"Юнкерсы" через одинаковые промежутки времени регулярно продолжают патрулировать над островом; подходят подкрепления: на берегу, близ Ликсури, разгружают оружие и боеприпасы. А солдаты?
Ганс Барге остановился. Он точно знал, что если итальянцы решат действовать, то его солдатам, несмотря на полученное подкрепление, не выдержать натиск. Но он знал не менее точно и то, что вермахт ни за что не поступится островами Ионического Архипелага и что, когда с аэродромов Греции и Албании поднимутся в воздух тучи самолетов и начнут бомбить остров, исход боя будет предопределен.
Подполковника удивляло лишь одно: как этого не поймет итальянский генерал, который так упрямо тянет с ответом, хотя решение ему все равно рано или поздно придется принять.
Почему он медлит? Хочет выиграть время? Но с какой целью? Ведь итальянцы не располагают ни самолетами, ни судами. Из гордости? Из страха? Может быть, подождать еще минуту, четверть часа, час? Надо полагать, итальянский генерал все же осознает безвыходность своего положения? - рассуждал про себя подполковник. - Или дать ему еще отсрочку… Кто знает, может быть, это избавит меня лично от трудной и печальной необходимости вручить ультиматум?
Текст ультиматума, только что полученный из ставки верховного командования, лежал перед ним. Берлин дал указание подполковнику предложить генералу - командиру итальянской дивизии - выбор: с немцами, против немцев, капитуляция.
Для принятия решения генералу давали не более восьми часов.
"Толковому командиру, - подумал подполковник, - командиру, реально оценивающему обстановку, чтобы принять правильное решение, хватило бы и восьми минут. Будь в моем распоряжении достаточно боевых средств, уж я бы помог итальянскому генералу выйти из затруднения".
"Ну так что, подождать еще немного?" - подумал он, глядя на циферблат больших часов. И решил: "бесполезно, бесполезно".
Подполковник Ганс Барге застегнулся на все пуговицы, быстро сбежал вниз по лестнице коммерческого училища, сел в машину. В сопровождении эскорта мотоциклистов подъехал к штабу итальянской дивизии и снова предстал перед генералом.
- Господин генерал, - произнес подполковник, остановившись перед письменным столом, - поскольку мною до сих пор не получено от вас никакого сообщения относительно того, принимаете ли вы мое предложение о сдаче оружия, я имею все основания полагать, что мое предложение отвергнуто.
Генерал пригласил подполковника сесть, - солдат пододвинул к письменному столу стул, - но Ганс Барге отказался.
- Господин генерал, - продолжал он, - мне не известно, по каким мотивам вы отвергли мое предложение о сдаче оружия, которая должна была состояться сегодня утром в 11 часов на площади Валианос. Но я имею честь представить на ваше рассмотрение только что полученное мною по телеграфу требование моего правительства. Вам, господин генерал, надлежит решить, по какому из трех указанных здесь путей будут развиваться наши с вами отношения на острове. В вашем распоряжении восемь часов.
Подполковник Ганс Барге кончил. Взгляд его упал на стоявшую рядом с телефоном фотографию супруги генерала; затем он поднял глаза на распятие, одиноко висевшее на белой стене позади письменного стола. Он не мог уйти тотчас же, как ему хотелось, потому что генерал разъяснял ему причины оттяжки. Но он не вслушивался в его слова, так как заведомо был убежден, что они лишены всякого смысла. Сколько-нибудь уважительных причин для подобного поведения быть не могло.
- Я долго размышлял, - говорил ему генерал. - И я не могу принять ваши условия, не получив письменных гарантий, обеспечивающих дивизии свободу передвижения. Я требую письменных гарантий, чтобы дивизия могла в полном составе вернуться на родину…
- Вам предоставлено восемь часов на размышление, - прервал его подполковник. - Что касается письменных гарантий, я запрошу свое правительство.
