8
В этот день, утром, произошло в Дебрянске событие, которое было отмечено не одним человеком. На шоссе, тщательно объезжая воронки и кирпичные завалы, появился видавший виды газик, остановился возле женщины, несшей ведро с водой. Шофер что-то спросил у нее, поехал дальше и снова остановился, теперь уже у райкома партии.
Из машины вышли подполковник и майор, оба средних лет, оглядели с невысокого крыльца то, что осталось от Дебрянска, и направились к секретарю райкома.
Пробыв в райкоме минут десять, они вышли в сопровождении Захарова, поспешно докурили папиросы и, еще раз оглядев с крыльца Дебрянск, распрощались с Захаровым и уехали. На запад. Их интересы были, видно, там.
Те, кто наблюдали эту сцену, не могли сомневаться, что они едут на фронт. А куда еще нужно подполковнику и майору? Куда? Армия наступала, освобождала в день десятки городов и сел, пора была горячей - только поспевай…
Но все же это были не простые офицеры - это уезжали военные корреспонденты, и они-то могли бы и задержаться в Дебрянске… Однако не задержались.
Степанов направлялся в столовую и увидел только удалявшуюся машину и Захарова, который, входя в дом, громко хлопнул дверью: остался недоволен визитом.
Но внимание Степанова было почти тотчас отвлечено другим. Что-то изменилось в знакомом до мелочей пейзаже. Столовая была неподалеку от райкома, и нужно было выйти за пределы уцелевшей улицы, чтобы понять, в чем дело. В одной стороне, в другой, в третьей, то пропадая за буграми кирпича, то вновь появляясь, копошились люди. Рыли землянки. Три сразу!
Степанов направился к ближайшей. Работавшие не обращали никакого внимания на подходившего к ним человека. Один копал землю, другой топором ошкуривал стояки.
- Товарищ лейтенант? - удивился Степанов, признав в плотнике Борисова.
Лейтенант отложил топор в сторону:
- Я… А что ж?.. Чем хуже других?.. - Он как бы оправдывался перед Степановым. - Все равно придется блиндажи на фронте строить и те же землянки рыть… Ведь так? Выходит, практика!
- Наверное, придется… Здравствуй, Андрей! - Степанов только сейчас смог поздороваться с землекопом.
- А, Степанов… - Андрей вытер пот со лба. Наверное, рад был передышке. - Никогда не думал, что так трудно рыть простую землянку!
- Лейтенант, а обязательно ли ошкуривать стояки?
Борисов посмотрел на белые столбы, валявшуюся на земле кору, пожав плечами, ответил:
- Я не плотник, но знаю: положено бревна ошкуривать… Иначе все сгниет раньше срока…
- Когда строят дом, конечно, ошкуривают… Но это ж землянка. Простоит несколько месяцев - и хватит с нее!
- "Несколько месяцев"! - Быть может, впервые лейтенанту ощутимо, вещно представилась жизнь в такой землянке. - "Несколько месяцев"! - раздумчиво повторил он.
- Наверное, так… И там ваши копают? - Степанов указал глазами на работающих в других местах. - Значит, майор пошел навстречу?
- Да… И вот что интересно: все хотят жить на месте своих домов. Все. А чем этот клочок земли лучше других?.. И здесь - кирпич, и там - кирпич…
- Воспоминания… Мы забываем подчас, что история есть не только у государств и народов, но и у каждой семьи - славная или бесславная…
- Пожалуй, да… Тут эта женщина, допустим, родилась или сама родила… Кто знает?.. Или, опять же, выходила замуж… Жила…
Степанов вместе с лейтенантом пошел посмотреть, что делается на строительстве больницы. Корпус заметно поднялся на несколько венцов. Таня Красницкая беспокойно ходила возле.
- Хотят вход сделать с улицы… Не знаете, Михаил Николаевич, где здесь была улица? - спросила она подошедшего Степанова.
- Здравствуй, Таня! - радостно сказал он.
- С ума сошла!.. Я думала, мы уже виделись… Здравствуйте, Михаил Николаевич.
