Спрыгнув во двор, он огляделся. Город горел, в небе мелькали хищные силуэты чужих самолетов; большей части здания, в котором размещалась тюрьма, не было - его словно разрезало взрывом на две половины: неровно, чуть наискось, жутко обкромсав края. С другой, противоположной от них стороны тюрьмы вырывались вверх красно-желтые языки пламени и валил черный дым.
Заключенные жалкой кучкой сгрудились во дворе, не решаясь идти дальше, хотя ворота превратились в кучу искореженных железных прутьев.
- Может, там кто из ментов убитый? - несмело предположил лысый уголовник. - Шпалером бы разжиться.
- Дуй к улице, - приказал ему Щур, - погляди, как там.
Лысый, боязливо ежась, трусцой побежал к воротам, далеко стороной обходя свежую воронку; выглянул из-за обломка стены.
- Никого! - обернувшись, он призывно помахал рукой.
- Пошли! - скомандовал Щур.
Все это Гнату не нравилось - взрывы, пожары, побег из камеры через пролом под потолком. За свою жизнь он видел здесь и царских жандармов, и немцы уже приходили, и красные конники, и поляки, и опять немцы, и вновь красные. Смены властей приучили к осторожности, скрытности и осмотрительности в словах и поступках - надейся только на себя, от других помощи ждать нечего.
Опять же совсем неизвестно, что на уме у треклятой уголовной братии - Цыбух помнил их угрозы и потому не собирался оставаться рядом с ними надолго. Ну их к бесу! В свою сторону подастся, ежели отсюда выберутся, а с этими ему не по пути. Поэтому, проходя мимо кучи железа, разорванного силой взрыва в спирали, он нагнулся и подобрал кривой обломок прута, незаметно запихнув его в рукав телогрейки, - так надежднее.
Ивась, шагавший впереди, ничего не заметил. Он вертел головой, опасаясь, что кто-то из охраны мог уцелеть и теперь, прищуря глаз, нацелиться им в спины.
Гремела близкая канонада, со стороны солнца на городок заходили новые волны самолетов, в воздухе висела пыль и кислый запах взрывчатки, смешанный с гарью. Улица была пуста, небольшая площадь в конце ее тоже. Там догорало какое-то здание - при поляках в нем размещалась управа, вспомнил Гнат; посредине проезжей части лежала убитая лошадь и разбитая телега. И ни души, словно все разом вымерло.
- Так, братцы арестанты, - длинно сплюнув, начал Щур. - Давайте решать, кто куда.
"Братцы арестанты" понуро молчали, переминаясь с ноги на ногу, настороженно поглядывая по сторонам, - им не нравилось решать такие вопросы прямо здесь, недалеко от проклятой тюрьмы, где они провели кто день, кто месяц, а кто и больше. Хотелось разбежаться и, как тараканы, забиться по щелям.
- Туда, - махнул рукой на восток Щур, - я не иду. Кто остается со мной?
Помедлив немного, рядом с ним встал лысый, потом еще несколько человек. Особняком остались стоять Цыбух, Ивась да два "додика", как презрительно звал их в камере Щур. Один - близорукий мужчина, вроде бы проворовавшийся председатель артели, - недоуменно спросил:
- Но тут же бомбят! Война, наверное?
- Желаете к своим? - недобро сузил глаза Щур. - Нам они на Колыме пайку выделят, а мы вам здесь отмерим!
Шагнув вперед, он ловко ударил близорукого бухгалтера в зубы. Тот упал.
"Все, началось! - похолодел Гнат. - Сейчас и нам каюк. Этот гад подмять под себя всех хочет, сразу показать, кто теперь хозяин".
Неожиданно за близорукого вступился Ивась. Его крепкий кулак угодил Щуру прямо в переносицу, и тот, отлетев на несколько шагов, завалился в придорожную канаву. Не долго думая, Гнат вытянул из рукава прут и рубанул им по плечу лысого уголовника, отмахнулся еще от кого-то, потом дернул за рукав Ивася и побежал мимо разбитой телеги через маленькую площадь, на которой догорало здание бывшей управы. Слышал, как бежит следом Ивась и еще кто-то…
Свернув в тихий проулок, Гнат остановился, привалился плечом к забору и перевел дыхание. Обернувшись, увидел Ивася и того, близорукого председателя артели, с припухшими разбитыми губами и носом. Больше никого не было.
- Закурить бы, - сипло прокашлялся Цыбух. Его собственный кисет с самосадом остался в камере под рухнувшими нарами.
- Вот, пожалуйста, - близорукий вытащил из кармана пиджачка мятую пачку папирос. Закурили.
- Ну, теперь чего? - глотая табачный дым, мрачно спросил Гнат. Он действительно не знал, что дальше делать, куда податься, разве до дому?
- Вам спасибо, - слегка поклонился близорукий, - ваша любезность…
- А-а, - отмахнулся Ивась. - Ты куда сейчас? Не бойся, говори, мы драться не станем.
- Домой, - просто сказал бывший председатель. - Куда же еще? Надо узнать, как там, а потом уже решать.
- Верно, - одобрил Цыбух. - Но зря шастать по улицам не стоит: в такое время ни за понюх табаку пристрелить могут. Особливо, ежели немцы в город придут. Когда войска в город входят, самое милое дело от них первое время подале держаться.
