19
- Евгения Валентиновна в райкоме, - сообщил Степанову один из посетителей, ожидавший Галкину в районо.
Керосинка стояла на прежнем месте, в углу, свернутая постель лежала на шкафу… Все по-прежнему! На одной из полок шкафа, занятых бумагами и книгами, - маленькое зеркальце. Степанов представил, как Евгения Валентиновна смотрелась в него, прихорашивалась, и ему вдруг почему-то стало ее жалко.
Можно было бы самому наведаться в райисполком и узнать, какое решение принято насчет бережанской школы, а то и подтолкнуть дело. Но не будет ли это "партизанщиной"? Нет уж, пусть Галкина выясняет…
Степанов решил не ждать ее прихода и отправился к Владимиру Николаевичу.
В сарайчике они просидели несколько часов, составляя, как назвал старый учитель, "Единый список детей школьного возраста города Дебрянска". На случайных листках бумаги были перечислены Кати, Пети, Игори, Валерии, Маши, живущие на таких-то и таких-то улицах. Один листок был заполнен рукою Веры. Степанов сразу узнал ее почерк… Несколько - Владимиром Николаевичем… Некоторые листки - неизвестными Степанову людьми… Попадались и записки на обрывках газет: "Не забудьте Виктора Поташева, 10 лет, ул. Урицкого". Или просто: "Лена Бороздина, 8 лет, у Виденья". Виденьем в просторечии именовалась древняя, небольшая и очень простенькая церковь, по самые окна ушедшая в землю. От церкви остались теперь лишь глыбы камня, не растащенные на сооружение печей единственно потому, что и топором нельзя было вырубить из этих глыб ни единого кирпича. С раствором, приготовленным, видимо, на белке́, они слились в монолит…
Списки школьников надо было составить по классам. Никого не пропустить и не вписать дважды… Трудность заключалась в том, что одни дети занимались при немцах, другие нет, и получалось, что, допустим, в пятом классе окажутся и тринадцатилетние, и пятнадцатилетние…
Сначала Владимиру Николаевичу и Степанову повезло: в сарайчике, кроме них, никого не было. Потом пришла женщина, которая так бесцеремонно рассматривала молодого учителя при первом его появлении здесь.
На этот раз она поздоровалась, видимо получив от Владимира Николаевича необходимые сведения о новом человеке. С собой принесла небольшой мешочек.
- Два килограмма, - сказала женщина, показывая мешочек Владимиру Николаевичу.
- Очень хорошо, Елена Ивановна, - отозвался учитель и стал тереть рука об руку. Видно, чувствовал некоторую стесненность.
Елена Ивановна разделась, достала из-под койки ручную мельницу, поставила ее на стол, по-хозяйски потеснив бумаги.
Степанов впервые видел подобную самоделку. Взял в руки. В большой консервной банке были пробиты дырочки, остриями внутрь. В эту банку вставлена другая, диаметром чуть поменьше. В ней тоже пробиты дырочки, но остриями наружу. Эту банку можно было вращать с помощью деревянной ручки, и тогда зерно, если сыпать его между двух стенок, усеянных рваными, острыми жестяными зубчиками, будет перетираться в муку.
- Не видели еще? - Елена Ивановна кивнула на мельницу.
- Нет… - ответил Степанов.
- И слава богу!
Она отобрала у Степанова мельницу, насыпала из мешочка немного ржи и взялась за ручку: полкруга туда, полкруга обратно. Видимо, работа требовала немалых усилий. Елена Ивановна согнулась над мельницей. Несколько раз мельница вырывалась из левой руки…
- А говорил - хорошо просушенное! - упрекнула она кого-то. - Креста на людях нет! Оскудели душой!
- Может, - осторожно предложил Владимир Николаевич, - сами досушим?
Елена Ивановна махнула рукой:
- Ладно уж…
- Разрешите мне, - предложил Степанов свои услуги и встал.
