- Брось, не скрытничай. Ведь это я посоветовал Евгению Рудольфовичу вытащить тебя. И правильно сделал! Довольно тирании. За что он тебя выставил? Дисциплину, видишь ли, нарушил! А то, что ты не уступишь мастеру в точности и силе удара, его мало интересует. Ребята, которые и двух раундов со мной не выдержат, у других тренеров перворазрядниками и мастерами стали, на всесоюзных соревнованиях выступают. А он меня все в детских пеленках выдерживал. Ему, понимаете, не нравится моя манера и силовой бокс. А я не люблю танцев и телячьих нежностей на ринге. Мы разные люди. Гарибан берет меня таким, какой я есть. Он умеет найти в спортсмене главное, вовремя выдвинуть его и создать имя. У Гарибана не закиснешь.
- Разве не дядя Володя сделал тебя боксером?
- Я думаю, что в этом больше всего повинны мои родители, а затем - мои объемистые легкие, выносливое сердце, крепкие кулаки и быстрые ноги. Не будь Сомова, со мной бы занимался другой инструктор.
- А не кажется ли тебе, что ты выглядишь перебежчиком, которому больше посулили? Обо всем этом прежде всего надо было поговорить с дядей Володей.
- Брось высокие материи. Все выглядит несколько иначе: просто я порвал с мямлей и дилетантом, чтобы перейти к более пробивному, умному, понимающему меня и бокс тренеру. Вот и все.
Глава третья
Это было пять лет назад. В ленинградское общежитие на Обводном канале съезжались подростки с дальних узловых станций Витебской, Варшавской и Балтийской железных дорог. Ребят размещали на шестом этаже, а девочек на пятом.
Кирилл попал в комнату, в которой уже поселились пять человек. Ему досталась шестая койка у двери, сооруженная из двух козел и деревянного щита, покрытого волосяным тюфяком.
- За одеялом, простынями и наволочкой придешь попозже, - сказал комендант, носивший солдатскую гимнастерку.
- А подушки не дадут? - поинтересовался Кирилл.
- Тут полный комплект был. Видно, захватил кто-то лишнюю. Посмотри по койкам, найдешь, - посоветовал комендант и ушел размещать других ребят.
Запихав под койку свой сундучок, Кирилл, не зная, что же ему предпринять, стал растерянно озираться. Кроме него в комнате еще находился долговязый парень, который сидел у раскрытой корзины и уплетал хлеб с салом.
- Ты у Цакуна посмотри, - сказал он. - Вон на той койке у окна.
Кирилл оглядел указанную койку, но второй подушки не нашел.
- Они у него обе в одной наволоцке, - подсказал парень. - По цоканью чувствовалось, что он приехал с Псковщины.
В большую наволочку действительно были запиханы две тощие подушки. Одну из них Кирилл взял себе.
- Эх и устроит же тебе Цакун! - зажмурясь, пропел парень, словно предвкушая нечто занятное. Вонзив зубы в сало, он оторвал большой кусок и принялся энергично жевать.
Вскоре откуда-то пришли три парня лет по шестнадцати-семнадцати. Они все были в белых апашках, с выпущенными на пиджаки воротниками. Самый рослый и мордастый, указав на Кирилла, небрежно спросил у псковича:
- Ходырь, откуда этот хмырь взялся?
- Лишних в каждую комнату суют. Понаехало всяких.
Мордастый взглянул на свою постель и, увидев отощавшую подушку, грозно спросил:
- Кто здесь копался?
- Я, - ответил Кирилл. - Мне комендант велел забрать свою подушку.
- А если она не твоя? Ты знаешь, что за это бывает? А ну, неси ее в зубах!
- И не подумаю.
- Тогда советую: просись сразу в другую комнату, - пригрозил Цакун. - Тут тебе житья не будет, забью.
Мазнув рукой по губам Кирилла, он забрал подушку, вновь запихал ее в наволочку, а затем прямо в ботинках развалился на койке.