- Ничего… А улица была вот здесь… - Степанов провел рукой в воздухе прямую линию. - Как дела, Таня?
- Идут… - И, погрустневшая, умолкла. Ни легкости в движениях, ни доброй улыбки, которой обычно так и светилось круглое Танино лицо.
- Что случилось, Таня?
- Опять все к вам…
- Рассказывай, рассказывай! - настаивал Степанов.
- Мария Михайловна, больная и одинокая, плачет тайком ото всех. Зовет своих сыновей Степу и Диму, просит, умоляет, чтобы забрали ее отсюда. Но на Степу еще в первые дни войны пришла похоронка, а от Димы до сих пор ни слуху ни духу. Все собираются разъезжаться, может, боится, что оставят ее в школе. Я договорилась со знакомыми, они живут в сарайчике за станцией. Марию Михайловну могут взять. Но как и на чем ее перевезти?
- Да, это задача не из легких…
Степанов взглянул на часы. Подумал: "Вот бы эту "грандиозную" операцию описать лейтенанту Юрченко. Он не поверит, как сущие мелочи вырастают в проблемы".
- Пойдем, Таня.
Борисов, намекая на что-то, весело пожелал:
- Успехов, товарищ Степанов! - и проводил Таню откровенно завистливым взглядом.
Теперь на тропке они увидели Захарова и Троицына, которые, видно, обходили новостройки, как ни странно звучит это слово в применении к землянкам и баракам. Вскоре стал слышен их громкий разговор.
- А что я мог сделать, Николай Николаевич? - судя по всему, оправдывался Троицын. - Мамин - добрая душа. А каково мне?
Степанов догадался, что речь шла, по-видимому, о решении Мамина выделить строительные материалы всем выселенцам.
- И откуда ж ты взял столько бревен?
- Откуда берут хозяйственники, Николай Николаевич? Из своего загашника…
- Буду иметь в виду, - принял в расчет это признание Захаров. - Все твои отговорки с этого часа не принимаются.
- Николай Николаевич! - взывая к справедливости, взмахнул короткими руками Троицын. - У меня всё уже выскребли до дна! Честное слово!
- Ладно, ладно, - покровительственно ответил Захаров. - Когда тебя лучше заслушать на бюро? Сейчас или подождать?
- А мне все равно, Николай Николаевич… - равнодушно ответил Троицын.
- Это ж почему?
- Сейчас или погодя - все равно ругать будете! Должность такая…
- У меня хорошая, - иронично скривил губы Захаров. - А ты сегодня не греши, Троицын… Вон сколько у тебя помощников! - Взмахнув рукой, Захаров указал в сторону землянок и бараков, где работали воины.
Степанов стал сворачивать с тропки, уступая дорогу Захарову и Троицыну. Поравнявшись, поздоровался.
- А-а, Степанов!.. - приветствовал его Захаров и вдруг досадливо щелкнул пальцами: - Не догадался я о помощи военных сказать!.. Тогда, может, задержались бы…
На вопросительный взгляд Степанова ответил:
- Журналисты приезжали… Не остались. Подполковник и майор… - Захаров назвал фамилии двух известных писателей, корреспонденции и статьи которых часто появлялись в московских газетах и пользовались большой популярностью на фронте и в тылу. Газеты с их материалами передавали из рук в руки, читали вслух… - Не остались!.. - За сдержанностью в голосе Захарова все же слышались горечь и обида. - Не заинтересовали мы их!
- Николай Николаевич, - возразил Степанов, - это же фронтовые корреспонденты. Сами знаете, все они приписаны к определенной газете и должны освещать ход войны на определенном участке фронта.
- Понимать-то я понимаю… Но дело и в другом, Степанов. Еще и в другом…
Однако развивать эту мысль, чувствовал Степанов, Захарову почему-то не хотелось.
Степанов все же спросил:
- А в чем "другом", Николай Николаевич?