Елена Ивановна посмотрела на него в упор и после паузы ответила:
- Попробуйте…
Молоть зерно было трудно. Одной рукой нужно крепко охватить банку, другой - крутить ручку. Перестараешься, начнешь крутить быстрее - и банка вырывается из ладони, грохочет по столу. Можно еще и зерно рассыпать…
- Потом забьется и не провернете, - заметила Степанову Елена Ивановна. - Вы - в одну сторону, потом - в другую… В одну - в другую!
Степанов стал действовать по инструкции. Да, так значительно легче и, наверное, безопаснее для самой мельницы и зерна.
- Горе горькое - не мельница… Есть ножные - теми легче молоть. Но ножных у нас в городе совсем мало. - Елена Ивановна вздохнула. - Настоящий каменный век! Когда он был, Владимир Николаевич?
- Десятки, даже сотни тысяч лет назад, - ответил старый учитель.
- Десятки, даже сотни тысяч лет назад! - повторила Елена Ивановна. - Подумать только! Вот и вернули нам его. Слава богу, что в обезьян не превратились…
- Тяжело, - согласился Владимир Николаевич. - Но мы остались людьми.
- Ничего, перебедуем и эту беду! - вспомнил Степанов чье-то выражение.
Елена Ивановна подсыпала еще зерна в мельницу и строго взглянула на добровольного помощника:
- "Ничего" - когда силы есть, а когда нету?
Степанов молча крутил мельницу. Перемолоть несчастных два килограмма ржи, да еще, как видно, плохо просушенной, было делом непростым. Он уже утирал пот со лба, уже онемела ладонь, державшая банку… А он все терзал мельницу…
20
В горсаду, куда так спешил Степанов, Нины не было. "Ну что ж, - подумал он, - девушки и не должны приходить первыми… Очень хорошо, что сохраняет чувство собственного достоинства".
Парк был вырублен больше чем наполовину. На месте огромных, раскидистых вековых деревьев торчали пни. Не осталось ни одной скамейки, ни одного павильона. Исчезло легкое деревянное здание летнего театра, где иногда выступали заезжие драматические артисты, певцы, фокусники, сатирики-куплетисты, гипнотизеры и где в длительные паузы между наездами гастролеров показывали кино. Вряд ли театр поглотила стихия огня, гулявшая по городу: он стоял в плотном окружении лип и кленов. Мог сгореть только в том случае, если нарочно подожгли.
Степанов не поленился, подошел к четкому прямоугольнику, ковырнул носком сапога: зола и пепел… Вот здесь бегал какой-нибудь Ганс или Генрих с факелом, поджигал… Не таскали же сюда огнемет! А там кто их знает!..
За театром, чуть левее, где раньше была небольшая лужайка, сейчас - три высоких холма, братские могилы погибших при освобождении Дебрянска. Садовых цветов на могилах не было: откуда? Только лежало несколько ромашек, принесенных кем-то с лугов. В головах - колышки со звездами и фанерными дощечками. Фамилии, выписанные химическим карандашом, уже становились плохо различимыми.
Придет время, и останки павших за освобождение города перенесут из мест случайных захоронений сюда, в парк. А пока хоть фамилии подправить, чтобы совсем не исчезли… Отыскать у кого-нибудь химический карандаш и подправить… А потом в школе ребятам сказать, чтобы следили…
Не прерывая раздумий, Степанов повел головой.
Что осталось незыблемым, так это чугунная чаша фонтана с ребристыми боками, гордость города. По вечерам, наверное, не меньше полсотни лет били над этой чашей высокие, упругие струи и рассыпались брызгами сначала при свете керосиновых, а потом и электрических фонарей. Не у одного поколения были связаны с этим парком и, конечно, с необыкновенным фонтаном приятные, может быть, самые приятные воспоминания…
Между тем уже начал налетать ветер, иногда поднимая с земли пыль… Степанов сел на пень, засунул руки в карманы шинели. Нины не было.
…Летом они приходили сюда каждый вечер. Вера, он, Ваня… Все из их компании. Ниночка Ободова иногда тоже крутилась здесь…
Снова вспомнив о Нине, Степанов посмотрел на часы: тридцать пять минут восьмого! Однако ему и в голову не приходило, что Нина могла передумать. Опаздывает… Не рассчитала время… Что-нибудь задержало…
Но она не появилась и через десять минут, и через пятнадцать… Теперь ждать было совершенно бессмысленно.