Когда подполковник вышел из кабинета, генерал не шелохнулся. Руки его безжизненно лежали на столе, он смотрел поверх фотографии жены, поверх стула, куда-то за окно, в пустоту. Он машинально взял оставленный немецким офицером лист бумаги и, погруженный в свои мысли, ощупывал его кончиками пальцев. Это был предъявленный по всем правилам игры ультиматум вермахта.
"А выполнят ли они условия сдачи? Согласятся ли дать письменные гарантии?" - думал генерал.
Сознание, что отсрочив капитуляцию, он поступил правильно, переросло в уверенность. "Дивизия выиграла время. Сейчас стоит послушать, что посоветуют военные капелланы".
Он почувствовал усталость, усталость от бессонной ночи и от внутренней борьбы с самим собой. Но на душе стало спокойнее. Он снял трубку и отдал приказ: всем военным капелланам явиться в штаб. До окончательного решения оставалось всего восемь часов. Восемь часов, в течение которых предстояло ответить на все вопросы - и на те, что ставила перед ним его совесть, и на те, что мучали его раньше.
Помогут ли ему военные капелланы покончить с последними сомнениями?
Вот прибыли из частей капелланы. Первые два варианта - с немцами или против немцев - они отвергли. Высказались - так же, как накануне старшие офицеры, - за сдачу оружия, но при условии, что все пункты капитуляции будут зафиксированы в письменном виде. Против сдачи оружия немцам возражал только один капеллан.
Генерал молча поблагодарил их взглядом. Все же он повидался с ними, выслушал каждого, и спасительное спокойствие воцарилось в его душе, сняв как рукой всю усталость. Теперь он знал, что его мнение разделяют не только старшие офицеры, но и капелланы, а следовательно, и все его солдаты. Его дивизия - с ним, она разделяет его опасения и сомнения, понимает его стремление избежать кровопролития.
(Пролитая кровь! Ему все время казалось, что она падет на его голову, словно он один был виноват в том, что они проиграли войну.)
Военные капелланы вернулись в свои части и принесли добрую весть о том, что ведутся переговоры, что наверняка будет достигнуто соглашение и что будут обеспечены определенные гарантии. Солдаты поверили, заставили себя поверить в то, что подполковник даст письменные гарантии.
- Ребята, похоже, что мы действительно поедем домой, - сказал кто-то из солдат.
Но большинство задумалось: следует ли доверяться немцам, даже если они готовы подписать какой-то листок бумаги; и возбуждение мгновенно угасло.
"Дадут ли нам уехать, после того, как бумага будет подписана?"
Этот вопрос тревожил и Альдо Пульизи, который весь день не сходил с места в ожидании приказа.
Ответ пришел лишь к вечеру. Стало известно, что на соседнем острове Святой Мавры итальянский гарнизон, после того, как он сдал немцам оружие, был взят в плен. Стало известно также, что начальник гарнизона полковник Отталеви расстрелян.
Вся Кефаллиния всполошилась: "Кто принес эту весть? Кто видел?"
И по всему острову, из конца в конец, тысячекратно прозвучал ответ:
- Рассказали двое солдат, чудом оставшихся в живых. Они бежали с острова Святой Мавры на лодке.
Глава одиннадцатая
1
Восемь часов истекло, а генерал так и не отдал приказ дивизии сдать оружие. Из Бриндизи по радио поступило распоряжение не сдаваться, а с острова Святой Мавры морем пришло подтверждение предательства немцев.
Однако генерал не отдал приказа ни о том, чтобы сложить оружие, ни о том, чтобы атаковать немцев. Несмотря ни на что, он все еще надеялся решить вопрос с помощью переговоров, без применения силы, одной угрозой применения оружия.
Подполковник Ганс Барге тоже не предпринимал никаких действий. Он еще не располагал достаточными силами. Но итальянцев решил все-таки проучить, для чего выбрал наиболее подходящий пункт и наиболее подходящую кандидатуру; обер-лейтенанта Карла Риттера.
