Вот почему Басин обрадовался приходу Кривоножко.
- Ну, как там? Тихо? - с полуулыбкой спросил Басин, когда Кривоножко закрыл за собой дверь НП.
- Да не очень и тихо… Готовятся… - улыбнулся Кривоножко.
- Неужели все заметили? - встревожился Басин, сомнения, что все-таки жили в душе, окрепли. Ведь если заметили все, так дело серьезное…
- Что заметили? Что Новый год подошел?
- Так что, к Новому году готовятся?
- Ну а как же? Обычай, он и есть обычай… Мкрытчан, например, грозится угостить шашлыками - намариновали несколько котелков.
Басин нахмурился.
- Там не о шашлыках думать нужно.
- О разведке противника? - небрежно, даже как бы с насмешкой, спросил Кривоножко. - Что нужно сделали, пойдет - встретят. Не пойдет - и так обойдутся.
Легкость, которая прозвучала в словах замполита, и успокоила и огорчила. Люди и его замполит осмелели, но еще не понимают обстановки: ведь сменились части противника.
А это чаще всего бывало перед наступлением. Но Басин не успел объяснить всю сложность положения, потому что Кривоножко, все так же спокойно и чуть небрежно, сообщил:
- Мкрытчан просил передать - соседи тоже считают, что перед ними сменился противник. Но общее заполнение передовой явно уменьшилось…
- Не понял… Как это - общее заполнение передовой?
- Ну, солдат на ней стало меньше. Огневых средств. И только вот здесь, на стыке, народа прибавилось.
Вот оно что… На стыке флангов. На том самом уязвимом месте обороны, который полагается укреплять и защищать особенно надежно, но до которого почему-то всегда не доходят руки в надежде, что руки дойдут у соседа. Так уж повелось - противник всегда нащупывал эти самые стыки флангов, границы между соседствующими подразделениями и частями, и наносил по ним удар. Такой удар чаще всего приносил успех, соседи ведь надеялись друг на друга… Что ж удивляться, если и новый противник нанесет удар в стык и батальона, и роты, и полка - самое удобное место.
"А они там шашлык маринуют… Бастурму", - сердито подумал Басин и полез за картой.
Если верить тем шумам, которые подсказали Басину новый стык-границу нового противника, так его силы собираются как раз у этого самого стыка. Зачем? Ведь еще никто не слышал, чтобы противник начинал наступление со своего стыка. А вот замаскировать, не дать противнику его нащупать - святая обязанность любого командира любой армии.
И все происшедшее за день и раньше, и здесь, перед Басиным, и гораздо дальше, под Сталинградом, сразу осветилось одной вспышкой-догадкой.
Там, далеко на юге, фрицев бьют. Резервов у них нет. Их надо выискивать. И вот здесь, на Варшавке, и выкраиваются эти резервы. Одни подразделения и части растягиваются по фронту, а другие тем временем выводятся в резерв. Именно так поступило в свой час наше командование, растянув дивизию, в которой служил Басин, и выведя в резерв соседнюю.
Как раз так собирался сделать и сам комбат - растянуть роту Мкрытчана, а один взвод вывести в резерв, на боевую учебу.
И вот растянутая часть или соединение противника, чтобы скрыть свой стык с соседом, свои границы, решает именно на стыке нанести удар или провести разведку. чтобы мы посчитали, что все идет как прежде: никакого стыка нет, никакой смены не произошло…
Все как будто сходилось и выстраивалось в стройную систему.
- Соседи отхода не замечали? Или смены частей?
- Раньше, говорят, машины шумели. Да и у Мкрытчана замечали… так. мелочи…
Ох, эти мелочи!.. Слишком часто они-то и становятся главным.
Басин приказал телефонисту вызвать поддерживающих полк артиллеристов, поздравил уже веселых и шумных командиров с Новым годом и попросил их подготовить огонь по глубине немецкой обороны.
- Главное, в тот район, где мои сегодня сожгли немецкие машины.
