ГЛАВА 14
На море разразился шторм. Подходивший к Владивостоку крейсер "Бруклин" швыряло на крутых медно-желтых волнах, через стальные борта хлестали потоки воды.
На флагманском мостике стоял адмирал Остин Найт - командующий Тихоокеанской эскадрой Соединенных Штатов.
- Неласково встречает нас Россия! - крикнул он в ухо флаг-офицеру.
- У моряков, господин адмирал, есть примета: кто в шторм вошел во вражеский порт, тот должен ждать победы, - почтительно отозвался флаг-офицер.
- Глупости! Победу добывают, а не ждут… Поднять пары в котлах…
Над мачтой взвился звездно-полосатый флаг. Крейсер с полного хода проскочил мимо Русского острова и вошел в защищенную горами бухту Золотой Рог.
- Снять чехлы с орудий! - приказал адмирал, уходя с мостика. - Артиллерийским расчетам быть на месте.
Но уснуть адмиралу не удалось. В каюту постучался флаг-офицер.
- Русский катер просит, чтобы его допустили к борту "Бруклина", - отрапортовал он. - С вами по поручению правительства России хочет говорить мэр Владивостока Суханов.
- Требовать могут те, кто имеет силу и власть. - Щека Найта презрительно передернулась. - Мэру просигнальте: приму в воскресенье в двадцать ноль-ноль.
- Слушаюсь! - Флаг-офицер осторожно прикрыл дверь каюты.
В воскресенье после молебна Остин Найт принял председателя Совета в своем салоне. Небрежно развалившись в кресле и не вставая, он жестом пригласил Суханова сесть.
- Ужасная погода, - вместо приветствия проговорил он, - негостеприимная Россия нас встретила бурей.
- Россия гостеприимна для своих друзей, - ответил по-английски Суханов.
Насупленные брови адмирала разошлись, он более благожелательно посмотрел на невозмутимого Суханова.
- Вы владеете английским языком? В этом я вижу хорошее предзнаменование. Не думал, что в Советской России у власти стоят образованные люди.
- По-видимому, вы неправильно информированы…
Найт с дружеской фамильярностью положил Суханову на колено руку.
- Вы так молоды и уже мэр города?.. В нашей стране перед способной молодежью тоже раскрыты все двери.
Мгновение они смотрели друг на друга пристальными, изучающими взглядами.
Найт приказал подать завтрак.
- За дружбу русского и американского народов! - поднимая бокал, провозгласил он.
Суханов пригубил вино, поставил бокал.
- Этой дружбе мешает кто-то в Америке.
- Вы заблуждаетесь, господин мэр. Наша цель - оказать России дружескую помощь. В частности, мы будем охранять транссибирскую железную дорогу от всех, кто вздумает мешать нормальному движению по этой единственной артерии.
- К чему это? Правительство РСФСР и его органы могут обойтись без помощи иностранных держав.
Трубка в стиснутых зубах адмирала вздрогнула и переместилась в другой уголок рта: Остин Найт был раздражителен.
- У нас общие враги, понимаете? Мы знаем, в каком затруднительном положении находится Россия. Прорвав сибирский кордон, азиаты устремятся в Европу. Судите сами, может ли цивилизованное человечество ждать этого равнодушно?
- Именно Россия сдержала конные полчища Золотой Орды, не допустила их в Европу.
- Времена другие, господин мэр!..
- Соединенные Штаты решили, видимо, принять участие во внутренней борьбе России. Заход крейсера "Бруклин" в наши воды обнаруживает ваши истинные намерения.
Ироническая усмешка мелькнула на губах адмирала. Откинувшись на спинку кресла, он закинул ногу на ногу.
- У нас в Америке говорят: "Чего не сможет сделать винчестер, то сделают добрый совет и выгодная торговля…"
- Как бы вам, господин адмирал, понравилось, если бы Россия или другая иностранная держава использовала остров, на котором красуется статуя Свободы, для солдатских казарм и устроила бы маневры, скажем, на Арлингтонском национальном кладбище?
Прямолинейность Суханова все более раздражала адмирала. Он рассчитывал встретить униженного обстоятельствами заискивающего чиновника, а перед ним сидел уверенный в себе человек, подчеркивающий свою независимость.
