Вновь постепенно установилась тишина. Люди почувствовали, что ни одни человек не решился бы на такую ложь. Видя, что ему поверили, Гусев спрыгнул с табуретки и независимо прошел к своей койке. В тишине раздался спокойный, отрезвляющий голос Знмского:
- Ну и нечего полундру поднимать! Нас не испугаешь - мы готовились к этому! А Сашка - герой известный, - он кивнул на Гусева, - чуть что, сразу зубами от страха ляскает! Вместо того, чтобы попусту глотку драть, сидел бы и ждал, что прикажет начальство!
- Вот-вот! Беги лизни! -отозвался с койки Гусов.
Зкмский метнул в его сторону уничтожающий взгляд,
но сдержался н стал поспешно одеваться. То же самое стали делать и остальные. Торопились, так как чувствовалось, что день ожидается тревожный и необычный.
’Только Гусев не шевельнулся на своей койке, продолжал лежать на спине, заложив руки за голову. Взгляд его был направлен в одну точку на потолке н казался слепым и туманным, словно он смотрел пустыми глазницами. Заторопившийся было вместе со всеми Демьянов взглянул на него ненароком и невольно присел на краешек койки, так и продолжая держать в руках ненадетые брюки. Во всей позе Гусева, в чертах его лица, в страшном отсутствующем взгляде было что-то такое, что заставило Демьянова содрогнуться и до кончиков нервов ощутить стремительно, словно лавина, надвигающуюся неотвратимую беду. Холодом смерти повеяло от этого ощущения, и он непослушными от внезапной слабости пальцами тронул Гусева за плечо:
- Слышь... Сашка... Что ж теперь-то будет?
- "Что будет!" - желчно передразнил его Гусев, резким рывком вскочив с койки. - Ясно, что будет! Давай, поспешай с остальными, а то не успеешь получить пулю в зад! Рви на груди тельняшку, лезь под выстрелы - матросу все нипочем!
В злобе, брызгая слюной, он кричал на весь кубрик, и матросы, еще не успевшие выйти на улицу, вновь стали постепенно собираться вокруг него. В какую-то минуту, когда Гусев задохнулся, не находя больше слов, на него вмиг посыпался град недовольных и даже злобных реплик:
- Хватит тебе панихиду служить!
- Душонку свою сберечь хочешь?!
- Чего раскаркался? Испугаешь, думаешь?!
Сбитый с толку этим непонятным для него хладнокровием окружающих, внезапно остыв, словно вырвался на свежий воздух из душной парной, Гусев вновь заговорил, но уже спокойно, убеждая уже не столько слушателей, сколько самого себя в том, что все сказанное им действительно непоправимо и ужасно:
- Да вы поймите... Что мне вас пугать?.. Я ведь говорю, как есть. У немцев-силища! Мне раненый рассказывал, что нашего брата просто утюжат танками. Но ведь там наши регулярные войска, а что такое мы? Горстка парней среди камней! Вот я и думаю, хоть два часа устоим ли?
- И все так думают?! - раздался внезапно строгий голос Евсеева.
- Встать! Смн-и-ирр-но! - закричал оплошавший дневальный, прозевав приход начальства. Да и все остальные были настолько поглощены происходящим, что не заметили появления капитана 3 ранга в кубрике. Теперь все лица повернулись к нему. Ждали его слов, таких необходимых в эту минуту.
- Да, товарищи! - тихо сказал Евсеев, жестом разрешая сесть. - Немцы вышли к урезу воды Северной бухты. Наступают самые ответственные дни в нашей военной биографии. Вы уже знаете боевой приказ - равелин не должен быть сдан врагу. От этого зависит закрепление наших частей на том берегу!
Все это вам давно известно, но мне хотелось бы лишний раз напомнить, что, став на защиту равелина, мы должны забыть о себе. Я вижу, что некоторые сомневаются в успехе нашей боевой задачи. Таких среди нас быть не должно! Я даже готов пойти на крайнюю меру - пусть тот, кто колеблется, честно придет и скажет мне об этом. Сегодня мы отправляем на тот берег раненых, и он сможет уйти вместе с ними. Лучше пустое место, чем трус, разлагающий своим малодушием остальных. Прошу помнить об этом. А теперь выходить строиться по секторам обороны. Сейчас каждый выберет себе место, на котором будет стоять до конца. Есть ли у кого вопросы?