- Ты что, капитан, и под Новый год собираешься воевать? - притворно удивился командир гаубичного дивизиона. - В будни воюешь, а теперь и в праздник?
- А что делать? - так же притворно вздохнул Басин. - Такая жизнь.
Это веселое притворство понравилось обоим. Басин был уверен, что артподдержка обеспечена.
- Знаете, - обратился он к Кривоножко, как всегда избегая называть его и по должности и по фамилии - что-то еще мешало обоим устанавливать более короткие отношения, - мне кажется, что противник оттягивает от нас силы в резерв.
- Вполне вероятно. Кавказ зашевелился…
- Вот я и думаю, а вдруг и нам придется зашевелиться?..
- Когда - вот вопрос…
Они помолчали. Кривоножко уже совсем собрался уходить в седьмую роту, но в это время справа звонко и требовательно застучали станкачи.
- Мкрытчана! - крикнул Басин телефонисту.
В землянку вбежал связной комбата Кислов, поправил шинель под ремнем и доверительно, словно сообщая нечто приятное и долгожданное, доложил:
- Товарищ капитан, фрицы полезли.
С НП все траншеи девятой роты не просматривались - их скрывал срез амбразуры. Басин крикнул Кислову: "Наблюдай!", подхватил протянутую телефонистом трубку, а второй рукой потянулся за каской.
- Что там у вас? Мкрытчан?
- До взвода противника выдвинулись за свои проволочные заграждения. Соседи и мои станкачи открыли огонь.
Сомнения сразу исчезли. Все подчинилось обстановке.
- Зачем спешили! Пусть бы лезли дальше!
- Я и сам так думал, но соседи… Да и у меня пулеметчики молодые. Напряжение, понимаешь… Нервы не выдержали.
- Ну ладно… Я им сейчас устрою концерт, чтоб они на всю жизнь запомнили! - И мстительно добавил:
- Надо на их психику давить. Ломать психику!
Басин вызвал минометчиков и артиллеристов и попросил дать хороший огневой налет и по первым траншеям и по глубине обороны противника.
Артиллеристы еще не открывали огня, а Басин уже доложил командиру полка о событиях и своих решениях и добавил:
- Я - в траншеях! Здесь за меня замполит.
Командир полка кашлянул и сердито спросил:
- Ты в нем так уверен?
- Товарищ первый, он же воюет полтора года. Научился.
Басин даже не взглянул на Кривоножко, и тот понял, что к нему пришло настоящее, боевое признание. Оно радовало, укрепляло, но и требовало отдачи.
Небо поднялось еще выше, звезд стало больше, я мороз окреп. Трассы на правом фланге батальона сходились веерами у едва заметных - черточками - проволочных заграждений. Первые минные разрывы, как и просил Басин, легли за ними, в траншеях противника. Затем загрохотали снаряды и в глубине вражеской обороны.
За Варшавкой багрово вспыхнули выстрелы, и на нашу оборону упали первые снаряды и мины. Но противник бил неточно и вяло. Наши пулеметчики, поднаторевшие бегать с одной огневой на другую в качестве кочующих огневых точек, быстро скрылись под укрытия.
Нелепо начавшаяся и вяло протекавшая разведка к закончилась бестолково - перестрелка то вспыхивала, то замирала, словно противник никак не мог принять окончательного решения, Казалось, что немецкие разведчики нарочно не поползли дальше своих проволочных заграждений, нарочно раскрыли себя, чтобы побыстрее убраться под накаты: Новый год, он и есть Новый год.
Басин крепко растер озябшие руки - второпях забыл рукавицы на НП, и спросил у следующего за ним Кислова:
- В случае чего найдем, чем Новый год встретить?
Кислов озабоченно кивнул:
- В случае чего, конечно, найдем… Но наперед - лучше б загодя.
Басин рассмеялся:
- Сам видишь, какое "загодя" получилось, А если б серьезное?