Как только на небе зажглись первые вечерние звезды, Карл Риттер явился на одну из итальянских батарей. В расположение батареи он входить не стал, а попросил вызвать командира - капитана Альдо Пульизи. За капитаном побежал Джераче.
- С ним солдаты, - предупредил он.
Альдо Пульизи поднялся, задыхаясь от волнения: его застали врасплох. Он закурил. Руки дрожали. Ему не удалось скрыть от своих людей, от Джераче, от капеллана это подлое дрожание рук. Но то был не страх, а скорее замешательство или даже стыд, как будто приказ о перемирии с англо-американцами и, следовательно, отказ Италии продолжать войну был его виною, как будто это лично он предал Карла.
Чтобы зажечь спичку и прикурить, понадобились считанные секунды, но он все же успел проанализировать эту мимолетную и вместе с тем глубокую мысль. И действительно удостоверился в том, что, помимо замешательства и стыда, испытывал какое-то чувство вины.
- Синьор капитан, не ходите, - упрашивал его Джераче. - Они с нами разделаются, как на Святой Мавре.
"Как на Святой Мавре", - подумал капитан, пристегивая кобуру. И мысленно представил себе этот миниатюрный остров, окруженный спокойными голубыми водами Ионического моря, таким, каким он видел его с парохода, в день высадки на архипелаг. Эта ясная, отчетливая по своим очертаниям картина, тоже промелькнувшая перед его мысленным взором с молниеносной быстротой, дополнилась новой деталью: расстрелом итальянского полковника. Капитан представил себе, как полковник стоит у стены дома и на него направлены дула автоматов.
- Постарайтесь наитие ним общий язык, - сказал, догоняя капитана, военный капеллан. Дон Марио смотрел на него своими голубыми, глубоко запавшими на осунувшемся лице глазами и судорожно сжимал и разжимал пальцы слабых рук, беспомощно выглядывавших из-под слишком широких рукавов кителя. Он смотрел на капитана чуть не умоляюще, как бы желая напомнить ему о принятом генералом решении, о том, что он не должен действовать очертя голову, как будто от капитана зависела сейчас судьба всей дивизии.
Направляясь к тропинке, Альдо Пульизи проговорил:
- Такое творится… Разве кто-нибудь может остановить ход событий?
Он лишний раз убеждал себя в том, что никто из них не в силах что-нибудь изменить: все они втянуты в чудовищную игру, вынуждены играть совершенно неподходящие роли в нелепом спектакле, разыгравшемся в столь непредвиденной обстановке.
Игра началась, и они втянуты в нее помимо своей воли. Впрочем, была ли у них когда-нибудь своя воля? - спросил он себя. - Пожалуй, с тех пор как я надел военную форму, сейчас мне впервые представился случай поступить по своему усмотрению. Не слишком ли поздно?
Он знал: чтобы поступать по своему усмотрению, надо быть человеком героического склада, а он не таков. И все же сейчас, шагая под открытым небом и глядя на контуры своего лагеря, четко вырисовывавшегося на горизонте, он не испугался. Карл Риттер ждал его на другом конце тропинки, как будто им предстояло драться на дуэли по всем правилам старинного этикета. Капитан по-прежнему не испытывал ничего, кроме замешательства и неловкости, словно он действительно был в чем-то виноват.
Виноват в том, что хотел положить конец этой войне, которая все равно была проиграна?
За ним по тропинке молча шагали военный капеллан, Джераче и несколько офицеров. Постепенно, не говоря ни слова, к ним поодиночке присоединялись другие офицеры и солдаты.
Тропинка была неровная; она вилась по известняковым уступам то вверх, то вниз, мимо гладких стволов артиллерийских орудий и корявых стволов олив. Кое-где на ровных местах еще торчали виноградные кусты, чудом не тронутые лопатами бравых артиллеристов, бывших крестьян из Эмилии и Калабрии.
Вдалеке, освещаемые светом звезд, белели Ликсури и чуть дальше - Аргостолион. Где-то за заливом простиралось почти скрытое от глаз море. Возможно, там, внизу, Катерина думает о нем, удивляется, почему он не приходит. Они не виделись всего несколько дней, но эти несколько дней казались вечностью.
