- Руки вверх! - крикнул кто-то за спиной у тех, что столпились вокруг собаки.
Белобрысый коротышка упал, отпрыгнув к стоявшему в стороне солдату, - уже с револьвером в руках; еще один белобрысый парень упал, уже успев дать выстрел; упал ополченец за столом, упал тот, который играл с собакой, упала собака, остальные разбежались, часть кинулась вверх по лестнице, часть - среди них двое с черепами - через черный ход, на задний двор.
XLIV
Теперь перестрелка шла на улице.
Люди в касках прыгали на улицу из окна, по ним открыли пулеметный огонь с одной из машин. Люди в касках бросали в машину гранаты. Но пулеметные очереди не давали им приблизиться. Один из них упал, другие заняли позиции в дверных нишах; автомобиль с ополченцем за рулем отъехал от угла и принялся отчаянно метаться взад и вперед.
На Ларго Аугусто он повстречал грузовик лейтенанта.
- Скорее! - крикнул ополченец. - Они всех убивают.
- Что случилось? - переспросил лейтенант.
- Они приехали и всех убили.
- Где? Кто?
- В здании комитета. Они поднялись наверх и постучались. Из трибунала никого уже нет.
- Все попрятались?
- Все перебиты.
- Ишь ты! - воскликнул лейтенант.
Грузовик двинулся дальше, прямо к месту происшествия, но ополченцы перелезали через задок кузова, соскальзывали вниз и разбегались.
- Мы туда приедем вдвоем, - сказал лейтенанту ополченец-шофер.
- Как вдвоем? - спросил лейтенант.
- И не скажу, чтобы они были не правы, - сказал шофер.
- Да что ты там несешь?
- Я говорю: мы с вами не знаем, что там найдем.
До них уже долетал троек выстрелов.
- Слышите? - спросил шофер.
- Быстрее! Мы их хорошенько проучим!
- Кто? Мы двое - всех этих?
- Как мы двое? - спросил лейтенант.
Он поднялся и поглядел в кузов: там из полусотни человек осталось меньше тридцати.
- Черт подери! - выругался он, потом окрикнул двоих или троих по имени. - Кто еще побежит - стрелять по ним!
С площади Пяти Дней мчался еще один грузовик, обе машины почти одновременно достигли въезда на ту улицу, где шла пальба. Когда грузовики повернули на нее один за другим, с улицы нырнули за угол две машины.
- Это они! - закричал лейтенант.
Ручная граната упала и разорвалась перед радиатором грузовика.
- О господи! - воскликнул шофер. Он думал, что примкнул к сильной стороне, а теперь - вот те на! - Господи! Господи! - повторял он.
Даже последний богохульник может сказать "господи!".
Между задними колесами одной из убегавших машин разорвалась граната.
- Наша резина пошла к черту, - сказал Эн-2.
Они выскочили из машины впятером - Эн-2, Эль-Пасо, Метастазио, Шипионе и Барка Тартаро - и увидели, что отъехали уже метров на семьдесят от улицы Корридони и встали рядом с другой улицей, выходившей на проспект с противоположной стороны. Еще некоторое время они держались все вместе, потом Эн-2 на бегу сказал Метастазио:
- Квартиры наших людей в этом районе все открыты, товарищи ждут в подъездах. Одна - на улицо Сант-Антонио, тринадцать. Другая - на улицо делла Синьора, два. Постарайтесь добраться туда или сюда, ты и Барка Тартаро.
- Сант-Антонио, тринадцать, - повторил Метастазио. - Синьора, два.
- Пароль "Мост", - сказал Эн-2. - Синьора, два. Сант-Антонио, тринадцать.
- Мост, - повторил Метастазио, - Синьора, два. Сант-Антонио, тринадцать.
XLV
Они разделились. Выстрелы погони раздавались уже на этой улице.
- Сюда, - сказал Эн-2, обращаясь к Эль-Пасо и Шипионе.
Они углубились в проулок, окаймленный с двух сторон оградами, еще раз свернули, замедлили шаг, дошли до улицы Ламармора. Выстрелов больше не было слышно ни сзади, ни спереди.