- Вы, господин мэр, настойчивы. И представьте: мне это очень нравится, в этом есть что-то американское. Ваш патриотизм достоин уважения! Буду откровенен. Мы пришли сюда, кроме того, чтобы не допустить укрепления на Дальнем Востоке Японии. Надеюсь, это между нами.
Адмирал поднялся.
- Будьте покойны, господин мэр, мы искренние друзья России, наша цель помочь ей в тяжелую минуту. Принцип невмешательства был и остается лейтмотивом нашей внешней политики. Мы будем торговать, а разве это плохо? Три вещи проверяются только в трех случаях: стойкость в опасности, мудрость в гневе, а дружба в нужде.
Суханов тоже встал.
- Совет принимает к сведению ваше заявление. О нашей беседе я доложу главе правительства РСФСР товарищу Ленину.
Найт кивнул.
- Председатель Совета Народных Комиссаров Российской республики, господин мэр, в этом может быть совершенно уверен.
ГЛАВА 15
Наташа, обняв худенькими руками колени, сидела под кедром на утесе и смотрела на летающих над Уссури стрижей. С тех пор как она проводила отца, прошло много дней. Мать умерла. Осталась она одна-одинешенька. Только и радости, что письма отца из Петрограда. Зима пролетела, а его все нет и нет. Жить в людях нелегко. Но не захотела девушка обременять семью Ожогиных. Неурожайный год подорвал их скудное хозяйство. Бабка Агаша одна управлялась с коровой да с десятком кур. Как ни возражал дед Сафрон, но пошла Наташа работницей в семью богатого казака Саввы Шкаева.
Веселым перезвоном заливались церковные колокола. В станице началось пасхальное гуляние. На обоих концах улицы парни и девушки водили хороводы. С утеса хорошо видны рубахи парней и пестрые весенние наряды девчат. Гармонисты играли неистово, до ломоты в пальцах.
- Мы с ног сбились, а она рассиживает, - раздалось за спиной Наташи. - Пойдем, нас казачата переплясали.
Девушки принялись тормошить Наташу.
- Не пойду я, девчата!
- Всегда артельная, а тут… - недоумевающе сказала быстроглазая смуглая девушка.
Наташа виновато улыбнулась, поднялась.
- Пошли!
Круг расступился. Наташа притопнула ногой, повела плечами.
- Ходи, горы, ходи, лес! - прозвенел ее голос.
Следом за ней в круг выскочил Колька Жуков в лакированных сапогах, перетянутый алым кушаком. Его сняли с поста начальника милиции, и теперь он был не у дел.
Наташа посмотрела на Кольку и, повернувшись к нему спиной, убыстряя движение танца, взмахнула платочком. Лихо отплясывая присядку, Колька забежал вперед, пропел:
Соболью шубку я купил,
Тебя, девчонка, полюбил.
Жизни нет мне без тебя,
Скажи, что хочешь от меня?
Наташа встряхнула головой, отозвалась:
Я девчонка молода,
Но расту не для тебя.
Прочь с дороги, мелкота,
Пока цела голова!..
Пальцы гармониста замерли на клавиатуре. В тишине всплеснулся чей-то возмущенный возглас, потонувший в общем смехе.
- Играй, дьявол! - крикнул Колька и, швырнув гармонисту горсть медяков, пошел выделывать забористые колена.
Выхватив из рук товарища кусок алого бархата и раскидывая его перед девушкой, низко склонился. Она обошла бархат сторонкой и, вырвав у плетня пук крапивы, швырнула к его ногам.
Продолжая отбивать чечетку, Колька по бархату пошел на девушку. Поводя плечами, та вышла из круга. Колька рванулся за ней. Но она уже уходила с подружками.
- Каторжанка, а норовиста!
Наташа оглянулась. На скамейке, около каменного двухэтажного дома Жуковых, сидели, щелкая орехи, разнаряженные пожилые бабы.
- И что она ему далась - ни кола ни двора.
- Любит. Извелась я вся, глядучи на него. Селиверст волком смотрит, а Микола свое гнет…
Наташа попрощалась с подругами. Пастухи пригнали с выпасов коров, надо было доить. Ее встретила хозяйка Аграфена и хмурый, заросший волосами до самых ушей Савва.