Люди молчали. Мялся в нерешительности, порываясь что-то сказать, Гусев, застывшим и непроницаемым казалось некрасивое лицо Колкнна, нетерпеливым, горячим огнем горели цыганские глаза Юрезанского, решительным и спокойным был умный взгляд Знмского, и еще лица, лица - десятки разнообразных глаз. Но что-то общее читалось во всех этих взглядах, и, медленно обведя всех взором, Евсеев понял, что вопросов не будет.
Круто повернувшись и остановив жестом порывающегося подать команду дневального, Евсеев бросил уже на ходу:
- Через минуту всем быть в строю!
После ухода Евсеева все моментально пришло в движение. Уже успевшие одеться выскакивали иа улицу, другие натягивали рабочее платье, чтобы не отстать от товарищей. Во дворе строились отдельными группами - по секторам обороны. Матросы, выведенные из нервирующего бездействия, сразу подтянулись, повеселели и даже начали шутить, немного бравируя своим хладнокровием перед надвигающейся опасностью:
- Мишка! Амбразуру в углу слева не занимай - из нее далеко видно - хочу первым фрица узреть!
- Браточкн! Христом-богом прошу - не ставьте меня рядом с Колкнным, он своей мордой всех фрицев распугает, и мне ничего не останется!
- Знмскнн! Пока не поздно, расцелуйся с Гусевым, фашисты полезут - потом некогда будет!
- Пусть он меня вот в это место поцелует!
- Пойди умойся!
- Тихо! Начальство!
- Сми-н-нррр-иоо!!
Евсеев и с ним Остроглазое, Булаев и Юрезанскнй подходили к мгновенно затихшим людям. У командиров секторов висели на груди бинокли, болтались сбоку в кобурах пистолеты, и это сразу придало им воинственный вид. Все снова остро .почувствовали близость неминуемого боя.
- Вольно! - скомандовал Евсеев, остановившись и быстрым схватывающим взглядом оглядев бойцов. - Командирам секторов развести люден по своим участкам!
И когда матросы тремя группами потекли к назначенным местам, они сразу увидели, как их мало...
К великому неудовольствию Зимского, он попал в одну группу с Гусевым, и только сознание того, что он будет находиться на самом опасном участке и под командой лейтенанта Остроглазова, заставляло его с этим мириться. Лейтенант лично распределил места у окоп, превращенных в амбразуры, в маленьких, словно кельи, комнатах северо-восточной стороны. В амбразуру, доставшуюся Зимскому, была видна часть коридора, ведущего во двор равелина, а также изгиб дороги и справа - кусочек моря. Образуя одну стену коридора (другой служила сама равелиновская стена), к равелину примыкала возвышенная часть местности, кончающаяся отвесным уступом.
Л если приподнять голову и смотреть выше уступа, можно было видеть и дальние подходы к равелину.
Знмский остался доволен своей позицией и посмотрел по сторонам. Находившийся от него через одного человека Гусев старательно закладывал камнями свою амбразуру, оставляя до смешного малое отверстие, годное лишь для того, чтобы просунуть ствол автомата. За ним самозабвенно трудился Колкнн, выдалбливая ножом в ракушечнике канавку для автоматного ложа. И еще через два человека, в конце, у самой стены, освещаемый узким пучком света, широко раскрытыми глазами смотрел на свою амбразуру Демьянов.
Людьми овладело состояние, похожее на то, которое испытываешь, когда после долгого пути с треволнениями и переживаниями достигаешь наконец места назначения. Все стало ясным до предела: вот здесь, среди этих камней. они должны будут выдержать небывалый бой с огромными силами противника, и люди, уже давно приучившие себя к мысли о неизбежности неравной схватки, теперь деловито и, казалось, спокойно готовили свои боевые посты. Каждый выбирал наиболее выгодный сектор обстрела, примерял, насколько удобно лежит в амбразуре автомат. Принесли несколько охапок душистого сена] чтобы подстелить его под колени, и в небольшой комнате потянуло пряным незабываемым запахом увядающих лугов.