В блиндаж он не вошел, а влетел - деятельный, веселый - и перебил приготовившегося к докладу Кривоножко:
- Так мы будем отмечать или не будем?
- Думаете, на этом все и кончилось?
Басин вспомнил командира хозвзвода и опять рассмеялся:
- Считаю!
- Сил у них нет?
- И силенки не те, и мы не те… Многочисленные факторы, так сказать.
Но разойтись по своим землянкам они не спешили. Еще прошлись по ротам, поздравляя и заодно проверяя несение службы, а уж намерзшись, отправились по домам…
Очень это хорошо, когда на войне есть хоть временный, но дом.
Глава шестая
Малков и Засядько уже возвращались из ближнего леса, когда услышали трели станкачей, а потом и артперестрелку. Оба отметили, где рвутся снаряды, и Малков выругался:
- Вот гадство… Ведун какой… Жилин. Как знал. Бросать придется, - он потряс охапкой елового лапника.
- Зачем? - пожал плечами Засядько. - Все равно ж идем к передовой.
Они побежали - легко и споро.
И все-таки в землянку они ввалились запыхавшимися, ожидая, что сейчас же придется хватать винтовки я бежать на передовую. Но в землянке шла молчаливая, сосредоточенная, в чем-то даже отрешенная работа: снайперы слышали перестрелку.
Кропт даже хватался за винтовку, но Жилин остановил его:
- Не дергайся! Работу, коли начали, надо закончить.
И они доклеивали последние игрушки, прислушиваясь к перестрелке, как прислушиваются только на войне - всем телом.
Вздрагивала и гудела мерзлая земля, сочились прахом накаты, а ребята делали свое предпраздничное дело: Засядько скрутил хвойные гирлянды и протянул их крест-накрест под накатами, потом пристроил лапник на стенах и перевил его блестящей фольгой из микрофарад. Кропт собрал остатки цветной бумаги и разукрасил и лапник и гирлянды.
Джунус довольно щурился - такой праздник он, степняк, видел впервые, - потом полез в вещмешок, вытащил заветную, очень дорогую на передовой бумагу и стал вырезать из нее цифры - "1943". Костя, сказав; "Ага, ты, значит, так…" - стал вырезать из остатков буквы и выклеил лозунг: "Москвичам - ура!" - Я думал, ты в шутку насчет москвичей, - поморщился Малков.
- А я думал, ты догадливей или хоть читать умеешь, - засмеялся Костя. - Раз мы прикрываем Москву, значит - москвичи! На юге - сталинградцы, а мы - москвичи.
Перестрелка утихала, Кропт и Засядько отнесли к комбату и замполиту убранные елочки.
Хвоя гирлянд отмякала, источая острый и печальный аромат. В печи несмело потрескивали дрова, сквозь щели иногда пробивался дым, и по землянке плыл горький запах пожарищ. Ребята присели вокруг стола и примолкли.
Жилин вспоминал свой Таганрог, гадая, будет там оттепель или над городом встанет высокое небо с яркими, гораздо ярче, чем в этих местах, большими звездами. Раньше елки привозили в Таганрог или с Кавказа, или откуда-то с севера. Под немцем их никто не привезет… И как же, должно быть, грустно на темных улицах - ни скрипа снега под ногами, ни песни, ни смеха… Только на акациях с костяным мертвым стуком подрагивают не сорванные осенними верховками коричневые стручки.
Нахлынула такая тоска, такая, близкая к отчаянию, беспросветность, что Костя сжал зубы, чтобы сдержать навернувшиеся злые и грустные слезы. Сколько ж еще пути, сколько ж рисковать собой, чтобы добраться до милых улочек, увидеть серое ласковое море. услышать музыку и песни праздника… Чего они чикаются там, на юге? Неужели ж он так силен, этот фриц? Силен, силен фриц… Когда наступали от Москвы - видели. И слишком уж далеко шагать тем ребятам на юге, да еще и все время оглядываться - как-никак, а триста тысяч фрицев сидят у них в тылу. А ну как прорвутся? Как еще тот Сталинград откликнется…
Запах хвои все настойчивей напоминал о прошлом, но о каком. Костя никак не мог угадать, пока наконец не вспомнил первый день в избе дивизионного дома отдыха. Там тоже пахло деревом, хвоей, но еще и сухим, домашним теплом. Он сразу вспомнил Марию, но привычного радостного покалывания в сердце не обнаружил - явилась чуть насмешливая грусть.