- Они дошли, - сказал Эн-2. - А мы что предпримем?
- Больше не стреляют, - сказал Шипионе.
- Начнут опять, - сказал Эль-Пасо.
По улице Ламармора они дошли до бастионов, и на том углу, где были развалины обрушившегося в августе здания, Эн-2 сказал Эль-Пасо:
- У нас тоже есть несколько мест, чтобы укрыться. Как мы поступим?
- О! - сказал Эль-Пасо.
Он глубоко вдохнул холодный воздух лунной ночи; треск выстрелов послышался снова, с другой стороны, он взял в петлю весь район, и вместе с ним ночь и луну - весь кусок города между Верцьерой, Римскими воротами, Новым овощным рынком и Венецианскими воротами.
- Там пожар, - сказал Эль-Пасо.
Он показал рукой в сторону ворот Витториа, туда, где в небе показался алый отблеск.
- Куда нам ближе всего идти? - спросил он. Они прошли метров сто, толкнули дверь подъезда, вошли, и старый рабочий повел их вверх по длинной темной лестнице.
Из окна лестничной площадки они увидели новые зарева, новые пожары.
- Бедняга Фоппа, - сказал Шипионе.
Они остановились у окна, стали глядеи. на пожары.
- Сколько человек мы потеряли? - спросил Эль-Пасо.
- Фоппа и Кориолано убиты, Студент Пико ранен.
- Бедняга Фоппа, - снова сказал Шипионе.
Пожаров было уже четыре или пять, это были немые пожары, треск выстрелов снова прекратился, обширный город руин словно бы погрузился в серую яму. Луна висела над нею в светлом кольце. А вокруг была пустыня, со всех сторон: всегда в этом городе, где ее не было, что-то напоминало пустыню.
- Это Черный Пес? - спросил Эль-Пасо, указывая рукой на пожары.
Эн-2 не ответил, он отвернулся от окна, лицо его было усталым и горьким, а в тишине города, где уже не стреляли, под луной пустыни поплыл высокий, как призыв муэдзина, клич человека, который искал его, сжигая дом за домом.
- lo lo creo, - сказал Эль-Пасо, - теперь мы должны заняться им.
XLVI
На следующее утро, часов в десять, Сельва, красивая старуха с седыми волосами - она в эту пору подметала квартиру, - вдруг подняла голову и увидела за занавеской, за дверным стеклом фигуру женщины, стоявшей на галерее.
- Глянь-ка! - вслух сказала Сельва.
У ее порога в лучах солнца стояла женщина и не решалась ни постучаться, ни уйти. Сельва отворила дверь и сказала гостье:
- Глянь-ка!
Она впустила ее, ввела в залитую солнцем комнату, усадила на тот же давешний старенький диван.
- Ты молодец, что пришла! Я рада тебя видеть.
- Спасибо, - ответила Берта, - я тоже рада.
- Чем мне тебя угостить? У меня есть такое питье - не то чай, не то ромашка. Заварить чашечку?
- Не стоит.
- Если ты будешь церемониться, тогда - до свиданья. Похоже, ты прямо с поезда и не откажешься выпить чашку чего-нибудь горяченького. Ты разве не с поезда?
- Я с Северного вокзала. Как приехала, так и сразу сюда.
- Ты живешь не в Милане? Почему?
- У нас в августе сожгли дом.
- У вас сожгли дом? Твой дом или чей еще?
- Моего мужа.
- А там, где ты сейчас, ты тоже с мужем?
- С мужем.
Сельва принялась заваривать чай и вдруг, не оборачиваясь к Берте, спросила:
- Значит, ты не работаешь с нами, так, что ли?
- Да. Как я могу сказать, что работаю с вами?
- Я так и поняла, - сказала Сельва.
Она отвернулась от жаровни, на которой разжигала собранные среди развалин щепки, и устроилась напротив Берты, боком присев на край стола и опираясь одной ногою о пол.