Он заспешил, свернул с главной аллеи, где раньше всегда висели нарисованные на фанере плакаты с цифрами выплавки стали и чугуна, добычи угля и электроэнергии, урожая зерновых, какие-то диаграммы с кривыми достижений, свернул и пошел напрямик.
Что-то чернело справа у поломанных кустов сирени… Степанов подошел ближе… Нина!.. Лежит ничком…
Степанов нагнулся… Дышит! Что случилось?
Подняв Нину, усадил рядом с собой на пень. Голова ее упала ему на грудь.
- Нина!.. - позвал он. - Нина…
Девушка не отзывалась.
- Нина!..
Взгляд ее прояснился, и она только сейчас осознала, кто смотрит ей в лицо.
- Миша…
- Что с тобой?!
Она сделала попытку приподняться. Встала и упала бы, если бы вовремя не поддержал Степанов. Инстинктивно она охватила его шею.
- Что с тобой? - повторил Степанов.
Нина не отвечала. Повела головой, осматриваясь.
- Что случилось? Чем тебе помочь?
- Ударилась я… - наконец с трудом ответила Нина.
Она всем телом подалась вперед, как бы заставляя себя идти, но идти не могла.
Степанов крепко взял ее под руку.
Его одолевала беспокойная мысль: "Что же случилось с Ниной?" Он сделал множество предположений, в их числе и просто недостойное: "Не пьяна ли?.. Может, кто из кавалеров избил?" Одно ему почему-то не пришло на ум: упала в обморок от голода.
Он бережно вел ее домой, в неизвестный ему сарайчик за линией железной дороги, надеясь оставить Нину в надежных руках. А если выяснит, что положение ее более серьезно, чем ему сейчас представляется, отведет и в больницу…
Но на полпути к своему жилищу Нина вдруг остановилась.
- Ты что?.. - спросил Степанов.
- Я зайду к Монаховым… Вот… - Она кивнула на землянку неподалеку. - А поговорим в другой раз, ладно?
- Это твои знакомые? А может, лучше домой?..
- Нет, сюда… - решительно ответила девушка.
- Пожалуйста…
Степанов повел ее к землянке справа. Он не заметил или не придал тому значения: им навстречу двигалась мужская фигура. Ему было невдомек, что Нина опасалась: повстречается и увидит - молодой учитель с ней!.. А сейчас попробуй что-нибудь пойми: какая-то женщина сошла под своды землянки Монаховых…
Степанов остался один. Теперь можно и на Остоженскую. Может, Вера уже приехала…
21
Ветер усилился. Луна проглядывала в редкие прорехи в густом подвижном месиве туч, словно вытолкнутая ими, спускалась к самой земле, светила секунду-две и снова пропадала.
Два года назад Степанов мог пройти к Вере с завязанными глазами. Знал все выбоины на тротуарах и мостовых… По Советской нужно дойти до двухэтажного - "красного", как его часто называли, - магазина и свернуть влево. Через полтора квартала и будет дом Веры.
Старый, но еще очень прочный, просторный дом, в котором родилось и выросло не одно поколение русских интеллигентов, был расположен "по-городски" - по улице в длину, стоял на прочном каменном фундаменте. Кто-то из предков Веры был в родстве с известным историком Соловьевым, мать окончила Высшие женские курсы в Москве, отец, как и дед, врач.
Гостиная, библиотека, столовая, кабинет обставлены старинной мебелью красного дерева. В гостиной осенними и зимними вечерами иногда затапливали камин, украшенный незатейливым, быть может, даже грубоватым, но хорошо передававшим дух времени чугунным литьем Мальцевского завода в Песочне. В отсветах рассыпавшихся раскаленных углей особенно ярким становился красный шелк обивки кресел. Перед камином стояла низенькая скамеечка, на которой любила читать Вера.
Война разметала семью Соловьевых. Отец и старший брат ушли на фронт. Вера заканчивала педагогический институт в Смоленске. Как она оказалась в Дебрянске, почему не уехала и где ее мать, Степанов не знал.
