Засядько и Малков ввалились в дзот. и Малков возмущенно зашипел:
- Кто стрелял? Ведь вспугнули!
- Не вспугнули. Джунус его снял. Карточка где?
- Теперь уже не в ней дело…
- Давай-ка ориентируй пробоины, черти карточку. Видишь на кустарнике как бы темную черту? Не видишь? Смотри через пробоины, а потом через прицел. Видишь? Вот там он и кончился. Верно сориентировались.
- Ты смотри… - удивился Малков. - Верно.
- Вот то-то.
- А теперь домой?
- Погодим… Посмотрим, что дальше будет.
А дальше на передовую обрушился огневой налет - били минометы. Ребята сидели на полу дзота, у стен и хоть в душе и мечтали, чтобы шальная мина не врезалась в жиденький накат, все-таки улыбались и даже пересмеивались.
- Все! - решил Малков. - Одного уделали, а фрицы своим налетом расписку выдали: мертвяка приняли.
И в самом деле, когда налет окончился, линия-просека в кустарнике стала гораздо шире.
Видно, санитары вытащили убитого или раненого снайпера.
Когда они возвращались, из землянок выскакивали бойцы и спрашивали:
- Убрали?
Ребята не отвечали, но по спокойному, умиротворенному их виду все понимали - снайпера убрали.
Старшего лейтенанта Басина они встретили возле его землянки - он надраивал сапоги.
Выпрямился, улыбнулся и, протягивая руку, поздравил:
- Как говорят, с полем. Быстро. Думал, дольше будете возиться.
- Повезло, товарищ старший лейтенант. Всей придумки так и не использовали.
- А кричал у вас кто? Засядько?
- Он…
- Хороший голос. Прямо хоть в театр. - Снайперы засмеялись, а Басин посерьезнел. - Слушайте, Жилин, я приказывал подобрать еще людей. Подобрали?
Все время разговора снайперы стояли вольно, а тут мгновенно подобрались и замерли: разговор пошел серьезный.
- Никак нет, товарищ старший лейтенант. Оружия нет. Если б еще хоть пару снайперских винтовок, можно было бы и четырех взять. И уж в крайнем случае нужно хоть пару биноклей. Фриц пошел такой, что простым глазом заметишь не сразу.
Басин задумался и кивнул.
- Командиру полка я о вашей охоте доложил. Сейчас иду в тыл. Поговорю еще, а вы подбирайте кандидатов.
- Есть подбирать кандидатов, товарищ старший лейтенант! Только если вы в тылы… Так простите, товарищ старший лейтенант… Может, я что не так… но только… - Костя вытянулся и выпалил:
- Товарищ старший лейтенант! Зайдите к Колпакову. Я был у них… видел. А? Товарищ старший лейтенант?
Голос у Кости срывался, смуглое лицо потемнело - кровь прилила к щекам. Басин посмотрел на него с интересом и поначалу даже недовольно, потом пожал плечами.
- Не знаю… может быть, и зайду.
- Ой, как бы здорово было! Так я сейчас передачку организую. Можно, товарищ старший лейтенант?
Он был настолько простосердечен, что Басин не мог отказать - сам лежал в госпиталях и понимал Жилина.
- Ну что ж… Давай.
Костя ринулся к командиру хозвзвода, вымолил у него фляжку водки в счет будущих пайков отделения и кусок сала потолще, в середине которого еще теплилась живая розоватость. От себя старшина передал еще и горсть сахара-рафинада. Когда Костя забежал в землянку комбата, тот уже был готов к путешествию в тылы - в шинели, в начищенных сапогах, свежевыбритый, пахнущий одеколоном. Он покачал фляжку на руке и недовольно сказал:
- Разлагаешь своих подчиненных. Ведь не положено…
- Пусть уж лучше тут будет не положено… А там… Там пусть положат. Я видел… Знаю…
Пусть хоть по маленькой.
Басин припомнил свое лежание в госпиталях, глаза у него сузились, лицо посуровело.