Альдо Пульизи невольно улыбнулся. "Посмотрела бы она сейчас на своего капитана-победителя, непрошеным гостем вторгшегося в ее дом, на своего "брата", - как он торопится к бывшему "товарищу по оружию" Карлу Риттеру, чтобы отчитаться за свои поступки!"
От палатки до выхода из лагеря было недалеко, но этот путь показался ему бесконечно долгим. Капитану чудилось порой, будто он движется назад, а не вперед, будто он снова проходит по знакомым канцеляриям штаба дивизии, через комнату Катерины Париотис, через кухоньку дома, затерявшегося в горах Албании, или через ту, побольше, на ферме в Ломбардии. Пока он шел к границе лагеря, он вновь мысленно проделал путь от момента перемирия до сегодняшнего дня, внутренне подвел итог всему тому, что было сказано и сделано. "Видимо, - подумал он, - поступки, приказы и контрприказы этих дней сейчас получат свое логическое завершение".
Карл Риттер стоял на краю поля: за его спиной зияла пустота ночи; на некотором расстоянии смутно вырисовывались фигуры немецких солдат с автоматами наготове. Капитан видел, как белели в темноте их руки, сжимавшие черное железо оружия.
Обер-лейтенант посмотрел на него равнодушно, без всякого интереса, словно они встретились впервые в жизни. Капитан, хотя и старался принять столь же невозмутимый вид, не мог не вспомнить об их последней встрече, у моря, с девицами из Виллы. Дело было незадолго до перемирия: капитан и обер-лейтенант случайно повстречались на пляже с итальянками. Карл Риттер и Триестинка быстро подружились и, уплыв далеко в море, гонялись друг за другом, как заигравшиеся молодые дельфины. Капитан остался на пляже с Адрианой. Сентябрьское солнце еще припекало. Джераче сидел поодаль на камне и, глядя вдаль, ругал офицеров - всех подряд - и итальянцев, и немцев.
Капитан слышал, как он - то ли в шутку, то ли всерьез - ворчал:
- Все вы, офицеры, одинаковы: лучших баб себе забираете.
Потом они видели, как Карл и Триестинка подплыли к берегу, вышли из воды и скрылись за кустом вереска - в этом месте лес подступал почти к самому морю.
Капитан сказал тогда Адриане слова, которых та не поняла:
- Когда мужчина снимает военную форму, прости-прощай политические убеждения. Посмотри на Карла: перед нами уже не солдат вермахта, а просто хороший парень.
Он поделился с Адрианой своими странными теориями, объяснил ей, что хотя со стороны Карл - вполне нормальный человек, изнутри его разъедает ужасный недуг. Но Адриана посмотрела на него, как всегда, с отсутствующим, скучающим видом, чуть не с досадой, и сказала:
- Я вижу одно: что он красивый парень.
- Да, - продолжал Альдо Пульизи, - обращаясь больше к самому себе, нежели к Адриане, - людям следовало бы всегда ходить в купальных костюмах. Не было бы на свете ни диктатуры, ни войны. Можешь ты себе представить нашего дуче, произносящим речь на площади Венеции в плавках? Или армию солдат под водительством полковников с круглыми животиками, кривыми ножками и волосатой грудью, марширующих в купальных трусиках?
Адриана расхохоталась.
- Воображаю! - протянула она.
Вслед за ней расхохотался и он сам, и Джераче. Денщик швырнул в море камешек; по-видимому, мысль о начальниках, расхаживающих в трусиках, показалась ему забавной. При этом он не спускал глаз с того места, где за кустом вереска скрылись Карл и Триестинка.
- Если бы отменили военную форму, синьор капитан, - ухмыльнулся он, - то и баб делили бы поровну.
"Если бы отменили военную форму!" - вздохнул про себя капитан, глядя на снятую Карлом походную форму.
