- Карманы на стеганках. Поэтому всем стеганки оставить. Джунус, пойдем выйдем.
Они вышли, и Джунус спросил:
- Зачем сказал - с ней завяжешь? А ночью где был?
Костя повернулся к нему и долго вглядывался в его лицо, но до рассвета было далеко, и увидел он немногое. Он отчетливо понимал, куда и зачем ему предстоит идти, и шансов на возвращение он видел немного. Поэтому если он не вернется, то окажется правым. А если вернется… Если вернутся все. то все ему простят, потому что победителей не судят.
А если не все… Тогда и разберемся. Там видно будет… Но он уже понял, что чувствуют ребята, и понимал, что на их месте он тоже чувствовал бы примерно то же самое.
- Джунус, - медленно сказал он, - повар выдаст тебе сало, сахар и сухари. Возьми и сделай так, чтобы об этом не знали ребята. Задача ясна?
Судя по тому, как дернулся, выпрямляясь, Джунус, Костя понял, что он заподозрил неладное, нечестное, и оборвал:
- Это приказ, Джунус. А приказы не обсуждают. Запомни - чтобы никто не видел.
Вернувшись в землянку, приказал Кропту:
- Режь плащ-палатку. Карманы будешь пришивать на боках стеганок, так чтобы, полные, они, обратно же, не мешали локтям.
- Вроде вещмешков?
- Догадливый… Действуй. Хорошо бы с клапанчиками, чтобы снег не набивался или вода не затекала.
Кропт вместе с Костел вымеряли карманы, прикинули, как половчее их расположить, и Алексей неожиданно предложил:
- А может, и на маскхалатах найдем местечко?
- Это еще зачем? - подозрительно спросил Костя, и Алексей, сверкнув глазами, ответил;
- Так полагаю - запас можно будет взять побольше. И под рукой.
- Помалкивай… Догадливый.
Кропт улыбнулся, но промолчал. Когда пришел Малков и стал ворчать, ругая жадин-артиллеристов, дурацкие затеи и погоду, Жилин резко оборвал его:
- Вот о погоде и думай. А что тебе дали - благодари. Могли б и не дать. А теперь так: скидывай сапоги, ставь сушить. Походим в валенках.
Пришел Засядько и, положив на нары связку, белья - новенького, шелковистого, спросил:
- Куда это?
- Раздай каждому. И себе возьми. Пару портянок и пару белья.
Потом Костя разложил на столе свою стеганку, придвинул банку с пушечным салом и стал вмазывать его в ткань. Ребята переглянулись, с интересом и недоверием приглядываясь к командиру. Тщательно просалив спину и грудь стеганки, Костя стащил ватные шаровары и начал высаливать и их.
- Ну, что уставились? Не знаете армейского закона: делай как я?
- На кой черт вещи портить? - спросил Малков.
- Я ж тебе сказал - думай о погоде. А она - оттепельная. В полушубке полезешь? Или в шинели? Так через час ты и ног не поднимешь, все водой нальется, и будешь таскать на себе пару ведер воды. А вот промаслим несколько раз стеганое - вода будет стекать. На мокром снегу заляжем - обратно же, вода не будет впитываться. Понятно? А карманчики делаем для того, чтоб можно было спокойно лежать, и в случае чего припасы будут под руками. Дело к весне пошло, дни увеличиваются. Что ж нам, голодными лежать?
Он говорил весело, но так, что ребята поняли - о чем-то он умалчивает. В его словах была своя логика, но такая, какая бывает и при розыгрыше. Костя понимал их, но делал вид, что все идет правильно. Он заставил дважды просалить сапоги и, только когда уж все было готово, сказал:
- Ну, вот что, добровольцы-комсомольцы, обратно же, москвичи. Командир батальона сегодня ночью приказал мне подобрать снайперов для действий в тылу противника.
Пойдем ночью с разведчиками. Они вернутся, а мы - будем ждать нашего наступления.