Знмский взял в руки сухие былинки, и вдруг его сердце взволнованно застучало. Запутавшись между пальцев, на тоненьком стебельке повисло несколько засохших ромашек. И тотчас же он представил себе тот день, когда шел с Ларисой на батарею, и оттого, что это было так далеко и, быть может, неповторимо, к горлу подступили спазмы. Он быстро повернулся в сторону, стал смотреть в узкий просвет окна и увидел на изгибе дороги капитана 3 ранга Евсеева и с ним несколько матросов. Евсеев, жестикулируя, что-то говорил им. И хотя слов нс было слышно, Знмский понял содержание разговора - по каждому жесту несколько человек уходило по на правлению коротко выбрасываемой руки. Капитан 3 ранга решил, вероятно, еше раз проверить, в каких секторах не будет виден противник при наступлении на равелин. Оставшись одни, Евсеев медленно пошел обратно и вскоре пропал, скрытый стенами коридора. Знмский воочию убедился, что коридор - самое уязвимое место равелина;
попаз в него, враги будут почти в безопасности - он ниоткуда полностью не простреливался.
Через несколько минут на пороге комнаты появился запыхавшийся матрос. Часто моргая (после блеска солнца он еще не привык к полумраку комнаты), матрос выкрикнул:
- Зимский здесь?
- Есть! - сказал Алексей, медленно вставая. - Что надо?
- Ага!-обрадовался матрос. - Срочно к капитану третьего ранга Евсееву!
Знмскин, недоуменно пожав плечами, выбежал вслед за матросом.
Евсеева Зимский нашел во дворе равелина. Капитан 3 ранга, главстаршина Юрезанскнй н несколько матросов стояли возле двух высоких ящиков и что-то обсуждали. Заметив Зимского, Евсеев нетерпеливо махнул рукой:
- Давайте быстрее!
Знмскин подбежал к ящикам. От струганых досок, разогретых солнцем, тонко струился сосновый аромат.
- Мины? - спросил Алексей.
- Да! - подтвердил Евсеев. - Сейчас пойдем ставить на подходах. Ну, что? Все в сборе? - окинул он людей взглядом.
- Так точно, все! - прищелкнул каблуками Юрезан-скнй.
- Ну, айда!
Матросы подняли ящики. Зимский тоже попытался помочь, но Юрезанскнй попридержал его за локоть:
- Не мешай! Твое дело - впереди!
Сразу за воротами равелина Зимский почувствовал возбуждение, словно в каждой жиле кровь запульсировала быстрее. Может быть, это было оттого, что совсем уже недалеко гремела артиллерийская канонада и где-то почти рядом, в районе Голландии, бухали одиночные пушки. В стороне, над городом, то и дело проносились тройки неприятельских самолетов и грохотали разрывы бомб.
Словно подгоняемый всей этой боевой музыкой, Евсеев широко шагал впереди, и матросы с тяжелыми ящиками едва поспевали за ним.
Наконец у поворота дороги, где ширина примыкающей к равелину полосы земли уже достигала трехсот - четырехсот метров, Евсеев остановился и топнул в землю ногой:
-• Здесь!
Матросы с облегчением поставили ящики, вытирая рукавами потные лица.
- Ну, вот что, минер! - сказал Евсеев, обращаясь к 3имскому. - Давай, руководи! В одном - противотанковые, в другом - противопехотные, - указал он на ящики. - Подумай, как лучше все это расставить!
- Вскрывайте, ребята!-сказал Алексеи матросам.
Ящики были быстро вскрыты, мины разобраны и разнесены в места, указанные Зимскнм. Оставалось произвести их установку, и Алексей принялся за самые дальние. Но едва он нагнулся с саперной лопатой, как из-за ближайшего холма, со свистом и ревом, вынырнул на бреющем полете "мессершмнтт". Никто не успел опомниться, как он пронесся над головами и, полоснув по земле пулеметной очередью, словно вспорол ее ножом.
