье. Ему казалось, что все это относится совсем к другому человеку: веселому и ребячливому Аугусто, который остался где-то далеко от фронта. И тот, другой Аугусто не имел ничего общего с Аугусто-солдатом! Его родители сообщили по радио, что живут по-прежнему, нового ничего нет. Об Агирре и Хуане Аугусто ничего не знал. И не мог себе представить, что они сейчас, в это тяжелое время, делают в Барселоне. Хуан наверняка изменился. Так думал Лугу сто. Что с ним?
Получив работу, Хуан съехал от бывших хозяев Аугусто - для него это было слишком дорого - и перебрался в дешевенький пансион на улицу Кармен. После ужина они обычно собирались в баре на улице Арагон. Туда заглядывал вместе с товарищами, студентами-юристами, также и Агирре. Они спорили или просто болтали. Иногда играли в домино. Затем расходились по своим делам. Аугусто часто проводил там вечера вместе с Агирре и Хуаном.
Однако Хуан стал наведываться все реже, с тех пор как у него появились деньги благодаря сверхурочным часам, которые уступил ему Аугусто.
- Весь день на ногах. Так устаю, что даже к тебе не могу зайти, - извинялся он.
- Хочешь, я буду заходить за тобой? Можем собираться в кафе на Лас Рамблас.
- Да нет, не беспокойся! Ты знаешь, я теперь после обеда засыпаю как убитый.
Однажды вечером Аугусто решил зайти за своим приятелем. Проходя мимо таверны на улице Кармен, Аугусто увидел его сидящим за домино с какими-то субъектами.
Аугусто зашел.
- Послушай, что ты тут делаешь?
В голосе его не было ни малейшего упрека, но Хуан смутился, словно почувствовав себя виноватым.