Дело сугубо добровольное. Думать даю до обеда. Каждый решает сам, но если кто проболтается о наступлении - расстреляем. У меня все. - Он поднялся, оделся и ушел к разведчикам, согласовывать порядок выдвижения.
Жилин верил в своих ребят, знал, что они согласятся идти в тыл врага, и все-таки… Все-таки, рассуждая с разведчиками, прикидывая все возможные варианты действий, он иногда примолкал, усилием волн подавляя сердцебиение. Домой он шел по возможности спокойно, не торопясь…
В землянке было тихо. Ребята вскочили, и Джунус доложил:
- Решили идти, командир.
Жилин кивнул, сел за стол и предложил:
- Двигайтесь поближе.
До самого обеда они обсуждали способы действии в тылу врага, - причем Жилин часто взглядом спрашивал у Кропта: так решаем? Правильно думаем? И Кропт медленно наклонял голову: правильно.
После обеда Костя приказал спать, потоптался, прикидывая, идти к Марии или нет, и махнул рукой: незачем волновать. Пусть ничего не знает…
Глава десятая
Комбат и замполит пришли вместе, оба строго-решительные, подтянутые, но у обоих в самых глубинах глаз пробегали отблески тревоги: за долгое время обороны оба отвыкли посылать людей почти на верную смерть. Хотя и в обороне смерть тоже бродила вокруг да около, но здесь действовал налаженный военный быт: ранят - быстро подберут и отправят в госпиталь. Во вражеском тылу ранение могло обернуться смертью. И все это понимали…
Но, понимая и сочувствуя, знали: с утра и самим идти туда же. Однако до утра было еще несколько часов. а снайперы пойдут сейчас… И оба с обостренным интересом, словно примеряя себя к их поведению, смотрели на ребят, невольно закаляя и ожесточая себя перед неизбежным.
Снайперы были спокойны, только Засядько часто краснел, опасаясь, что его по молодости лет могут заподозрить не то что в трусости, а хотя бы в нерешительности.
- Задача ясна? - спросил Басин именно у Засядько.
- Так точно, товарищ капитан! Ясна! Проникнуть в тыл врага, рассредоточиться и с момента начала артподготовки постараться поднять панику, особое внимание обратив на расстройство минометного огня противника.
- Хорошо, - наклонил голову Басин. - Расположение огневых запомнили?
- Так точно, - за всех ответил Малков и стал торопливо рыться в кармане гимнастерки.
Басин и Кривоножко с неодобрительным недоумением посмотрели на него: в этот решающий час нашел что-то свое, ему одному нужное, Малков, должно быть, угадал мысли офицеров, насупился и вытащил наконец листок бумаги, расправил его и нерешительно протянул Кривоножко:
- Вот… Заявление. На такое хочу идти большевиком.
Жилин быстро взглянул на Басина: надо же… Вот так Малков!
Кривоножко принял заявление и одобрительно посмотрел на Жилина: молодец сержант.
Правильно проводил партийно-воспитательную работу. И дело хорошее, святое, и вовремя сделано. И тут произошло то, чего уж никто не ожидал. Ребята тоже стали вынимать из карманов заявления и протягивать их Кривоножко. Басину хватило выдержки, чтобы не показать вида, что решение ребят для него неожиданно. Он держался так, словно все шло как положено, а сам думал: "Какая же это странная штука - партийно-политическая работа. Ведь если совершенно честно, не видна же она… не видна… Ну, там сводки, газеты… Поговорят, обсудят… А вот поди ж ты… Все решили одно и то же. Значит, есть и в нас и в самой жизни нечто такое, что заставляет каждого честного человека в главные минуты своей судьбы самому, в душе своей, и оценить прожитое и самого себя, и определить, есть ли в нем силы и право идти в партию. Ведь не за тем же они идут, чтобы получить выгоду. О выгоде раньше следовало бы думать".
Кривоножко спросил.
- А как насчет рекомендаций?