- Ладно. Попробую. - Он сердито посмотрел на Жилина. - Балую я тебя, газосварщик.
Ох, балую.
Он развязал свой вещмешок и небрежно бросил туда сверток с гостинцем и фляжку.
Легли спать пораньше. Ребята быстро захрапели, а Костя опять думал о Марии, о том, что не так они простились, как следовало. Он ясно представил ее милое округлое лицо с чуть вздернутым носом, серьезные серые глаза и яркий полный рот. представил ее статную темную фигуру на фоне белых сугробов и стылого и потому сероватого белья и вдруг вспомнил то, что его подспудно волновало каждый раз, когда он вспоминал о Марии.
Белье! Белье, которое она бросила на слабо поблескивающий снег, когда пошла ему навстречу! Это стылое сероватое белье начисто сливалось с сугробами, потому что поблескивало точно так же, как и снег. Вот в чем дело: белье было в льдинках-блестках. А их маскировочные халаты, их каски - гладкие. Они не блестят, на них нет снежинок-блесток. Потому и фриц попался - он казался неживым, чуждым на искрящемся, розово-свежем снегу. Костя разбудил Жалсанова и спросил:
- Ты как фрица заметил?
- Хорошо, понимаешь, виден был. Сам удивился - снег молодой, все белое, он тоже белый, а - видно.
- Все правильно. Все… Ладненько. Спи, с утра проведешь опыт.
Джунус заснул сразу, а Костя еще долго ворочался - думал.
Глава десятая
Проснулся Жилин все равно раньше всех и побежал к комбату. Басин только что вернулся с обязательной предутренней проверки передовой.
А-а, знаменитость, - сказал он весело я протянул руку.
Костя шагнул навстречу протянутой руке, настороженно поглядывая на Басина. Он был в новом светлом свитере, воротник которого выпустил на гимнастерку.
И тут Костя увидел алый прямоугольник - "шпалу". "Шпала" торчала непривычно, в окружении пятен от вынутых квадратов. Выходило, что старшему лейтенанту присвоили новое звание - он стал капитаном.
Глаза у Кости вспыхнули - он всегда умел радоваться чужим радостям, - и он подумал: вот и догнал Басин покойного Лысова. Наверное, какая-то тень проскользнула по его лицу и капитан понял Жилина, потому что, принимая поздравления, сказал вроде бы небрежно, но расчетливо:
- Это еще с курсов… за мной идет… Вот и пришло. - Он засмеялся. - А приятно!
Костя тоже засмеялся, кивнул и подумал: капитан помнит неточности статьи и подчеркивает, что не она повлияла на его повышение. Да так оно и есть, должно быть, миролюбиво решил Жилин и опять улыбнулся, разделяя радость комбата.
- Так вот, Жилин, снайперку, пока одну, нам дадут. Бинокль тоже пока один я для тебя выклянчил. У Колпакова был, ему много легче. Передачу отдал. - Комбат усмехнулся. - Там, говорят, за ним ухаживает одна. Так что все в порядке. А вот насчет водки…
Если бы Басин сказал, что водку он выпил с другими, поздравлявшими его с новым званием, Жилин не только бы не обиделся, а скорее пожалел бы, что передал не совсем полную фляжку. За такое дело сам бог велел опрокинуть, и не по единой. Но Басин сказал иное:
- А насчет водки все получилось не так. Оказывается, в медсанбате задержали всех раненых из нашего батальона. Ну и сам понимаешь - не могу же я у одного побывать, а к другим не зайти. Вот так и разошлось. Извиняешь?
Жилин не то что извинял. Он радовался. Радовался, что ему повезло на настоящего командира, - ведь капитан Басин по всем самым жестким довоенным приметам настоящий кадровый командир: умный, строгий, подтянутый и дело и людей знающий и любящий. Но есть в нем еще и нечто от той удивительной гражданки, на которой многое не так, как в армии (Жилин по молодости не знал армии тридцатых годов, когда жилось именно так, как ему теперь нравилось).