…Луна на миг осветила развалины "красного" магазина - торчавший острым зубом угол, свисавшую к земле железную балку. Степанов помнил, как свернул налево. Не видя ничего, кроме неясных силуэтов печей, он пытался найти пожарище Вериного дома.
"Вот здесь же должен быть… Третий дом от угла и был ее…"
Но ничто не напоминало участка Соловьевых. Где же фундамент? Он-то должен уцелеть. А деревья?..
"Может, между домами стоял какой-нибудь амбар?"
Степанов выждал, когда проглянула луна, всмотрелся в развалины. Ярко и холодно блестел кафель голландок, резче стали силуэты русских печей… То же справа, то же слева…
Неожиданно ему послышался плач ребенка. Степанов осмотрелся в надежде обнаружить какое-нибудь жилье и спросить, как найти Соловьевых.
"Почудилось?.."
Однако плач повторился снова: люди где-то близко. Здесь! Обрадованный, зашагал быстрее. Вскоре под ногами нащупал стежку, и она привела его к черной дыре. Оттуда, из-под земли, слышен был плач ребенка, голос женщины, убаюкивающий его, тянуло дымом.
Стоя на одной ноге, он опустил другую в дыру, чтобы нащупать ступеньку. Но, как ни старался, как глубоко ни опускал ногу, ничего обнаружить не мог. В другом углу дыры он нашел остатки первой ступеньки. Вторая сохранилась хорошо, третья тоже, четвертой не было, и Степанов слетел вниз и стукнулся плечом о железную полуоткрытую дверь. Она загудела странным образом и захлопнулась с лязгом.
- Кто там? - послышался женский голос.
- На минутку можно зайти? - спросил Степанов, думая о том, что ему повезло: не зашиб больную ногу.
- Заходите. Что же поздно-то?..
Отсчет времени велся, видимо, не по часам, а с того момента, когда начинало темнеть и нужно было зажигать коптилку. "Поздно!" Степанов потянул дверь на себя, и она со скрежетом медленно отошла от стены. Слегка ударившись о притолоку, он переступил порог, оставив дверь по-прежнему полуоткрытой.
Был слабо освещен лишь один угол низкого с полукруглым сводом подвала. Степанов не сразу различил женщину, стоявшую перед ним.
- Простите за беспокойство, вы не скажете, как пройти к Соловьевым, к Вере Соловьевой?
Женщина метнула взгляд в освещенный угол, точно спрашивая, что отвечать, и ничего не ответила. И через секунду вместе со скрипом койки послышался голос Веры:
- Миша?
Но никто не подбежал к нему, хотя голос Веры как будто и обещал это.
Степанов в каком-то оцепенении ступил шаг, из-под ног его с пронзительным визгом бросилась прочь кошка.
- Холера! - выругалась женщина.
Степанов ступил еще шаг, еще..
В какую-то долю секунды все - голос, произнесший только что его имя, прежний и в то же время совсем непохожий на Верин, что-то еще, чего он никогда не смог бы определить, - все это радостно оглушило Степанова. И хотя сердце билось тяжело и гулко, он почувствовал необыкновенную легкость.
Он пошел туда, откуда донесся Верин голос, еще не понимая, где она, видя какие-то койки, закутанные фигуры женщин, занавески… И вдруг среди этого чередования черноты и слабых желтых пятен света от коптилок увидел лицо Веры, спешащей к нему.
Протянув руки, он неловко обнял ее.
- Вера, - тихо проговорил. - Вера…
Что-то было не так, как должно было быть, и он не сразу понял, что Вера делала попытку освободиться от этих объятий. Или это только показалось? Вера, теплая, живая, здесь, и так не хотелось замечать того, что не вязалось с его представлением о встрече.
- Пойдем, - сказала она нетерпеливо, устремляясь к выходу.
Можно было предположить, что Вера стеснялась посторонних, а вот там, на улице, она и даст волю своим чувствам…
На ходу Вера схватила короткое пальтишко, платок, оделась, туго перехватив себя ремнем, выхваченным из кармана. Вот такая подтянутая партизанка в сапогах тогда и промелькнула мимо него на кухне, после бюро.