Ребята переглянулись и потупились: об этом не думали. Вернее, думали, но времени оформить рекомендации не было.
Басин, вглядываясь в лица снайперов, молча взял из рук замполита листки заявлений и прочел вслух первое из них:
- "В партийную организацию третьего батальона от комсомольца Джунуса Жалсанова.
На такое задание хочу идти коммунистом. Большевиком. Прошу принять". - Что ж… - сказал Басни. - Одну рекомендацию я дам… каждому. - И оп поднял взгляд на замполита. Кривоножко облегченно улыбнулся:
- Вторая тоже, считайте, имеется. У кого есть бумага?
Костя бросился к своей сержантской сумке и достал ту самую, памятную, из дома отдыха, бумагу: писать писем ему было некому, и бумага сохранилась…
Комбат и замполит писали рекомендации и, протягивая написанное ребятам жали им руки. Костя стоял в стороне, не мешая и думал о своем. Ему вспомнился новогодний вечер и то, что даже не думалось, а ощущалось. Вот и пришел их час, вот и они, уходя на смертный бой, делают это большевиками.
Он не успел развить эту мысль, потому что капитан Басин протянул ему бумагу:
- Вот, Жилин, и вам рекомендация. Пора переходить из кандидатов в члены партии.
Пишите заявление.
Кривоножко вскинул взгляд и сосредоточенно, медленно склонил голову: пора.
Только мгновение помедлил Костя - слишком уж неожиданным оказался поступок комбата. Он взял рекомендацию и сдавленно поблагодарил. Кривоножко опять вскинул взгляд и самопиской указал на кран стола:
- Пишите заявление, Жилин.
Нет, не так представлял себе Костя вступление в партию. В мечтах он представлял себе большое собрание, стол на сцене, пусть под открытым небом, но стол, и обязательно под красным сукном, с графином, а может, даже с цветами, и трибуну неподалеку. На трибуне секретарь говорит о Косте справедливые слова: хвалит, но и указывает конкретные недостатки (какие именно, в мечтах Костя не уточнил: не все недостатки, по его мнению, были недостатками, и не все достоинства следовало поминать). Потом на трибуну всходили бы другие люди - все солидные и приятные - и тоже говорили бы разные, нужные в таких случаях слова, советовали бы Косте исправить некоторые недоработки - у кого ж их нет? - и желали бы новых успехов в бою и личной жизни. Правда, до Марии о личной жизни он думал как о далеком будущем. А он бы в это время стоял с другой стороны стола, слушал бы, смущался и сильно краснел. И уж потом, когда его приняли… может быть, даже при нескольких воздержавшихся, он бы сердечно поблагодарил собрание, пообещал бы и заверил. А после приема стал бы совсем другим человеком, умеющим безжалостно подавлять свои недостатки и приумножать достоинства.
А теперь, он ясно это понимал, другим человеком стать уже не успеет…
И он представил, как в роте Чудинова, где он состоял на партийном учете, готовящиеся к бою и, может, к смерти бойцы будут обсуждать его заявление…
Наверняка найдется какая-нибудь небритая зануда, которая свернет цигарку в палец, толщиной - все равно экономить нет расчета, скоро в бой, а там табак, может, и не потребуется - и, пряча в густом дыму свои глазенки, вякнет: "А что он сделал такое, этот самый Жилин? Нам это неизвестно… Он, можно сказать, все время бесконтрольным живет". И кто-нибудь из сержантов наверняка сведет старые счеты и поинтересуется: "А какие отношения у товарища Жилина с нашей поварихой? Не являются ли эти отношения моральным разложением, совершенно нетерпимым вообще. а тем более на фронте? На фронте надо воевать, а не разлагаться. А он и разлагается и блатом постоянно пользуется, славой своей спекулирует. Рассказывали нам, как он в доме отдыха лишние пол-литра получал и как старшина-хозвзводннк ему подбрасывает. Для будущего коммуниста это не только некрасиво, а просто неприемлемо".