В той гражданке начальник цеха, не говоря уж о мастере, мог и потребовать и поручиться, но - на работе. А как только вышли за ворота цеха - там извините. Там иные обычаи и понятия. Там ты можешь десять раз быть начальником, а в товарищи тебя не возьмут. Но если ты человек, то и в цеху тебе и уважение и прощение твоих промашек - у кого их не бывает, и за цехом ты человек свой, хоть в трамвае, хоть в застолье. Вот таким казался Басин Косте Жилину. И он радовался этому.
И комбату нравился Жилин - насмешливый, независимый, ловкий и, кажется, бесстрашный. Расчетливо бесстрашный.
"Настоящий рабочий парень, мастеровщина. Не знает - выучится, не умеет - придумает. Даже на вид и то приятный".
- Ну вот, товарищ сержант, я тебе все и доложил. А ты мне что доложишь?
Костя рассказал о своих наблюдениях, и комбат посерьезнел.
- А что ты думаешь… вполне вероятно. - Прикинул что-то свое и решил:
- На охоту не выходить, опробуем маскировку вместе.
Когда Жилин ушел, Басин прилег и стал вспоминать вчерашний приятный день: поздравления, беседы с командиром полка, в отделе кадров дивизии и медсанбат. Правда, случилась и некоторая непредвиденная неувязка. Прощаясь с командиром медсанбата и его замполитом, он встретился с молодой и, кажется, красивой женщиной, которая приходила к Колпакову. Поглядывая на него весело и, пожалуй, кокетливо, женщина эта попросила Басина взять ее на передовую.
Комбат не слишком удивился этой просьбе - и раньше, особенно минувшей тяжкой зимой, женщины во множестве просились в строй. Призывали по санитарным, связистским и иным не вполне строевым специальностям. Эта сразу попросилась в повара.
- Готовить умею, а ваш наряд на кухню будет поменьше.
И это ее объяснение, да еще, конечно, белозубая (милая, но не робкая) улыбка расположили Басина. Когда из рот посылали наряд на кухню, намерзшиеся на передовой бойцы норовили прежде всего отоспаться и потому работали не слишком уж напряженно: и мерзлую картошку половинили, и дрова рубили кое-как, только-только на подтопку, и вообще… Не чувствовали себя хозяевами. И она знала это, а значит, знала и армию. Иметь же на кухне лишнего человека, болеющего за дело, с которого можно спросить за это дело, - очень и очень важно. Находясь в приподнятом и несколько расслабленном состоянии, Басин сразу пошел с женщиной в четвертый отдел штаба. Там пообещали провернуть ее призыв: люди понимали, что кухня - дело великое. Они знали, что там, где рядом с армейскими поварами орудовали и женщины, кормежка бывала и наваристей и, главное, вкусней.
Когда они расстались, Басин, как истый мужчина, поглядел ей вслед. Он не мог не отметить, что этот его возможный боец, кроме всего прочего, обладает еще и отличной фигурой. Припомнив ее веселый взгляд, сдержанную, чуть загадочную, даже, пожалуй, хитроватую улыбку, усмехнулся: а чем черт не шутит, когда начальство спит… Ведь хороша!
Басин не предполагал, что этот день на многие месяцы вперед в чем-то определял его судьбу…
То, что он, получив звание, пришел в медсанбат к бойцам своего батальона, принес фляжку и даже чуть пригубил с ними, стало для него лучшей характеристикой. И медсанбатовцы и раненые много и долго рассказывали об этом дне, вырисовывая для себя образ настоящего командира-единоначальника.
- Ведь что у нас получается, - убежденно говорил замполит медсанбата, - забота, внимание к подчиненным стали как бы обязанностью политработников, а командиры остались в стороне. - Замполит, видимо, тоже искал оправданий реформе - отмене института комиссаров. - И если бы все поступали так, как этот комбат, дело пошло бы много лучше.