- Да ты и не могла быть из наших. Он и из нас-то не со многими женщинами знается.
- Не со многими женщинами?
- Это теперь, теперь. Другие ему без надобности.
- А со сколькими он знается?
- С двумя. Одна - я, другая - та, что носит за ним… А ты кем можешь быть?
- У него есть такая, что все носит за ним? Что же она носит?
- Ну, ту-то я знаю, это не ты. А ты кем можешь быть? Нет, ты уж никак не из наших.
XLVII
Сельва встала, обошла вокруг стола и поглядела, кипит ли вода.
- А я-то думала, что ты с ним, - сказала она.
Старуха говорила с остановками, но так, что Берта все-таки не успевала вставить ни слова.
- У мужчины должен быть кто-то. А если он из наших - тем более. Ему обязательно нужно быть счастливым. Если он несчастливый сам, откуда ему знать, что нужно людям? Ведь за это мы и боремся. Чтобы люди были счастливы.
Она повернулась и оперлась руками о стол с той стороны, где стояла.
- Ты понимаешь, что я говорю?
- Это так просто! - ответила Берта.
- Совсем просто. Человек, который борется за то, чтобы люди были счастливы, должен знать, что им надо для счастья. И у него должна быть женщина. Чтобы он был с ней счастлив.
- А у него нет? - спросила Берта. Сельва снова поглядела, не кипит ли вода.
- Это ты у меня спрашиваешь? Я сама думала, что ты с ним. Никогда не слыхала, чтобы у него был кто-нибудь.
Она снова обошла стол и принесла чайник и две чашки.
- Я как тебя увидела, так сразу и подумала: вот эта, наверно, с ним. Она совсем как он, такую он должен хотеть. А ты вдруг спросила… Ты веришь тому, что я говорю?
- А как же иначе! - сказала Берта.
- Если бы я была молодой, - продолжала Сельва, - я могла бы с ним быть. А теперь я ему в матери гожусь. А я, как тебя увидела, так подумала: вот, наверно, она.
- Я тоже старше его.
- Разве ты годишься ему в матери? Это я ему в матери гожусь. Значит, ты годишься ему в жены.
- Но ведь у меня есть муж.
Внимательное тонкое лицо старухи было обращено к Берте.
- Странно, что ты можешь так говорить!
- Значит, могу.
- Выходит, ты жена другому? На самом деле жена?
- Не знаю. Что это, по-твоему, значит - быть кому-нибудь женой? Я полагаю, женой можно быть по-разному.
- А я думаю, что нет.
- По-твоему, быть женой значит только одно?
- Одно. И все остальное по сравненью с этим не в счет.
- Но если хочешь быть порядочной - это тоже чего-нибудь да стоит.
- Значит, ты жена своему мужу только потому, что хочешь быть порядочной?
- Не знаю. Может, и поэтому.
- Поэтому? И всегда было так?
- Может быть, всегда.
- Страшно-то как! - сказала Сельва. - Ты живешь в чужом доме и ради того, чтобы быть порядочной, думаешь, что это твой дом?
Берта не ответила.
Неужели Сельва права? У нее не было дома, не было ничего - был только призрак. Она ложилась в постель - и не засыпала. Но, значит, ради того, чтобы быть порядочной, она думала, что у нее все есть? Ради того, чтобы быть порядочной, считала себя женой какого-то мужчины?
Неужели Сельва права?
XLVIII
Они поглядели друг на друга, и Берта выпрямилась, как будто собираясь встать с дивана.
- Когда ты вышла замуж? - спросила Сельва.
- Десять лет назад.
- А с ним когда познакомилась?
- Сразу после замужества.
- Вот оно что! И это с тех пор он в тебя влюблен? И ты в него влюблена с тех пор?
- Я так не говорила.
- Ты боишься слов?
- Не боюсь, просто нет никаких оснований говорить, что он в меня влюблен.
- Это он-то?
- И что я в него влюблена.
- Это ты-то?
Берта встала с дивана.
- Уходишь? - спросила Сельва.
- Мне нужно идти.