Обязательно найдется такой умный, кто скажет это сильное слово: "неприемлемо"…
Басин оглядел ребят и с пронзительной ясностью понял то, что происходит. Ведь знали они - кто ж об этом не знал на фронте! - что противник прежде всего выяснял, кто из пленных коммунисты. Коммунистов расстреливали на месте. Значит, уходя в тыл, все они вполне сознательно отрезали последнюю шаткую надежду остаться в живых, если что-нибудь не так…
Я вот о чем задумался, товарищ капитан, - обратился Костя к Кривоножко. - Как же нас будут принимать в партию, нас не будет на тех собраниях? Вроде ведь, обратно, нарушение?
Тот, давний, завуч и комиссар, Кривоножко еще бы раздумывал, как поступить в таком сложном случае. Новый Кривоножко, Кривоножко-офицер, уже не раздумывал:
- В таком деле не так уж важно, что скажут и что подумают, главное, что сделаем.
Обстоятельства необычные, и решения тоже будут… необычные. Так что не волнуйтесь.
Разберем как положено.
Глава одиннадцатая
Комбат с замполитом шли к штабной землянке молча. Басин резко остановился и спросил:
- Когда думаешь проводить партийно-комсомольские собрания?
- После полуночи… - Кривоножко с интересом смотрел на комбата: Басин обратился к нему на "ты"; комбат был из тех, кто на "ты" обращается только к приятным ему людям.
- Я тебя попрошу, проверь тылы, особенно боепитание. Чтоб все запасные диски были набиты. И - медицину. Обещали подослать собачек.
- Каких собачек? А-а… С лодочками… Так в полку их вроде нет…
- И в дивизии нет. Но в армии есть какой-то там… не помню названия… ну, вроде отряда медицинского усиления. И у них - собачки.
Кривоножко кивнул: собачки с лодочками - это хорошо. Он помнил, как трудно спасать раненых зимой. Свирепые морозы прошлого года сразу сковывали проступавшую кровь, люди простужались, и воспаление легких косило ослабевших от потери крови. А собаки, впряженные в легкие, подбитые внутри собачьим мехом, фанерные лодочки не только вывозили раненых, но и отыскивали их там, где санитар-каюр в спешке, под огнем, ползая в снегу рядом с лодочкой, никак заметить не мог. Да, собачки в прошлом году, под Москвой, выручили многих. Но если дали даже собачек, значит, дело заваривается серьезное…
Комбат и замполит разошлись. Басин пошел на батарею старшего лейтенанта Зобова. Его встретил часовой и проводил к дежурному, который сидел возле телефона у огонька светильника. Дежурный - хорошенький, подтянутый - вскочил и с доверительной улыбкой, в которой сквозила и гордость за свой, артиллерийский, устоявшийся быт, и легкая ирония по отношению к начальству, сообщил:
- Наши отдыхают. Разбудить, товарищ капитан?
Басин промолчал. Он оглядел бревенчатые стены вкопанной в землю избы, занавесочки, коврики и полочки - весь этот нехитрый… по все ж таки уют, вспомнил вечер среди этого уюта и свой позорный поход к Марии.
"Через несколько часов. - в бой. И, может быть, ничего не останется ни от меня, ни от нее, ни вот от этого дежурного Петечки - любимца батареи, ни от фельдшерицы, ни от многих других. Ударит тяжелый снаряд, и разлетятся бренные тела на кусочки, которые и найти в снегах будет невозможно. Так зачем же тогда все эти мучения? Может, и правильно. - война. все спишет?" Почувствовав ложь в своих нетвердых выводах, смещение понятий, оправдывавших его неважные поступки, он стал злиться на себя, прошелся, посмотрел на спящего Зобова.
Темно-русые волосы старшего лейтенанта спутались, разметались, большая ладонь лежала под щекой, и лицо от этого перекосилось. Коротковатый, картошкой, нос скособочился, полные губы приоткрылись.