- Дотошный ты человек, Степанов! - Захаров не заметил, как перешел на "ты". - В чем другом? Допустим, остались бы. Хотя бы один. Ну и что? О чем писать? Землянки, жалкие бараки, бесценные для нас сейчас… Где героизм? Где пафос созидания? Энтузиазм, наконец? Где? А на фронте все просто и ясно. Подбили пять вражеских танков? Молодцы! Представить к награде! Освободили столько-то сел и деревень, взяли железнодорожный узел? Герои! Штурмом овладели городом? Герои! И ведь правда - герои! Но и у нас тоже герои! Только чем и как измерить их неброский героизм?
Степанов и сам думал неоднократно о мало кем замечаемой несправедливости. Но Захаров кроме чувства несправедливости испытывал еще и явное чувство обиды. Не за себя, конечно, а за тех, кто не щадил себя, возвращая землю к жизни. Не щадил так же, как на фронте.
- Да… - как бы подвел итог Захаров, - на описании сегодняшнего Дебрянска славы не заработаешь, орденов тем более. Как говорится, фактура не та. Верно, Троицын? - обратился он за поддержкой к человеку, который однажды, подавленный и разбитый, пришел к нему отпрашиваться на фронт и получил такую отповедь, что и сейчас помнил.
- Хм! - энергично воскликнул Троицын. - Да будь я на фронте даже каким ни на есть захудалым обозником, и то что-нибудь да заработал бы кроме замечаний и нареканий! Да бог с ними, с наградами!.. Лишь бы душа не ныла, как здесь… Нет, Николай, Николаевич, о нас с вами не вспомнят. Помяните мое слово…
Степанов все же возразил:
- Николай Николаевич, конечно, о Дебрянске писать трудней, чем о наступлении, но это вы зря так… о славе и об орденах…
- Не знаю, не знаю… Могли бы хоть заметочку написать о тружениках тыла, раз на очерк не тянем…
- А почему вы думаете, что не напишут?
- Как "почему"? Цифрами даже не вооружились… Материалом… О чем же писать? Что представляет из себя Дебрянск, увиденный с крыльца райкома? Или из машины? Не защищайте, Степанов, кого не следует защищать. Все проще, чем вы думаете… Ну, ладно… - закончил Захаров, - пойдем, Троицын, дальше осматривать величайшее строительство. А ругать тебя на бюро, конечно, будем… Готовься!
- Всегда готов!
Таня, чтобы не мешать разговору, который ее не касается, отошла в сторонку и теперь, когда начальство продолжило путь, вернулась на тропку.
- Начальники, оказывается, тоже люди… - улыбнулась она. - А все-таки обидно, что о нас не напишут…
…Как это и случалось частенько, Мамина у себя не было. Захаров еще не вернулся. Сторож без их "добро" лошадь не давал.
Степанов и Таня разыскали Мамина в военкомате… Снова явились к сторожу, взяли наконец лошадь… На это ушло полтора часа.
Но с чего начать? Сначала, видимо, нужно приготовить в сарайчике место для Марии Михайловны. Пока доехали, пока, выкраивая метры еще для одной койки, переставляли другие койки и стол, прошло еще добрых полтора часа. На завтрак Степанов давно уже опоздал. От станции до Бережка километров восемь. Туда-сюда - еще два часа. Когда управились, можно было наконец и пообедать, но ему вдруг захотелось проводить Таню на Бережок.
Девушка охотно, даже с радостью согласилась!
- Проводите…
- Вы работаете, Таня? - спросил Степанов.
- В больнице, санитаркой. На безрыбье и рак рыба, - оценила Таня себя в новой должности.
- А по вечерам что делаете?
- Иногда дежурю. А так что можно делать, Михаил Николаевич? Негде собраться, некуда пойти… Да никого и не осталось… Тоска страшная. Днем ничего: заботы. А вечером!..
Все отчетливей и отчетливей осознавал Степанов беды Дебрянска: порабощенность бесконечными заботами и мелочами, вынужденное одиночество людей. Стремясь прорвать этот круг отчужденности, знакомились в очереди за хлебом, на почте. Других мест общения не было.
Степанов простодушно предложил Тане приходить к нему - будут вместе гулять, разговаривать… Она охотно согласилась.
- Тишина у нас… А в Москве, наверное, народу-у!.. - мечтательно протянула Таня.