- А зачем ты приходила?
Берта не отвечала, только глядела в пол с сосредоточенным видом.
- Тебе, - сказала Сельва, - чего-то от меня надо было. Неужели ничего?
- Ничего особенного.
- Просто захотелось повидать меня, так, что ли?
- Да, так.
- Молодец. Ты мне тоже по душе. Почему ты не хочешь говорить мне "ты"?
- Разве я не хочу? Не хочу говорить с тобой на "ты"? Вот я сказала тебе "ты".
- Только сейчас.
- Ну, я и в самом деле ухожу.
- Ты еще придешь?
- Я часто бываю в Милане. Приду обязательно.
- Разговаривать ты не очень любишь.
- Зато я люблю молчать.
- А вот я настоящая болтунья. Ты тут совсем растерялась от моих разговоров, да?
- Нет, вовсе нет.
- Впрочем, ведь ты ради моей болтовни и пришла.
- Что? Что?
- Да так, не обращай внимания. Ты видела его потом?
- Нет, я его не видела с того самого дня, как мы приходили к тебе.
- А когда это было?
- Два дня назад. Он должен был прийти ко мне, но так и не пришел.
- Вот оно что! - сказала Сельва.
- А что? - спросила Берта.
- Я тоже с тех пор его не видала. Уезжала из Милана.
- Ас ним ничего не могло случиться?
- Нет, не могло.
- До свиданья, Сельва.
XLIX
Берта села в трамвай и проехала до площади Скала. Погода стояла такая же, как два дня назад: воздух был легкий и живой, солнце светило и ослепительно отражалось в оконных стеклах. Может быть, и он ехал за трамваем на велосипеде.
Берта сошла с трамвая и пошла пешком; она оглядывалась по сторонам и даже оборачивалась, чтобы ничего не упустить. От Собора она дошла до площади Фонтана, бредя без всякой цели, просто для того, чтобы идти; здесь она обратила внимание, что трамваи движутся не быстрее пешеходов. Прохожие, направлявшиеся туда же, куда и она, шагали торопливо, группами, а встречные все выглядели растерянными, часто останавливались, подолгу глядели назад.
- Что-нибудь случилось? - спросила Берта.
Пожилой синьор, к которому она обратилась, стоял, подняв палку и глядя назад, лицо у него было бледное и сердитое; то, как он поднял палку, смутно напомнило Берте деревенских прях, которых она видела: те тоже высоко поднимали свои веретена.
- Да нет, - ответил старик. - Ничего особенного.
Другой прохожий, помоложе, желтый, как мертвец, тоже поднимавшийся ей навстречу с долгими остановками и оглядками назад, то и дело переворачивал свою хозяйственную сумку, вытряхивал ее и снова закрывал.
- Вот именно, - сказал он. - Ничего особенного.
Они остановились рядом и некоторое время повторяли оба одно и то же, но один - тоном вопроса, а другой - как бы отвечая:
- Что же тут особенного?
- Ничего особенного.
Оттуда, снизу, шло немного народу, на каждый десяток тех, кто группами, торопливо спускался вниз, приходилось по одному направлявшемуся вверх, но все они, заметив друг друга, поглядев друг на друга, делали странные жесты и говорили одно и то же:
- Что там особенного? Я ничего особенного не видал.
- И я тоже. Ничего особенного я там не видал.
- Да разве там есть что-нибудь особенное?
На Ларго Аугусто Берта увидела толпу посреди улицы: все шли между двумя тротуарами, к монументу в память Пяти Дней.
Но она пошла дальше по тротуару. Вскоре она оказалась одна, но упорно шла вдоль закрытых магазинов, пока не увидела перед собой неподвижно стоявших мужчин в странных беретах и с длинными черными палками в руках: таких она видела в тот день, когда ехала с Эн-2 на велосипеде по Симплонскому проспекту. Их было немного, они не сомкнулись в цепь, а стояли на тротуаре поодаль друг от друга, и солнце блестело на стволах их ружей, на их пуговицах, на каких-то бляшках, украшавших их береты.