"Одна маскировка, а не любовь… - Но тут же устыдился насмешливости и справедливо решил:
- Какая б ни была, а - любовь".
И он ощутил и нежность к Марии и нечто похожее на гордость: сумел-таки на войне, на передовой, узнать то, что не всякий узнает в мирной жизни…
В дверь постучали ногой - глухо и разнотонно. Стук в дверь давно был признан на передовой пережитком былой культурности - и Костя небрежно крикнул:
- Ну, кто там, обратно? Входи!
Из-за двери ответила Мария:
- У меня руки заняты! Откройте!
Засядько метнулся к двери и впустил Марию. Она несла перед собой на вытянутых руках нечто такое, что Джунус от удивления приподнялся, а Костя ринулся ей на помощь.
Мария осторожно не то что положила, а спустила с рук это нечто на стол, торжествующе выпрямилось и как фокусник - резко, но изящно - сдернула тряпочку.
На столе лежал великолепно подрумяненный пирог, и от пего тянул сильный, перебивающий даже запах хвои и ружейного масла, аромат свежего хлеба, кислой капусты и еще чего-то невыразимо дорогого, домашнего - отчего ребята по-детски подшмурыгнули, а Малков подозрительно засопел и отвернулся.
Мария выпрямилась и смотрела на пирог так, как смотрят, наверное, художники на дорогое для них произведение, потом накинула на пирог тряпочку и подняла сияющий взгляд на странно посмурневших ребят, в глазах у нее мелькнул испуг. Но ребята уже поняли, что пирог испечен для них и, подстегнутые ее испугом. душами потянулись к ней.
Она почувствовала это в поняла их.
- Господи, я уж подумала, не беда ли какая. - Убрала под ушанку выбившуюся прядь, огляделась и восхищенно протянула:
- Молодцы-то какие. Ну, гульнем сегодня Может, только тут в увидели ребята ее румяные - не то от огня плиты, не то от мороза - щеки; ее веселые и бедовые темно-серые глаза с прозеленью; полные, хорошо, резко очерченные губы, алые, почти как вишни, и ее статную фигуру. В этот раз она показалась особенно женственной и особенно привлекательной - Мария была не в стеганых брюках, а в юбке и в чулках. Телесного цвета чулках, подаренных когда-то Костей - светлых, необыкновенных! Такого снайперы не видели больше года, и это поразило их еще сильней, чем пирог.
- Подождите меня, мальчики. Закончим дела и тогда отметим. Хорошо? Мы там еще кое-что наготовили.
Она не вышла - упорхнула, хотя и не могла сделать этого: все-таки она была рослой и в теле, но все у нее получалось так стремительно и так ладно, что всем показалось - упорхнула.
Когда она ушла, размякшие ребята вначале переглянулись, а потом посмотрели на Костю, и он уловил хоть добрую, но зависть.
Собрались вместе около полуночи, как положено, проводили старый год, степенно закусили кто салом, кто зайчатиной, которую Мария приправила даже чесноком - где она его разыскала, оставалось ее тайной - и уж только потом досмотрелись, что на пироге есть дата: 1943 год. Мария перехватила их взгляды и стала резать пирог, приговаривая:
- Дай-то бог, чтоб и новый год был такой же румяный и удачный, и чтоб было в нем побольше приятной начинки, и чтоб шел он на здоровье и радость, и чтоб все сложилось, как он сложился и выпекся!