- Шляешься, а коровы не доены.
- Праздник ведь…
- Праздник! - отозвалась хозяйка. - Ты и в праздник жрать тянешься. Дармоеды!
Наташа взяла подойник, пошла под навес. Большая пестрая корова капризничала: переходила с места на место, перебирала ногами.
Сложив руки под рыхлой грудью, хозяйка наблюдала за дойкой.
Наташа приласкала корову, скормила ей кусок ржаного, круто посоленного хлеба, села на низенькую скамейку. Пальцы коснулись набухшего вымени. Пеструха замычала, повернула к ней рогатую морду с влажными фиолетовыми глазами.
- Николай Селиверстыч приходил, - начала хозяйка. - Чего ерепенишься? Казак стоящий, всех статей, ну и хозяйство не малое… И ахвицер… В барынях будешь ходить.
Наташа бросила негодующий взгляд на хозяйку.
- Не бывать этому.
- Эвана! - угрюмо произнес появившийся в дверях Савва.
- А я-то Аграфене по душе был? Обломаешься.
Кончив доить корову, Наташа взяла вилы, стала выкидывать навоз.
- Я в твои-то годы, девонька, - елейным голоском продолжала Аграфена, - тоже думала, откедова берется эта самая любовь? Думала, гадала, пока не обвенчалась. А как окрутил поп, так и поняла: все это от нашей бабьей дури. Пользы от нее ни на грош, а маяты - не дай бог.
- Бросай вилы, Микола-то ждет.
Наташа поглядела на Савву, который стоял поодаль и пухлыми пальцами вертел брелоки на часовой цепочке.
- А вам-то какое дело? Суете свой нос куда не надо.
Шкаев ругнулся, вышел из хлева.
В распахнутые ворота въехал рессорный ходок. С ходка спрыгнул тщедушный мужичонка лет тридцати, с конопатым лицом. Это был Илья, единственный сын Шкаевых.
- Чего рот-то разинула? Убирай коня! - пьяно закричал он. - Эй, Галина, где тя леший носит?
На крыльцо вышла Галя. Увидев, что муж пьяный, она дернула налитым плечом, ушла в дом.
- Я тебе дам, лярва! - сипел Илья, покачиваясь из стороны в сторону. - Поласкаю плетью, будешь ценить.
Наташа внесла подойник с молоком в кухню. Там ее поджидала молодая хозяйка.
- Плакала? Опять обидели?
Наташа ткнулась ей в плечо, всхлипнула.
- Житья, Галюша, нет. Колька вязнет, проходу не дает. Не знаю, что делать. И твои хороши…
- И мне поперек горла встали, - досадливо ответила Галя. - Чуть что, так плетью…
- Уж ежели поперек горла стали, отрежь - и вся недолга.
- Куда уйдешь? Венчаны мы, под землей найдут. Они, мужики-то, до свадьбы ласковы, а потом…
Галя вздохнула.
- Колька с ума сходит. Намеднись с отцом схлестнулся из-за тебя.
- Не люб он мне.
- Не соглашайся, Натка! Сговор у них с Савкой. Савка за золото родного отца продаст. Уходи. Растопчут они твою молодость, испоганят душу. На себе испытала.
В дверях показался Савва Шкаев.
- Чего расселись? - заворчал он, входя в кухню. - Скиснет молоко, дармоеды.
Застрекотал сепаратор. Ему вторила грустная песня Гали:
Ах, молодость, молодость,
Весна моя красная.
Ты когда, когда прошла,
Когда закатилася?
Ах ты, горе горькое,
Неразменная тоска!
Ты когда на ретивое
Горючим камнем полегла?
- Заткнись, все сердце надорвала, - раздался из-за дощатой переборки хриплый голос Ильи.
- А есть оно у тебя?
Потускнели, точно вылиняли жгучие глаза Гали. Она опорожнила переполненный сепаратор и, покручивая ручку быстрыми движениями, снова запела:
Злые люди подружили
Горе горькое со мной…
И в сырой земле - в могиле
Моя радость, мой покой!
Наташа, разливая сливки по кринкам, слушала молодицу.