Таким мягким, уютным, обидно далеким от войны был в те минуты Зобов, такое мягко-насмешливое отношение он вызывал, что Басин, улыбаясь, наклонился над ним и увидел, что из-под второй руки старшего лейтенанта выглядывает фотография ребенка. Капитан осторожно вынул ее из-под безвольной кисти.
Молодая усталая женщина с круглым добрым лицом и прижавшаяся к ней девчурка.
Пухлые щеки, пухлые губы, курносый нос.
"Вырастет - будет картошкой, как у отца". - подумал Басни, вспоминая, какой же нос у его дочки.
Он не вспомнил. Вспомнилось другое - отношения Зобова и фельдшерицы.
"Экая сентиментальная дешевка, - разозлился Басин. - С одной спит, а вторую, как куклу, к себе прикладывает. И ведь считает наверняка, что все идет правильно., потому что война все спишет".
Он злился все жестче, но уже не на себя, а на Зобова и на других, который живут вот такой двойной жизнью.
"Как это ловко придумали - война все спишет. Списать-то спишет, да куда совесть денешь? Раз спишет, два спишет, а что потом останется? Пустота?" И чем дольше он думал так, тем сильнее ему казалось, что с Марией у него ничего не вышло как раз потому, что он не мог переступить некоей черты, за которой начиналась потеря совести. При этом Басин начисто забыл, а может, никогда и не помнил, потому что никогда не разбирался в этом, что и в прошлой его жизни он ни разу не завоевывал чужую любовь. Те немногие женщины, которых он знал, в сущности, сами завоевывали его, а он, стыдясь и оттого грубя, тянулся за ними, как бычок на веревочке. Может, потому и женился рано, что не нравилась ему эта роль - бычка на веревочке, а как ее сменить, не знал и так и не узнал, потому что ему всегда было некогда: институт, работа…
Он положил фотографию на место и растолкал Зобова. Тот сначала свернулся калачиком, посопел и только потом узнал и разочарованно промычал:
- А-а, капитан… которого женщины любят, а он их нет. Можешь не беспокоиться. Все орудия вывожу на прямую… разбивать колья в проволочных заграждениях. Расчеты огневые оборудовали. Приказ повторили. Все. Теперь иди, а я посплю.
Он повернулся к стене и опять положил большую ладонь под пухлую щеку. Главное, за чем шел Басин, было сделано, но легче от этого не стало. Не понимал он Зобова, не понимал еще многого…
"А разобраться все-таки нужно. - Но сейчас же вспомнил, что предстоит сделать и пережить, и подумал:
- Если время будет".
Он со всей ясностью ощутил, что времени у него действительно мало и заниматься личными переживаниями некогда. Он вышел и наткнулся на Кислова.
Тот стоял, прислонясь к притолоке, и, увидев Басина, укоризненно покачал головой:
- Нехорошо, товарищ капитан. Я же теперь не связной, а ординарец, и я обязан вас охранять везде и всюду. А вы сбегаете…
Первый раз в жизни Басин получил замечание от подчиненного. Наверное, он вспылил бы, но увидел серьезное и огорченное лицо Кислова и, скорее по внутренней инерции, чем всерьез, отрезал:
- Еще тебя на мою голову не хватало. Пошли.
Кислов молча протянул ему каску и автомат. Басин насмешливо-сердито взглянул на него, перехватил суровый, осуждающий взгляд, вздохнул, надел каску и взял автомат.
В штабе батальона его встретили настороженно-тревожными взглядами. Делать тут было нечего - подготовка к атаке переместилась в подразделения, и тревога, вынужденное безделье угнетали. Басин приказал соединить его с приданными и поддерживающими минометчиками и артиллеристами, осведомился по очереди у всех, как обстоят дела, и, получив заверения, что все в порядке, сердито сказал:
- Позвонит подполковник - я в ротах, а потом на НП. И что вы, как снулые, сидите?
Карты, что ли, подклейте…