- Народу много, но и Москва сейчас не такая шумная и многолюдная, как раньше.
- Наверное, скучаете по столице?
- Знаете, Таня, как-то не было времени скучать. Конечно, вспоминаю, да еще как часто.
- А что вы меня на "вы" величаете?
- Ну хорошо, буду на "ты", если ты так хочешь.
- Театры, музеи… - продолжала Таня, как о чем-то совершенно недосягаемом. - В театр бы раз в жизни сходить…
- А ты разве не была ни разу?
- Приезжала как-то к нам оперетка и драматическая труппа, но вряд ли это настоящий театр… Скажите, Михаил Николаевич, теперь ведь не все будет так, как раньше?
- Ты о чем?
- Всякое слышишь… - уклончиво ответила Таня.
После выступления Захарова в райкоме партии стенды со свежими газетами регулярно вывешивались возле хлебного магазина и больницы, на почте, на рынке. Около них с утра и дотемна толпился народ. Гораздо яснее стала для людей обстановка на фронтах, международное положение, отношение союзников, жизнь в больших промышленных центрах Урала и Сибири, как писалось, "ковавших победу". Особенно ревностно следили за статьями, в которых описывалась жизнь в городах после освобождения. Немало было разбитых и сожженных, но, пожалуй, такого, как Дебрянск, если попытаться себе представить по газетным строкам, не было… Читаешь - и вдруг: трамвай… кино… радио… даже театры!..
Да, информации стало несравнимо больше, и все же "сам слышал от верного человека…" совсем еще не перевелось…
9
Большой охоты встречаться с Ниной Ободовой у Степанова не было. "Сначала мечутся между добром и злом, а потом переживают, втягивают в свои душевные муки других… Тут работай сорок восемь часов в сутки, и то не сделаешь десятой доли того, что нужно сделать сейчас, немедленно".
Но как только он увидел, вернее, угадал в густом сумраке худенькую фигурку ожидавшей его Нины, настроение сразу изменилось: "Что же теперь-то?.. Теперь помогать надо…"
Нина с готовностью протянула ему руку, уверенная, что он ответит ей тем же.
Степанов мысленно стал быстро перебирать места, где можно было поговорить спокойно. Но ни одно из них не могло их устроить: в райком Нина не пойдет, да там могут и помешать; в районо - Галкина; в "предбаннике" парикмахерской? Но парикмахерская закрыта. Оставалась почта, где он уже был с Верой. Степанов повел Нину на почту.
- Заходи… Посидим в тепле. - Он не стал подчеркивать, что заботится не о себе.
Дежурила уже знакомая Мише телеграфистка.
Степанов попросил Валю приютить их на часок. Валя окинула Ниву внимательным взглядом с ног до головы, помедлила и, едва заметно пожав плечами, сказала без большой охоты:
- Ну заходите…
Степанов прошел, но Нина так и застыла на пороге, словно остановленная этим взглядом. Однако прошло мгновение, Нина резко подняла голову и не без вызова вошла в помещение почты.
Степанов уже знал, где лампа, зажег ее и притворил дверь.
Нина села на скамью и вдруг вскочила:
- Слушай! А я ведь просто эгоистка!
- Что ты? - Степанов даже испугался.
- В какую я тебя историю втравила!
- О чем ты, Нина?
- Ты не понимаешь, но я-то должна была знать! - не прощала себе Нина какой-то промашки. - Найдутся такие, кто будет говорить, что новый учитель связался со шлюхой.
- Перестань! - тихо потребовал Степанов.
- Ой… Ничего ты не понимаешь!..
- Я говорю, перестань!
- Если не скажут, то все равно подумают…
- Мне еще считаться со сплетнями!.. Жить с оглядочкой на дураков и идиотов! Садись и, пожалуйста, успокойся… - Он подошел к Нине и, положив руки на ее плечи, усадил девушку на скамейку в углу.
- Ой, Миша…
Она сложила руки на груди, съежилась, прижав коленку к коленке. Озябшая, сидела так нахохлившись, пока не почувствовала, что согревается.
- Господи! - в упоении воскликнула Нина. - Комната! Тепло!