- Ты, девонька, с Савкой-то-обормотом будь поласковее, не дерзи. Делай вид, что прислушиваешься, он мало-помалу и успокоится. А там что-нибудь придумаем, - оборвав песню, вполголоса сказала Галя.
- Не могу я так!
- Хочешь быть ласточкой - летать учись,, крылышки, девонька, береги…
И Галя стала рассказывать о своей жизни. Росла она сиротой. Позарился отец на шкаевское богатство, согласился на предложение Ильи. Ей тогда шел восемнадцатый год. Долго сопротивлялась Галя воле отца, ушла в другое село. Любила она друга детства Тихона, ждала, надеялась. Хорошие письма слал он ей с фронта. И вдруг зимой нагрянул пьяный отец, сонной скрутил ремнем руки, кинул в розвальни, увез к Шкаеву.
- Так и венчали со связанными руками. Вот и ищи на них управу…
- А как же Тихон?
Галя пожала плечами, вытерла глаза, наполнившиеся слезами.
- Вот так и мучаюсь, - всхлипывая, заговорила Галя. - Не Егорка, давно б в Уссури кинулась…
На следующий день у Шкаевых собрались гости. Илья принарядился в яркую поддевку. Засунув пальцы в проймы жилета, покрикивал на Наташу. Галина не вышла, расхворалась.
Наташа с ног сбилась, накрывая столы. На тарелках, на кружевных бумажных салфетках высились куличи, расписанные сахарной глазурью. Подрумяненный поросенок лежал в огромном блюде, убранном свежей зеленью. Высокая пасха, обложенная крашеными яйцами, стояла посредине стола, окруженная множеством вин и закусок.
- Со светлым праздником, Аграфена Антоновна! - приветствовали гости хозяйку. - Христос воскресе!
- Милости просим выпить, закусить… - суетился Савва.
Разговоры за столом шли обычные: о торговле, о хозяйстве, о политике.
- Как зерно-то удалось сбыть? А я, знаете, не успел: нагрянул Федотка, подчистую в продразверстку сгреб…
- Кому как, а я и самого Сафрона обкручу… Пушнинку в Китай сбыл, чистым золотишком оплатили…
- В Харбине круто Хорват завернул - умен старик… Дай-то бог, энтот вздернет на сук кого надо… В Маньчжурии навел порядочек, пострелял советчиков… Благолепие, сказывают, в Харбине - полицейские, жандармы с медалями, в мундирах, все по-старому… Недолго и нам ждать.
В разгар празднества к воротам подкатила жуковская пролетка. Запряжка дышловая, по-городскому, в конские гривы вплетены ленты, сбруя в серебряных бляхах.
- Со свет-лым прр-а-а-здничком! - еле шевеля языком, поздоровался Селиверст Жуков.
Он бесцеремонно расцеловал хозяйку.
- Слышали новость? - еще с порога объявил Николай Жуков. - Американцы припирают красноштанных… В три дня приказано очистить Приморье… Русанов в Харбин меня в штаб-квартиру вызывает. Уж я теперь за все отыграюсь. Будьте спокойны! Образовано Приморское правительство Дербера, министр внутренних дел - Русанов, министр просвещения - Хомяков… Дальний Восток отделяется от Совдепии…
За столом притихли, не знали, верить ли основательно захмелевшему подъесаулу. Николая окружили, благодарили за хорошие вести, протягивали стаканы с вином. Новость взбудоражила всех.
- Господин подъесаул… Ваше благородие… - то и дело раздавалось в просторном зале.
Николай вошел в азарт. Рисуясь новенькой офицерской формой без погон, прохаживался по крашеному полу и сыпал угрозами.
- Вы б, Николай Селиверстыч, остереглись, - осторожно заметил Илья. - У Сафрона везде уши…
- Плевал я на Са-фррона! Ему с Федоткой висеть на церковной площади… В ногах будут валяться…
Вошла Наташа с подносом в руках. Николай облапил ее сзади, запрокинул голову, стал целовать.
- Христос воскресе!
Наташа вырвалась, хлестнула подъесаула наотмашь по щеке, хлопнула дверью. Жуков побагровел.
- Ну, погоди, чертовка!