- Ложи-ись! - прокричал Евсеев, заметив, что истребитель вновь разворачивается, но все уже и так прижались к земле, распластавшись, стараясь слиться с нею, ибо спрятаться было некуда: равнина, с небольшими холмиками равнина лежала вокруг.
Вновь протрещала пулеметная очередь. Зимский, свернув голову набок, решился посмотреть в небо. На какой-то миг он увидел накренившийся при повороте самолет, блеск солнечных зайчиков на очках у пилота и его широко раскрытый в беззвучном хохоте рот -охотясь за людьми, вражеский летчик весело смеялся.
- Стерва! - простонал Алексей, в бессильной злобе вонзая ногти в твердую почву. Сердце его так громко стучало, что казалось, будто оно ударяется о землю. Он не понимал, страх это или не страх, - ему просто не верилось, что среди этого громадного пространства его может найти слепой кусочек свинца и тогда он больше не увидит ни этого голубого* неба, ни Евсеева с Юрезанским, ни товарищей в равелине - не увидит никогда!
"Неужели это произойдет сейчас? Так быстро?" - стучала в виски прилившая к голове кровь; и ему очень нс хотелось умирать, так и не сделав ничего, не вступив в битву с врагом, умирать в первом же боевом задании.
Так, прижавшись к земле, он ожидал следующей пулеметной очереди, как вдруг почувствовал, что в надсадный рев "мессершмнтта* вплелся звонкий, высокий звук другого мотора. Алексеи быстро поднял голову и радостно ахнул: наперерез "мессеру" шел, также на бреющем полете, покачивая изогнутыми крыльями, истребитель, прозванный гордым морским именем "чайка". Оба пилота заметили друг друга и одновременно взмыли свечой, стараясь выиграть в высоте для нанесения верного удара.
Поднялись с земли Евсеев, Юрезанскнй и другие и, затаив дыхание, следили, как две машины напряженно рвались вверх. Все пронзительней и пронзительней взвывали их моторы, вибрируя на какой-то немыслимо высокой ноте. Некоторое время истребители шли вровень, а затем стал вырываться вперед длинноносый фюзеляж "мессера".
- Давай! - шепотом сказал Зимскнн, впившись глазами в краснозвездную машину.
-Дава-ай! - словно угадав его мысли, громко прокричал Юрезанскнй.
- Да-ава-ан!!
Но "мессершмнтт" был уже наверху. Видя, что проиграл в высоте, свой истребитель резко отвалился в сторону, и на какое-то мгновение машины разошлись далеко друг от друга, а затем повернули и вновь стали сходиться лоб в лоб.
"Мессеру" было гораздо легче - он шел теперь, словно катился с горы, а "чайке" приходилось вновь карабкаться вверх, жалобно ноя перетруженным мотором.
Они сошлись па контркурсах, и одновременно прозвучали пулеметные очереди с обеих машин. "Мессер" пронесся как ни в чем не бывало. Из правого крыла "чайки" потянулась тоненькая струйка дымка.
- Попал, гад!-заскрежетал от досады зубами Юрезанскнй. Ему никто не ответил. Молча, напряженными глазами смотрели, что же будет дальше.
Правое крыло "чайки" продолжало дымить. Уже не струйка, а широкая черная полоса тянулась за нею. Летчик безжалостно швырял свою машину в воздухе, стараясь сбить пламя.
- Прыгнул бы с парашютом, что ли... - сказал один из матросов, безнадежно качая головой.
- Как же, прыгнешь! - с отчаянием проговорил Юрезанскнй. - Он враз и полоснет по тебе из пулемета!
"Мессершмнттэ делал круги вверху над горящем "чайкой", ожидая, когда он упадет на землю. Затем он стал проноситься над самой ее кабиной взад н вперед, словно измываясь над израненной машиной.
- Да... Лучше бы не смотреть... - сокрушенно вздохнул Евсеев и крикнул в сторону Алексея:
- Зимскпй! Продолжайте, пока спокойно!
Но тут случилось неожиданное: уловив какой-то миг, когда "мессер" проходил над нею, "чайка" резко метнулась вверх и врезалась в черный длинноносый фюзеляж вражеской машины.