Раненые рассуждали по-иному: поджал Верховный, вот и зашевелились. Может, и другие вспомнят, как должны жить настоящие командиры, и вспоминали Чапаева.
- Тот ведь как говорил? "Я тебе в бою командир, а после боя приходи, я обедаю - и ты садись, я чай пью - и ты со мной чай пей". И правильно! Потому что одно дело делаем.
О басинском поступке спорили, гадали, не подрывает ли такое поведение авторитет командира-единоначальника, нет ли в поступках комбата опасного панибратства, заигрывания с подчиненными. Но так или иначе, а дивизионная молва признала Басина самобытным и перспективным командиром.
Сам Басин ничего не знал об этой молве, о своей славе. Он думал только о своих батальонных делах. Поспав до восхода солнца, он вместе со снайперами вышел на занятия и проверил жилинское предложение: маскировочные халаты и каски спрыснули водой так, как спрыскивают хозяйки белье перед глажением, и вываляли в снегу. Снежинки быстро примерзли к мокрому и поблескивали весело и затаенно. Басин откровенно радовался.
- Ну молодцы, ну рабочий класс! И на войне рационализацию не забыли. - Он улыбался широко и торжествующе - умел радоваться чужим удачам, но вдруг посерьезнел и задумался. - А что ты думаешь, Жилин… Об этом стоит доложить - пусть и другие пользуются.
Жилин так и не узнал, докладывал ли Басин по команде или нет, на следующий день его неожиданно вызвали к замполиту.
В просторной, отрытой снайперами и обихоженной саперами землянке, пахло хвоей и красками - на длинном столе лежали полосы бумаги (в батальон часто наведывались журналисты из дивизионной и армейской редакций, и Кривоножко выклянчил у них типографской бумаги-срыва). Замполит смело, даже чуть небрежно работал кистью:
"Каждому взводу - кочующую точку".
- Садись, Жилин. Нужен твой совет. - Он отложил лозунг и взялся за второй. - Вот затеваем новое дело - кочующие огневые точки. Разумеешь?
- Смотря как понимать… - уклончиво ответил Костя, с легкой насмешливостью и недоумением поглядывая на Кривоножко, - таким он его не видел.
Ни былой обиды, ни тем более прежней суровой озабоченности, сочетавшейся с некоторой величественностью. Были деловитость и некоторая приподнятость духа: человек делал интересное дело.
- Система, Жилин, получилась такая: загнал нас противник в норки, мы и сидим, радуемся - не дует. А нужно сделать так, чтобы противник все время жил накаленным, чтобы он лишился своей спеси. Для этого нужно думать и думать. Мыслить! Где взять силы, чтобы прижать фрица? А разве у нас ее мало? Одних пулеметов сколько, но все сидят и молчат. Так вот эту политическую и психологическую задачу можно решить тактически: на каждый пулемет подготовить две, три, а то и четыре временных огневых позиции. Вышел, пострелял или ответил на вражеский огонь и - в укрытие. В дзот!
Понимаешь? Каждый пулемет должен кочевать с одной огневой на другую, чтобы противник не мог его засечь… как, например, во время разведки боем. Придавил он нас тогда. А почему? Да потому, что по норкам сидели. А снайперы кочевали! Верно ведь? Вы ведь каждый раз стреляете с новой позиции?
- Н-ну… почти всегда. Но дело - стоящее.
- Вот! На собраниях и так… в личных беседах все - то же говорят - стоящее дело, однако сами вылезать из-под накатов не спешат. Побаиваются. Просят, чтобы днем их прикрывали снайперы. Можно организовать взаимодействие? Как ты мыслишь? - Жилин не спешил с ответом, и Кривоножко выпрямился и многозначительно сказал:
- Подчеркиваю - дело политическое. А ты кандидат партии и должен уметь думать.