Кирилл знал школьное правило: если не можешь сам справиться с обидчиком, то стерпи или подбери посильней товарищей, которые за тебя заступятся, но никогда не жалуйся. Лучше остаться без подушки, чем прослыть фискалом. Он лишь брезгливо сплюнул и сказал:
- Силы набрался… грязными руками в лицо лезет, свинья.
- Помалкивай, хмырь, а то еще схлопочешь.
В комнату неожиданно заглянул комендант:
- Кто это на койке в сапогах валяется? Встать! Как твоя фамилия? Цакун? Так вот что, Цакун: если еще раз увижу - уедешь домой без экзаменов. Не положено в обуви.
- Я на минуту.
- Совсем нельзя.
По выправке и умению приказывать чувствовалось, что комендант недавно демобилизован из армии. Взглянув на уныло сидевшего Кирилла, он спросил:
- Еще не нашел подушку?
- Нет.
Комендант начал осматривать койки.
- У меня она, - вдруг признался Цакун.
Он вытащил подушку из наволочки и небрежно бросил ее. Подушка, не долетев до койки, упала около плевательницы.
- Поднять! - распорядился комендант.
- Ты что, хмырь, расселся! - прикрикнул на Кирилла Цакун. - Не слышишь… поднять велено!
Но Кирилл не шелохнулся.
- Кто бросил, тот и поднимай, - приказал комендант. - Ох и вредный же ты парень, Цакун. Придется тебя на заметку взять.
* * *
Кирилл попал в группу слесарей-монтажников, а более рослые ребята - в кузнецы, литейщики, паровозники. Девчат принимали лишь в столярный, токарный и жестяницкий цеха.
Небольшой учебный завод железнодорожников назывался "Юным пролетарием". Взрослыми людьми в нем были лишь мастера, наладчики станков, преподаватели и служащие конторы, а шесть цехов, классы и кабинеты с восьми часов утра заполнялись молодежью. Фабзавучники учились и работали по сменам: полдня в классах, полдня - в мастерских.
От общежития до завода было далеко. Приходилось вставать на час раньше и бежать к трамвайной остановке. Денег у мальчишек-первогодников было в обрез, поэтому каждый норовил проехать бесплатно - на подножке трамвая или на "колбасе".
Трамвай довозил только до Балтийского вокзала, дальше нужно было более километра идти пешком. Но кому охота шагать, когда большую часть пути можно проехать? Ребята приспособились ездить на утренних рабочих поездах, которые с вокзала отправлялись на запасные пути. Фабзавучники заполняли тамбуры и висели на подножках.
Чем дальше уводил маневровый паровоз состав от вокзала, тем шел быстрее. У переезда он разгонялся так, что страшно было соскакивать на ходу. Ребята прыгали с подножек, летели кубарем и растягивались на потемневшей от гари и нефти земле. И все же не прекращали опасной езды. Кто же пойдет пешком, когда другие ездят?
В первые дни работа в цеху утомляла. Кирилл, учившийся владеть зубилом, ручником и напильником, ходил с ободранными и побитыми пальцами. Он никак не мог приладиться бить молотком так, чтобы не делать промахов. В классах было легче, там он чувствовал себя в привычной среде.
В общежитие ребята съезжались к шести часам. Мылись, переодевались и… не знали, куда себя деть. Те, у кого были деньги, покупали сладости, ходили в кино. Другие либо гоняли на пустыре залатанный футбольный мяч, либо ходили в гости к девчатам. Третьи валялись на койках в опустевших комнатах и до одури зачитывались книгами.
От нечего делать ребята придумывали всякие забавы, особенно с теми, кто рано ложился спать. Самым безобидным было "сделать гусара". Озорники выщипывали из одеял и старых курток слежавшуюся вату, зажигали ее и подносили к носу спящего. Тот, вдохнув едкий, удушливый дым, стонал, делал нелепые движения руками и, проснувшись под общий хохот, долго не мог понять, где он находится.
Самым неприятным было летать на "ковре-самолете". Первым это испытал Кирилл. Цакун, затаивший против него злобу, подговорил своих дружков выждать, когда он уснет, и устроить полет.