Обломки обоих истребителей, кувыркаясь и дымя, полетели на землю.
- О-ох! - вырвалось невольно у всех, кто наблюдал за этим трагическим воздушным боем.
- Видали? - взволнованно подбежал к остальным Зимскпй. - Это он сам! Я точно видел! Вот это да!
- Жаль парня, но правильно сделал - не сдаваться же этому гаду! - хмуро подтвердил Юрезанскнй
- Это пример для нас всех! - сказал Евсеев, задумчиво смотря в небо, где еще не рассеялся дым недавней битвы. - Вот так и мы должны будем забыть о себе в час наших испытаний! А об этом пилоте должен узнать весь равелин!
- Точно! Это мы расскажем! - подхватил Юрезаи-скнн.
- А теперь - за дело! - заторопил Евсеев. - Скорее ставить мины - ив равелин! Мы еше должны сегодня успеть проститься с Барановым...
Напоминание о вчерашней гибели политрука словно подхлестнуло всех остальных. Люди заторопились разойтись по своим местам. Алексей вновь вонзил в твердую землю саперную лопату и невольно вздрогнул: ему почудился рев "мессершмигга" на бреющем полете. Он бросил быстрый взгляд в небо, там, в беспредельной голубизне, уже ничто не говорило о разыгравшейся недавно трагедии, только, выгнув полукругом крылья, реяли на разных высотах стрижи.
"А как бы поступил я, если бы был в кабине горящего истребителя?" - внезапно подумал Алексей и вдруг почувствовал, как трудно ответить на этот вопрос.
"Ну, что ж! В бою будет видно!" - успокоил он сам ябя, тщательно заравнивая закопанную мину землей.
Солнце ужо давно перевалило за полдень, н ему приходилось торопиться.
Последняя мина была установлена ровно в 18 часов...
Вечером, после похорон политрука Баранова, матросы собрались в своем кубрике. Стояла тишина. Говорили только вполголоса, все еще находясь под впечатлением скорбного прощания с человеком, первым принявшим смерть в равелине. Все искренне сожалели по поводу его безвременной кончины. Люди посуровели, чутьем угадывая, что этот печальный вечер будет последним тихим вечером в равелине.
Совсем недалеко глухо гремела артиллерийская канонада. Изредка кто-нибудь поднимал голову и, вытянув шею, напряженно прислушивался к тяжелым ударам немецких пушек. Некоторые писали письма домой, с затаенной болыо думая, что, может быть, пишут в последний раз. I I в длинном перечислении всех, кому следовало передать поклоны, и в более, чем обычно, откровенных, словно покаянных, строчках чувствовалось прощание с родными, с домом, со всем, что стало таким необходимым и привычным.
Другие пересматривали фотографии, и перед глазами воскресали уже забытые картины прежней, мирной жизни.
Вот фотография юноши в широкой, словно кофта, фланелевой рубахе и в бескозырке, наползшей на самые уши и оттопырившей их в стороны. Взгляд его застывший, словно он увидел удава, свидетельствует о сознании торжественности момента. В правой руке юноша держит за конец нарисованную шлюпку, левая - опирается на спасательный круг с буквами: "Привет из Севастополя". Это - начало флотской службы. Оно, как и сотни других начал, добросовестно запечатлено фотографом с Гоголевской улицы, что за Историческим бульваром. А вот еше фотографии. На одной - деревенская девушка в белой шелковой блузке, с лакированным ридикюлем в руках. Надпись на обороте гласит: "Порфнршо Ивановичу на воспоминание о днях жизни в д. Егоровна. Настя В." На другой надпись иная: "Лучше вспомнить и посмотреть, чем посмотреть и вспомнить!" И девушка иная - с модной прической и театральным наклоном головы. Это уже новое, севастопольское знакомство.
Чего только не напомнят помятые и пожелтевшие фотографии. Здесь и командующий флотом, вручающий кубок капитану ватерпольной команды, и приезд шефов из соседнего колхоза (вон та дивчина, что с краю, заставила тосковать матросское сердце), здесь и родные, и знакомые. и друзья - все, чем были наполнены прожитые дни.