От этой немудреной присказки-тоста стало весело и по-домашнему тепло. Но к пирогу не прикасались - ждали полуночи. Когда рад передовой прокатились нестройные винтовочно-автоматные залпы, где-то далеко ухнуло несколько пушечных выстрелов, и сквозь тусклое оконце землянки пробился свет ракет - красных, зеленых, желтоватых, и на лапнике, гирляндах и елочке прокатились россыпи огней, повторенные фольгой и влажными, оттаявшими иголками, Костя Жилин встал, поднял кружку и по праву старшего сказал:
- Главное, что дожили мы до того дня, когда можем встретить Новый год! Выходит, что недаром мы оборонялись и кое-чему научились. Так давайте выпьем за то, чтоб в новом году научиться наступать получше, чем мы научились обороняться. И пусть в наступлении подойдет к нам победа. Вот за нее, матушку-победу, и выпьем!
Наливали помалу - в новогодье, хоть в армии, хоть в гражданке, не принято пить помногу - и потому выпили за победу одним духом: очень уж хотелось победы.
Вот тут и пошел в ход пирог - и в самом деле вкусный, чуть отдающий сдобой, славной кислинкой от вымоченной капусты и еще чем-то очень домашним, праздничным. Мария раскраснелась, подкладывала и ухаживала. словно ненароком касаясь то рукой, то бедром размякающих ребят. Ей было необыкновенно радостно и от переполняющего ее счастья и доброты хотелось что-то отделить и передать другим, пожалеть их, лишенных всего того, за что они дерутся. И потому, что жалела она осторожно, незаметно для всех, кроме того, кого она касалась и кому улыбалась, каждому в свою счастливую минуту казалось, что она выделяет именно его, что именно он ей нравится больше всех…
О том, что так может случиться, она просто не думала. Ей было очень хорошо, и она была бездумно щедра и добра…
Как и бывает обычно в русском - да нет, не только в русском - в народном застолье, после второй кто-то запел, песню подхватили, а потом притихший, вспомнивший свою, похороненную им, любовь, Алеша Кропт попросил спеть "Амурские волны" - та погибшая врачиха любила этот вальс. Слов толком никто не знал, и потому просто пели мелодию, лишь изредка вставляя всплывающие слова. От этого путались и перебивали друг друга, терялось ощущение праздника. Мария встала и протянула руку Косте:
- Станцуем, что ли…
Бессловесный хор стал строже, задушевней, а Костя с Марией вертелись на пятачке в уголке землянки. Получалось у них слаженно и красиво, ребята смотрели не только на их счастливо-серьезные лица - все время смотреть на них казалось неудобным, так оба они были близки друг другу, - но и на их ноги - легкие, в начищенных сапогах, поднимающие облачка земляночной пыли. А над пылью мелькали крепкие, в телесных чулках икры и колени Марии, и переносить это было и трудно и радостно.
Мария неожиданно оставила Костю и потянула мрачного Малкова, а когда оттанцевала с ним - выхватила из-за стола и Алешу Кропта. Ей было. весело, и что бы ни говорили ей сменяющиеся партнеры, вызывало в ней доброжелательный смех, и каждый, садясь на свое место и уступая Марию другому, казался себе ловким, остроумным, стоящим такой замечательной женщины. Правда, когда она смеялась с другим, по душе проходил холодок…
Потом пели фокстроты, и раскрасневшийся Засядько лихо выстукивал ложками ритм, потом снова сели за стол и выпили, и только собрались еще потанцевать, как появился Иван Рябов со своим наводчиком и незнакомым хорошеньким парнишкой с гитарой. Они принесли с собой фляжку и теперь выпили за совместную боевую удачу.
Мы, братцы москвичи, тоже гуляем… Петя! Сыграй-ка нашу… артиллерийскую - для пехоты еще не придумали настоящих песен.
Хорошенький, стройный Петя не стал ломаться и не очень сильным, но приятным тенорком батарейного запевалы повел песню об артиллеристах. Ее пели с удовольствием, а Мария танцевала и под этот ритм, с интересом приглядываясь к Пете.