Кирилл не почувствовал, как четверо парней подняли с козел деревянный щит, на котором он спал, осторожно вынесли его в коридор и там по команде одновременно выпустили из рук…
Ему показалось, что рухнул дом. Он ошалело вскочил и заметался по коридору, натыкаясь на корчившихся от смеха ребят. У него так билось сердце, что он с трудом выговорил:
- Погоди, я… я тебя тоже подловлю!
- Может, сейчас стакнемся? - выпятив грудь, не без бахвальства предложил Цакун.
Они готовы были схватиться, но в это время с лестничной площадки послышалось:
- Ш-ш… Комендант!
Озорники разбежались, а Кирилл не успел убрать постель.
- Ты зачем ее вынес? - недоумевал комендант, подоспевший на шум.
- Клопов искал, кусаются здорово, - соврал Кирилл.
Больше он не стал жить с Цакуном и его компанией, а перебрался к своим однолеткам столярам, которые и ростом мало отличались от него. Этих ребят из шестой комнаты в общежитии звали "тихонями". Они никого не задевали, не откликались на прозвища, дружной четверкой ходили на работу, в кино и очень часто по вечерам запирались на ключ, с тем чтобы без помех допоздна читать приключенческие книги. Спокойные и незадиристые "тихони" Кириллу были по душе. Он быстро приноровился к их жизни и так же стал зачитываться книгами.
Однажды белобрысый и востроносый модельщик Евдокимов прибежал из библиотеки возбужденным.
- Ребята, в субботу настоящий бокс показывают, - сказал он.
- В кино? - поинтересовался Кирилл.
- Настоящий! - На афише написано: "Матч бокса на первенство города среди юношей второго и третьего разрядов". Два рубля вход.
Собрав деньги на билеты, ребята в субботу всей пятеркой пошли в клуб. Они первыми проникли в большой зал и захватили места поближе к сцене. Здесь все для них было ново: и квадрат ринга, огороженный толстыми канатами, и длинный судейский стол, и медный диск гонга.
Первыми дрались боксеры наилегчайшего веса - сухощавые, очень подвижные подростки. Кириллу думалось, что боксеры обязательно должны быть рослыми, широкоплечими детинами, с выпуклыми бицепсами, с каменными челюстями и бычьей шеей. А тут перед ним кружились голенастые и гибкие мальчишки. Они награждали друг друга тумаками и не злились. Один даже улыбался после крепких ударов.
Следя за мельканием черных перчаток, Кирилл возбужденно ерзал в кресле, а когда прозвучал гонг, извещавший о конце раунда, и боксеры, прекратив тузить друг друга, разошлись по углам, он с восхищением произнес:
- Эх, мне бы так!
‘ - А ты пойди вон к тому дядьке и попросись, - посоветовал Евдокимов, показывая на лысоватого человека, что-то шептавшего внимательно слушавшему боксеру. - Он у них главный.
1 Но как пойдешь к незнакомому человеку и скажёшь, что ты желаешь научиться боксировать? Еще, чего доброго, прогонит или засмеет. Кирилл, наверное, и думать бросил бы об этом, если бы не увидел боя боксеров в весе "пера"..
На ринг вышла какая-то нелепая пара. Один боксер был плотным, скуластым, с выпуклой, хорошо развитой грудью. А его противник выглядел тщедушным и нескладным пареньком: он был сутул, с покатыми плечами и жилистыми, тонкими руками. Казалось, что мускулистый одним мощным ударом вышибет из него дух и свалит на землю.
Но этого не произошло. Худощавый, несмотря на непрестанные атаки противника, не подпускал его к себе близко: он либо уклонялся, либо останавливал скуластого резко выставленной рукой. Здоровяк, наткнувшись на твердый кулак, недовольно встряхивал головой, отступал на два-три шажка и вновь кидался в атаку с таким видом, словно собирался протаранить худощавого. Но как-то так получалось, что его тяжелые кулаки не находили цели, и он, сделав промах, точно разъяренный бык, проносился мимо. Это вызывало оживление и смех в зале.