Она вдруг вскочила и прижалась к плохо покрашенной, изрядно испачканной печке, к которой уже прислонялся не один человек.
- Вот так и буду стоять! Есть же чудеса на свете…
- Холодно в сарае? - спросил Степанов.
- Придешь туда - жить не хочется… Протопят печурку - тепло, а через час - все выдуло…
- Кто хозяева?
- Добрый человек, тетя Маша… Когда-то ей мать в чем-то помогла, помнит…
- А где ты работаешь, Нина?
- На станции…
- Что же ты делаешь на станции?
- Как что? Составы разгружаю… Все, что присылают в Дебрянск, проходит и через меня. Я - важная птица.
Степанов вспомнил, как в день приезда был на станции и видел разгрузку платформы с бревнами. Женщины, девушки… Ни одного мужчины…
- Тяжелая работа. Надорваться можно…
- Можно, зато рабочая карточка. Это тебе не что-нибудь…
Степанов прошелся по комнате раз, другой… Потом остановился возле Нины, сурово посмотрел в ее глаза и не встретил ничего, кроме доверчивости…
Он боялся обидеть Нину проявлением жалости, боялся, что и участие может невзначай уколоть ее самолюбие.
По-своему истолковав, наступившую паузу, Нина спросила, ничуть не сомневаясь, что это так:
- Ты ждешь моего рассказа? Ничего радостного, Миша, ты не услышишь.
Степанов выпрямился, молча смотрел на девушку. "Что она ему скажет?" И сейчас, видя ее прижавшейся к печке - запрокинутая голова с выставленным маленьким подбородком, ноги в шелковых штопаных чулках, эти ясные глаза, которым нельзя не верить, - видя все это, Степанов подумал, что Гашкин не мог быть прав, отпустив по адресу Нины то короткое словечко. А может, он, Степанов, только утешает себя? Нет, нет…
- Расскажи, Нина…
- Ну что ж… Слушай, - начала она. - До войны мы жили хорошо, весело… Меня баловали все: единственная дочь… Когда пришли немцы, я растерялась… Все изменилось в мире и в городе, смерть витала в воздухе, а мне хотелось жить. Я немножко подросла, на меня стали посматривать мужчины, я, как бы это тебе сказать…
- Понимаю, - проговорил Степанов. - Читал в романах.
Нина посмотрела на него и как бы поблекла. После молчания, занятая мыслью - так ли он все понял? - все же продолжила:
- Да, ходила на вечеринки, танцевала, развлекалась… Иногда там бывали немцы… Вернешься домой - мать не спит. Смотрит в глаза, и я знала, о чем она думает. "Нет, мама, нет! Не бойся!.."
- Почему же она не задрала тебе юбку и не выдрала ремнем?
Нина не удивилась откровенному вопросу:
- Допустим, я сижу дома, никуда не хожу - ну и что? Наступит мой черед - и в Германию. Рабыней! Я эти объявления помню наизусть.
- Какие объявления?
- На стенах и заборах, в газете. Если перевру, то самую малость. Вот: "Все женщины тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, проживающие на территории Орла, Дебрянска, Бежицы, включая пригороды, или же временно проживающие на этой территории, обязаны, согласно расклеенным на улицах этих городов объявлениям, явиться в соответствующую Биржу (с большой буквы) Труда (с большой буквы). Лица, фамилии коих начинаются с буквы А до К, безработные - двадцать первого мая до двенадцати часов дня, работающие - пополудни. С буквы Л до Р - такого-то числа, с буквы С до Я - такого-то. При явке нужно иметь на руках явочную карточку Биржи Труда либо рабочий пропуск с места работы. Явке подлежат все женщины указанного года рождения, независимо от семейного положения и независимо от того, работают они или являются безработными. Неявившиеся будут наказаны. Командующие (с большой) Административными (с большой) Округами (с большой)". Думаю, что я ничего не переврала.
- И куда направляли? В Германию?
- В Германию, на работу здесь, на свои фермы и дачи - по-разному… А кто поприятнее и покрасивее, могли попасть и в публичный дом…
- Где?
- У нас, в Дебрянске…