- Это я понимаю… Прикрыть - прикроем… Только в таком кочевье нужно бы порядок навести. А то если каждый начнет в свою дуду дудеть…
- Молодец! - перебил его Кривоножко. - Сразу понял главное. У меня в этом вопросе некоторые разногласия… с комбатом. Он говорит, что никакого порядка в кочевье заводить не нужно. Фриц может быстро засечь этот порядок и заранее подготовить контрмеры. А мне кажется, что для организации взаимодействия такой порядок нужен.
Ты как считаешь?
- А что считать? Если днем, так лучше действовать по порядку, по графику, что ли… А ночью, когда мы прикрыть все равно не сможем, то, как считает капитан, кому как сподручней.
- Тогда так и решим - займись взаимодействием. Это тебе мое партийное поручение.
Дело новое, упустить нельзя. Под Сталинград отсюда никто из фрицев уйти не должен.
Понял?
Капитан посмотрел вслед Жилину и усмехнулся. Странно, но факт: нелюбимый им Жилин сейчас ему явно понравился. Вероятно, таким - независимым, когда дело касается его профессии, мастерства, немногословным - и должен быть настоящий солдат, специалист. Что ж разговаривать, когда "само дело кажет".
Теперь капитан вздохнул - дело-то и ему кажет. С тех пор как он занялся этими самыми кочующими огневыми точками, он как бы заново увидел и оборону и людей, ее занимающих. Сколько, оказывается, возможностей она таит в себе и сколько неприятностей. Как неравномерно растрачиваются силы бойцов. Седьмая рота Чудинова, самая активная и веселая, занимает самый плохой участок - в лощине. Как оттепель - вода заливает траншеи, разрывы мин или снарядов в ней опасней всего, особенно когда разрыв приходится посреди лощинки. Осколки не уходят вверх, а секут склоны. В них же - землянки. А восьмая рота сидит в удобных, построенных ее предшественниками укреплениях и, в сущности, отдыхает.
Надо бы хоть изредка менять роты… Но - не он здесь командир. Он может только предлагать.
Все чаще и чаще Кривоножко ловил себя на том, что задумывается не только о политработе, хотя и ее хватало, потому что люди показывали себя порой совсем не с той стороны, с которой привык их видеть замполит. Он все чаще и чаще оценивал их не по словам, не по поступкам на людях, а по тому, как они вели себя один на один с противником. Оказалось, что иные из тех, к кому он благоволил за их рассудительную речь, готовность выполнить любое задание, не говоря уж о приказе, удивительно покойно относились к поведению противника:
- А чего его задевать? Молчит - нам легче.
А вот те, кто кипел, спорил - тот на передовой, не упускал случая нанести урон врагу, и если это получалось, откровенно радовался и хвастал, а если не получалось, что-то выдумывал и опять кипел и спорил.
Политработа все чаще и все глубже переплеталась с тактикой и огневой, и хотел того капитан или не хотел, а он был вынужден заниматься этой тактикой ежедневно и, можно сказать, ежечасно. Должно быть, поэтому ему и по-новому понравился Жилин: оба занимались одним общим делом и ценили людей по тому, как они выполняют это дело…
Глава одиннадцатая
Противник же в эти дни будто осатанел. Как в начале войны, он обстреливал каждую подводу, каждого бойца; его огневые точки - ручные и станковые пулеметы - патронов не жалели. В иное время такая резко возросшая боевая активность врага наверняка вызвала бы тревогу, ожидание наступления или еще какой-нибудь вражеской каверзы. Но в эти дни все озарялось Сталинградом, все понимали, что если там в окружении сидят сотни тысяч фрицев, здесь он не пойдет. И никто не знал, что как раз в эти дни ударная танковая группа фельдмаршала Манштейна упрямо пробивалась к окруженным, и сидевшие здесь немцы получили приказ усилить нажим.
На всей передовой вдоль Варшавского шоссе, а может, и дальше, вспыхивали беспрерывные перестрелки, артиллерийские дуэли, налеты, поиски разведчиков и короткие, стремительные бои за какой-нибудь сожженный. оставшийся только на карте населенный пункт или безымянную высоту.