Кириллу страстно хотелось, чтобы произошло чудо и победил худощавый. "Если бы мне так уметь, - думал он, - я бы вызвал Цакуна на посмешище. Он, конечно, подмигнул бы своим: "Смотрите, мол, как я двумя оплеухами успокою хвастунишку". И, развернувшись, вскинул бы кулак, а я - в сторону. Он раз - и мимо. Мордастый хочет ударить сверху, а я - нырк под руку и - р-раз!"
Кирилл так размечтался, что не заметил, как кончился первый раунд.
- Кто побеждает? - спросил он у Евдокимова.
- Не понять, - ответил тот. - Тощий здорово увиливает, но попадется.
Во втором раунде здоровяк беспрестанно нападал, стремясь загнать худощавого в угол. Но это ему не удавалось, противник ускользал, да не просто - всякий раз норовил ударить по раскрытой груди или в голову.
Чувствовалось, что худощавый ведет бой умней и расчетливей соперника, бьет лишь наверняка, когда уверен, что промаха не будет.
К концу второго раунда тело мускулистого боксера покрылось красными пятнами и стало лосниться от пота. В перерыве он полулежал в углу, раскинув руки на канатах, и грудь его высоко вздымалась. А худощавый был сухим и, казалось, ничуть не устал, он даже не полоскал водой рот.
В третьем раунде свершилось чудо, которого ждал Кирилл. Чувствовалось, что мускулистый боксер очень устал: часто промахивался, терял равновесие и не бил, а толкался кулаками. Чтобы хоть немного отдохнуть от учащавшихся назойливых тычков худощавого, перешедшего от обороны к наступлению, он то и дело повисал на нем.
- Брек… Разойдись! - требовал судья и разводил боксеров в стороны.
Лишь несколько минут назад казалось, что этот парень измолотит противника, а теперь он сам едва передвигал ноги и шатался. "Так и Цакуну будет, - думал Кирилл, - когда я научусь боксу. Но возьмут ли меня?"
В перерыве, ничего не сказав ребятам, он пробрался к раздевалке спортсменов. В коридоре ему попался худощавый боксер, видимо, вышедший из душевой, - в халате, с полотенцем на шее.
Кирилл не удержался и, подбежав к нему, с жаром сказал:
- Здорово ты его! Нашим ребятам понравилось.
Видя, какими восхищенными, горящими глазами парнишка глядит на него, боксер спросил:
- За меня болел?
- Еще бы! Нам всем хотелось, чтобы тому досталось. Пусть не фасонит!
- Правильно, с задавалами всегда так поступают. В следующий раз умнее будет. Ну, а сам ты боксируешь?
- Нет, хотел к вам проситься, да боюсь - не примут… рост у меня неважный, шея тонкая и с мускулатурой плохо.
- Мускулатура - дело наживное. И расти еще будешь, - уверил его боксер. - Главное - не струсить! Хочешь, я за тебя похлопочу? Только, чур, не подводить! Как бы трудно ни было - держись!
- Не подведу, честное ленинское, - пообещал Кирилл.
- Сегодня говорить с нашим дядей Володей бесполезно, лучше приходи во вторник в клуб водников к семи часам. Спроси в секции бокса Чулина. Это я. Понял?
- Ясно. Приду, - пообещал Кирилл.
После перерыва дрались боксеры средних и тяжелых весов. Они были менее подвижны, но более грозны: чувствовалось, что увесистые удары сотрясают партнеров, сбивают им дыхание.
В этот вечер ребятам довелось увидеть нокаут, о котором они лишь читали в книгах.
Рослые тяжеловесы, неуклюже передвигаясь по рингу, так били один другого, что гул тяжелых ударов разносился по залу. Вдруг один из боксеров закачался от сильного удара и рухнул на пол. Лежа, он еще продолжал работать руками.
- В шоке, - определил знаток, сидевший впереди. - Чистейший нокаут.