Сейчас он стоял перед ним в полном боевом облачении, словно приготовился выполнять боевое задание. На шее у него тоже висел автомат: он крепко сжимал его обеими руками, а сам в это время смотрел через голову капитана на сопровождавших его людей, на весь лагерь, как бы оценивая заключенные в нем возможности.
- Мне приказано сотрудничать с вами, синьор капитан, - сказал Карл Риттер, как всегда отчетливо выговаривая итальянские слова.
- Почему же вы не заходите в лагерь? - спросил Альдо Пульизи.
Карл Риттер улыбнулся, по крайней мере так показалось капитану. Да, да: в полутьме - ведь светили только звезды - ему показалось, что губы обер-лейтенанта растянулись в улыбке.
- Видите ли, синьор капитан, - продолжал Карл Риттер, - наше сотрудничество приняло несколько неожиданный характер. Не правда ли? Поэтому, прежде чем переступить порог, я должен принять некоторые меры предосторожности.
В ожидании ответа он переступал с ноги на ногу. Автомат неподвижно висел на груди. На сей раз обер-лейтенант посмотрел капитану прямо в лицо, встретил его взгляд, впился в его зрачки.
- Я знаю, почему вы затрудняетесь мне ответить, синьор капитан, - медленно проговорил Карл Риттер, не сводя с него глаз.
Альдо Пульизи швырнул окурок на пыльную дорожку, которая переходила здесь в широкую площадку. Рядом и позади себя он чувствовал присутствие своих людей. Капеллан и Джераче, точно два угрюмых ангела-хранителя, стояли по бокам от него. Обер-лейтенант бросил взгляд и на них. Казалось, их присутствие его забавляло.
Капитан решил уточнить:
- О каком сотрудничестве вы говорите, синьор обер-лейтенант?
Карл Риттер, чуть раскачиваясь на месте, слегка повернул голову в сторону своих солдат. В ночной тьме обступившие ворота лагеря фигуры стали еще темнее, чернее неба.
- Синьор капитан, - сказал Карл, снова вперив взгляд в лицо капитана, - вы можете быть спокойны, драки не будет. Я выполняю приказ своего командования, вы - своего. Не так ли?
Капитан кивнул в знак согласия, мысленно спрашивая себя: "К чему понадобилось разыгрывать эту дешевую сцену из любительского спектакля. Или здесь действительно сцена захолустного самодеятельного театра и оба они разыгрывают эту комедию, чтобы сохранить свой престиж в глазах солдат, в своих собственных глазах? Ведь мы оба, - подумал капитан, - отлично знаем, что произойдет через несколько минут. Или Карл тоже смущен, несмотря на то что он считает нас изменниками? Вопреки болезни, разъедающей его тело и мозг? Иди же где-то в забытом уголке его неуязвимого организма все-таки сохранилась капля здравого смысла?"
- Мне приказано обеспечить сдачу оружия, синьор капитан, вами лично и всей вашей батареей. А вами получен приказ командования не оказывать сопротивления.
- Какого командования? - спросил Альдо Пульизи, заранее зная, угадывая, что тот ответит.
- Вам это известно лучше, чем мне, - уверенно проговорил Карл Риттер. - Речь идет о штабе армии.
И, как бы невзначай, приподнял дуло автомата и направил в сторону капитана, склонив голову набок и окинув его беглым взглядом.
- Будьте любезны, сдайте пистолет, синьор капитан, и доведите приказ рейха до своих солдат, - сказал он.
- Послушайте, - начал было капеллан дон Марио. Карл Риттер направил дуло автомата на капеллана и описал им полукруг, в который вошли Джераче и все, кто стоял за спиной капитана. Одновременно он что-то крикнул в темноту - тени немецких солдат в выемке неба тотчас пришли в движение. Послышалось бряцание затворов, снимаемых с предохранителей.
- Разыграно как по нотам, - заметил Альдо Пульизи.
- Уверяю вас, мы вовсе не намерены разыгрывать спектакль, - улыбнулся обер-лейтенант.