Берта свернула с тротуара, примкнула к толпе, прошла мимо тех мужчин; она старалась разглядеть, что за украшение блестит у них на беретах. Оказалось, что это был череп из белого металла, череп с двумя скрещенными костями. И оказалось, что на тротуаре, между этими людьми и другими, стоявшими дальше, в ряд лежали какие-то кучи тряпок: одни светлые, другие темные; кучками лежали брюки, пиджаки, пальто - всякое поношенное платье. Что же это такое?
Не останавливаясь, она пригляделась с более близкого расстояния и увидела возле некоторых кучек башмаки.
Башмаки тоже?..
Она видела их так, как видит стоящий человек башмаки лежащего на земле. Значит, в этих кучках люди? Она в испуге оглянулась, всматриваясь в лица толпы.
- Но… - сказала она. Просто так, чтобы начать. Ей хотелось спросить, неужели каждая из кучек - это человек; и почему они здесь, эти пять кучек, пять человек; если их задержали - почему они задержаны и почему они все лежат, никто из них не сидит, не стоит, не двигается?
Она хотела, чтобы ей сказал об этом кто-нибудь из толпы, ей не хотелось увидеть все самой. Но она увидела сама, увидела, что все эти люди мертвы, что на тротуаре лежат пять трупов. Один лежал одетый, даже с галстуком на шее, как будто его убили, когда он шел по улице; но у всех остальных одежда была в беспорядке: тот был завернут в плюшевую скатерть, у этого пиджак задрался на лицо, и под пиджаком были только рубаха и трусы, а двое так и лежали в ночном белье, босиком.
- Что же случилось? - спросила Берта.
Она смотрела на лица окружавших ее людей, ища ответа, но на них ничего нельзя было увидеть. Что сделали с этими людьми? Кто сделал это? И за что?
Она подняла глаза на одного из ополченцев с черепом на берете, словно собираясь спросить у него.
Но ничего не спросила.
Она покраснела, подалась назад, в толпу, опустила голову, пошла прочь. Торопливо, почти не останавливаясь, она дошла до памятника на площади Пяти Дней, потом вернулась назад. Снова она прошла, почти бегом, площадь Фонтана, Соборную площадь, площадь Скала, снова села здесь в трамвай и спустя недолгое время опять была у дверей Сельвы.
L
Мертвых на Ларго Аугусто было не пять, а больше, но другие лежали на противоположном тротуаре. Еще четыре трупа лежали на проспекте у ворот Витториа, и еще семь - на площади Пяти Дней, у подножья памятника.
Плакаты за каждым рядом мертвецов гласили: "Расстреляны!" Ничего больше не было сказано, и в газетах тоже ничего больше не было сказано, а среди убитых было двое подростков по пятнадцать лет. Были среди них и маленькая девочка, и две женщины, и старик с седой бородой. Люди шли по Ларго Аугусто, по проспекту до площади Пяти Дней и видели трупы на залитом солнечными лучами тротуаре, трупы на тротуаре с другой стороны, в тени, трупы на проспекте, трупы у подножья памятника - и больше им не нужно было знать ничего. Они смотрели в мертвые лица, видели босые и обутые ноги, читали буквы на плакатах, видели черепа и скрещенные кости на беретах часовых и, казалось, все понимали.
Но почему? Почему эти пятнадцатилетние подростки? И девочка? Все ли понимали люди? Да, так и казалось, что именно при виде этих детей люди понимают все. Никто не удивлялся. Никто не спрашивал объяснений. И никто не заблуждался.
Среди прохожих был Гракко. Были Орацио и Метастазио, Шипионе, Мамбрино. Каждый шел сам по себе, как и все в этой толпе. Тут был и Барка Тартаро. На миг промелькнул Эль-Пасо. Появился Сын Божий. И был тут Эн-2. Вот они-то, конечно, понимали все, знали, почему погибли женщины, девочка, старик, двое подростков. Но и все люди в толпе, казалось, понимали не меньше любого из них, понимали все.
"За что?" - спрашивал Гракко.