Судья, отослав противника в угол, медленно взмахивая рукой, стал отсчитывать секунды:
- Раз… два… три… четыре…
Боксер заворочался, но подняться в течение десяти секунд не сумел.
Судья подошел к победителю и вскинул вверх его кулак.
Этот бой встревожил Кирилла: "Значит, бывают такие удары, что не поднимешься? Вот почему некоторые не идут заниматься боксом".
- А бывает так, чтоб на ринге убили? - спросил Кирилл у сидевшего впереди знатока.
- Бывает, - ответил тот. - Особенно за границей, где за деньги дерутся.
"Все равно пойду, - решил Кирилл. - Если струшу - лучше не жить".
Во вторник он с утра волновался: "Идти, не идти?" На всякий случай надел новые трусы, полосатую футболку и завернул в газету прорезиненные тапочки.
На работе он так был рассеян, что дважды промазал молотком по зубилу и раскровенил себе палец.
"Ну и ладно, - подумалось ему. - Если там сразу же заставят драться, я им скажу, что палец болит".
После гудка он тщательно вымылся, причесался и не бросился, как его однолетки, бегом через проходную, а вышел степенно, с расправленными плечами и чуть выпяченной по-боксерски грудью.
Когда подошел трамвай, он не повис на подножке, а прошел внутрь вагона и заплатил за проезд.
В клубе водников Кирилл не решился узнать, где занимаются боксеры. "Засмеют, - думалось ему. - Тоже, скажут, боксер! Хотя бы подрасти немного".
Вдруг он увидел парнишку со спортивным чемоданчиком.
- Слушай, ты не знаешь, где здесь секция бокса? - спросил Кирилл.
- Идем, я тоже туда. Опоздали, кажется. Попадет от дяди Володи.
Парнишка привел его в раздевалку, бросил чемоданчик на скамейку и начал торопливо расшнуровывать ботинки.
- А ты что прохлаждаешься? - спросил он у Кирилла.
- Я первый раз.
- Не важно, раздевайся. Одетых в зал не впускают.
Делать было нечего. В тапочках и трусах Кирилл прошел вместе с парнишкой в большой спортивный зал. Там уже занималось человек двадцать. Одни прыгали, как маленькие девочки, со скакалками, другие тузили кулаками огромные кожаные мешки, подвешенные к потолку на канатах, третьи избивали мячи, прикрепленное резиной к планкам, четвертые как-то странно, словно с опаской, скачками передвигались и защищались от кого-то невидимого.
Среди мотающихся мячей и груш, заложив руки за спину, спокойно расхаживал заметно седеющий, но почти юношески стройный человек. Его коричневые тренировочные брюки и клетчатая ковбойка были тщательно отглажены, крупное лицо гладко выбрито. Тренер то и дело останавливался, щурясь вглядывался в занимавшихся своим делом атлетов, иногда одобрительно хлопал рукой по плечу, а иногда тыкал кулаком в живот, в спину, исправляя положение туловища, ног, наклона головы.
- Товарищ Сомов, прошу прощения за опоздание! Был задержан комсоргом в школе, - доложил парнишка, приведший Кирилла. - Разрешите заниматься?
Тренер недовольно взглянул на него и строго спросил:.
- А еще кто там дисциплину нарушает?
- Новичок.
- Ты его привел?
- Нет, сам пришел.
Кирилл растерялся. Хорошо, что разговор привлек внимание Чулина, тузившего мешок. Боксер узнал своего болельщика и поспешил на выручку.
- Я вам уже говорил о нем, - сказал он Сомову.
- Хорошо, пусть постоит в стороне и посмотрит, - разрешил тренер. - А вы - по местам!
Он ударил в гонг.
Боксеры поменялись местами, и вновь все закружилось, замелькало. В эту ритмическую пляску включился и запоздавший парнишка: он загонял кого-то невидимого в угол, прыгал козлом и, втянув голову в плечи, бил кулаками.
В перерыве Сомов подозвал Кирилла к себе и спросил:
- Для улицы заниматься хочешь?
- Для смелости, - негромко ответил Кирилл.