Он взял под руку Савву, вывел в сад. Аграфена поставила перед ними на столик водку и ушла.
- За душу взяла, - бормотал Жуков. - Не могу больше! Ты ужо, Савва, постарайся, я в долгу не останусь…
- Да мне чего! Крой, ежели подступишься… Как бы она тебя не пырнула ножом. А я со всем удовольствием.
- Будь покоен, не пырнет. Завези ее к нам на заимку.
- Как бы Сафрон не дознался - застрелит.
- Ну и трусы вы с Ильей! Проси что хочешь.
Жуков достал бумажник. Отсчитал несколько бумажек, кинул на стол.
- Держи задаток! Твое дело доставить девку на заимку, остальное сам обделаю.
Савва взял деньги, сунул за пазуху.
- Рискованное дело… Дешево, однако… Деньги-то, сам знаешь, бумага…
- Это задаток. Как дело обтяпаю - буланого жеребца приведу, а бумажные обменяю на золото.
- Тогда церковный порядок, - крестясь, вздохнул Савва. - Ладно, уж только ради особого к вам расположения, Николай Селиверстыч.
Ударили по рукам и разошлись.
Всю ночь Савва ворочался с боку на бок. Грезился буланый жеребец, золотые империалы. Поднялся чуть свет. Запряг в легкий ходок на рессорах пару коней. Бросил полмешка овса. В нерешительности потоптался около лошадей, оправил сбрую.
Из окошка высунулась Аграфена.
- Куда ни свет ни заря собрался? - зевая, спросила она.
- Не твое дело, - озлился Савва.
Разбудил Наташу. Вышел во двор одетый подорожному, опоясанный патронташем, с ружьем в руках.
Наташа, подрагивая от предутренней прохлады, с недоумением следила за необычным поведением хозяина. Савва молча сунул ей брезентовый плащ.
- Возьми, дорога неблизкая.
- Куда едем спозаранок?
- Дело хозяйское, - буркнул Савва. - Все никак не привыкнешь: куда да почему? На кудыкину гору. Не у маменьки, чай, растешь. Садись!
Наташа свернулась калачиком на ворохе сена и задремала.
Утро теплилось голубыми тенями. Светлела в предутренних сумерках тайга. На небе золотился убывающий месяц. Над Уссури стелился туман. Где-то в клубящейся белизне вспыхивал бледный огонек, скрипели весла в уключинах. Рыбацкой лодки не видно, но блеклый месяц выстелил за ее кормой трепетную дорожку из ртути.
Кони шли размашистой рысью. Встречный ветер полоскал их густые длинные гривы.
Втянув в покатые плечи голову, Савва озирался по сторонам. Наташа заснула. Постукивали о гравий колеса, поскрипывали упругие рессоры.
Кони, роняя ошметья пены и тяжело поводя боками, все медленнее рысили по дороге, вьющейся над обрывистыми берегами.
В полдень показалась заимка. Новый дом и надворные постройки стояли в густой чаще дубов.
Серые волкодавы с лаем кинулись к запотевшим коням. Два поджарых кобеля, подпрыгивая, хватали их за морды. Савва соскочил с облучка, стал стегать собак.
Наташа отстранила хозяина, достала с тележки каравай хлеба, взяла за ошейник серого волкодава, приласкала.
Савва ушел в избу. Коней стал распрягать костлявый долговязый мужик. Собаки окружили Наташу. Она отламывала хлеб маленькими кусочками. Собаки, задрав черноносые морды, вывалив из жарких пастей розовые языки, следили за ее вскинутой рукой.
Звеня шпорами, придерживая рукой шашку в раззолоченных ножнах, с крыльца сбежал Колька Жуков, на плечах его сверкали погоны.
- Наташенька! Какими судьбами?
Наташа отвернулась.
Николай подошел, взял ее за руки.
- Уйди! - крикнула Наташа, вырывая похолодевшие пальцы из его жестких ладоней.
- Теперь, девка, не уйду, - дыша винным перегаром в побледневшее лицо Наташи, хрипло заговорил Николай. - Завтра скатаем в церковь.
- С ума сошел?
- Сошел. Не могу без тебя.
- Не имеешь права. Дед Сафрон узнает - голову оторвет.
Николай расхохотался.