Молча они прошли к железной двери и выбрались на улицу.
Дул по-прежнему беспокойный ветер.
- Вера… - проговорил Степанов. Он не мог сейчас понять, встревожен ли он такой встречей или просто взволнован: слишком впечатляли и само это путешествие вечером по мертвому городу, и подвал, и свидание через годы…
Он взял Веру под руку и повел, сам не зная куда.
- Где здесь можно приткнуться? - спросил он, оглядываясь.
Вера промолчала, словно не слышала. Если бы Степанов был сейчас способен к трезвым оценкам, он заметил бы, что это - сосредоточенность отчуждения.
- Приткнуться негде, - решил он. - Будем ходить… Рассказывай о себе… Как жила, где мать, брат, отец?
Вера словно обрадовалась, что он заговорил о другом.
- Отец и брат воюют, а мать здесь, со мной… Она в июне сорок первого заболела, я сорвалась и приехала из Смоленска, а тут война… Потом и немцы… Как и другие, пряталась в подвале… - Вера усмехнулась: - Вот с чего мы начинали… Помнишь подвал?
- Какой подвал? - спросил Степанов. Он понимал, что Вера отвечает на его вопрос, но все же говорят они не о том, не о том…
- Подвал у Дьяконовых во дворе. Мы играли в прятки… Это в шестом классе, наверное… Девочки спустились в него, испугались и запищали, а потом подошел ты… Помнишь?
- Помню.
- Ну так вот, вскоре мы поняли: прятаться толку мало, нужно что-то делать. Так началось наше наивное подполье: ходили по вечерам и своей печаткой пришлепывали два слова "Смерть оккупантам!" на фрицевские же объявления: "Запрещается! Воспрещается!"
- Да, да, - вспомнил Степанов рассказ Турина и улыбнулся.
- Организация у нас была небольшая… Кое-что делали. Ваня, верно, тебе уже рассказывал. Когда стал угрожать провал, нам посоветовали уйти в партизанский отряд… Мы и ушли: Ваня, Коля, Борис Нефеденков, Вася Крылов и я. Дела партизанские тебе известны… - Она спохватилась: - Впрочем, давай сначала ты о себе!
- Нет, говори! Говори!
- Меня всячески оберегали, - продолжала Вера, - но в исключительных случаях давали и рискованные поручения…
- Ну расскажи хоть об одном…
- Ну вот, например, кончились у нас бинты и йод. Командир приказал мне раздобыть их в городе у аптекаря. Аптекарь был, конечно, свой. В город надо было войти с плетушкой, полной грибов, офицерам отвечать на улыбки, если смогу, даже на заигрывания. А я умирала от страха… Возвращение было самым опасным. Одно дело нести грибы, другое - йод и бинты! Когда возвращалась с сумочкой, в которой под пудрой, духами, помадой, платочками и немецкой газетой лежал драгоценный груз, повстречался немецкий офицер. Посмотрел на меня, как мне показалось, с подозрением. У меня душа ушла в пятки. Все, думаю, конец! Но я все же нашла в себе силы улыбнуться ему. Пронесло!.. Ну, хватит об этом. Как ты? Как жил? Где ранен?
- Расскажу… Что же с Николаем? Мне Пелагея Тихоновна рассказала, но я толком ничего не понял… Что с ним произошло?
- С Николаем… - Вера пристально взглянула на Степанова. Он хорошо знал доверчивый взгляд ее глаз. Но сейчас кроме доверчивости была в нем такая беспомощность, что Степанов снова обнял ее.
- Как я тебя ждал, как я тебя ждал! - взволнованно проговорил он.
Вера стояла не двигаясь, словно одеревеневшая. Но вот она вдруг обняла его и крепко поцеловала несколько раз. А потом взяла за плечи и решительно отстранила.
Она первой шагнула вперед. Степанов - за ней. Несколько минут шли молча.
- О Николае я спрашивал, - напомнил Степанов, возвращаясь к прерванному разговору. - Может, ты знаешь более точно?