- Это так, - согласился близорукий, - но немцы - культурная нация, не наши босяки. Однако предосторожность тоже не лишняя. Всего доброго! - попрощался он. - Мне пора.
- Нам тоже пора в деревню. Ты как? - Гнат поднялся и поглядел на Ивася. Куда он наладится? Теперь про старую вражду лучше пока забыть - односельчане как-никак, друг дружки держаться надо.
- Пошли, - согласился тот.
Больше не сказав друг другу ни слова, трое мужчин разошлись в разные стороны. Один, прижимаясь к заборам, побрел по направлению к центру городка, а двое других, переждав, пока проедет мимо и скроется в дыму запыленная зеленая полуторка с двумя пограничниками в кабине, начали пробираться к шоссе, ведущему на запад…
* * *
Военврач Сорокин - бледный, осунувшийся, с воспаленными глазами - как привязанный ходил по коридорам за секретарем райкома Ярошем. Ничего не говорил, не просил, не убеждал, только ходил, и все. Ярош в кабинет, к дребезжащему телефону, - и военврач за ним. Ярош туда, где жгли документы, не подлежавшие эвакуации, - и Сорокин за ним, как тень, как немой укор. Ходил и ходил, второй час подряд. Наконец Ярош не выдержал:
- Слушай, - он взял Сорокина за портупею. - Нет у меня машин! Понимаешь? Нет! Видишь, что творится? - он повернул военврача лицом к окну.
Стекла мелко дрожали от близкой канонады. В стороне, над лесом, вертели смертельную карусель самолеты.
- И подвод нету, - горестно вздохнул Ярош, - и времени нету!
- А у меня много раненых, - высвободился Сорокин. - И вы обязаны помочь вновь поставить их в строй!
- Слушай, сынок, - Ярош потянул его за собой через приемную к дверям кабинета. Привел к столу и предложил стул. - Сядь! Я сейчас столько всего должен, - он взял лист бумаги и ручку, - что голова кругом идет. Архивы обкома застряли здесь, а их надо вывезти, семьи партработников надо вывезти, ценности надо вывезти. Оборудование надо вывезти…
Не переставая говорить, он набросал несколько торопливых строк и промакнул записку большим деревянным пресс-папье. Достал из кармана френча баночку с завинчивающейся крышкой, отвинтил ее, бережно вынул печать и приложил к своей подписи.
- На, - протянул он Сорокину бумагу, - даю тебе право мобилизовать для доставки раненых машины, подводы, любой транспорт. Пойди по дворам, поговори с людьми, они тебе помогут, не откажут Красной Армии… Доставишь раненых на станцию, транспорт направь сюда.
- А как же?..
- Мне он тоже вот так нужен, - провел ребром ладони по своим густо поседевшим усам Ярош, - понимаешь ты это? Что? - повернулся он к вошедшему в кабинет военкому.
Тот, не отвечая, взял со стола графин с водой, приник пересохшими, потрескавшимися губами к горлышку. Пил жадно, делая большие глотки и обливаясь. Капли воды катились по его пыльной гимнастерке с рубиновыми шпалами на петлицах, сворачивались в шарики и скатывались на пол, покрытый слоем черного ломкого пепла сожженных бумаг.
- Станцию разбомбили. Всю, - оторвавшись наконец от горлышка графина, хрипло сказал он. - Танками прет, гад! Части генерала Русиянова еще держат фронт. Связь с Минском есть?
- Нет, - тихо ответил Ярош и, помолчав, грустно добавил: - Еще несколько дней назад мне казалось, что до него очень далеко, до Минска-то. А теперь… Людей собрал?
Военком молча кивнул, опять запрокидывая графин. Напившись, поставил его на край стола и устало опустился на свободный стул. Щелкнул портсигаром, доставая папиросу.
- Станция Вязники цела. Она восточнее и немного в стороне от нас. Там эшелон под парами. Может, туда повезем?
- Слыхал? - обратился к Сорокину секретарь райкома. - Давай, сынок, добывай транспорт, проси у людей помощи и гоните на Вязники. Иди, доктор, время дорого.
Юрий Алексеевич кивнул и пошел к выходу. Он не успел сделать и двух шагов, как двери распахнулись и в кабинете появился бледный капитан в зеленой пограничной фуражке.
- Нет у меня машин, - опережая его, быстро сказал Ярош.
- Что? - переспросил пограничник, напряженно глядя на губы секретаря райкома. - Ах, машины… У меня есть, даже две. Это кто? - он посмотрел на военкома.
- Военком, - удивился Ярош. Что за странный капитан, почему спрашивает? До границы отсюда далековато, как здесь очутился, зачем?
- У меня особо ценный груз, я - капитан Денисов. Нужна охрана, охраны для груза нет. И… дайте воды, пожалуйста!
Сорокин предупредительно подал ему графин и смотрел, как пограничник жадно припал к его горлышку, совсем как несколько минут назад военком. Напившись, Денисов вынул из кармана несвежий носовой платок и вытер губы. Расстегнув пуговицу на кармане гимнастерки, подал секретарю райкома удостоверение:
- Вот документы!
Ярош взял, повертел и недоверчиво покачал седой головой.
- Ты что же, пограничник, почитай, из-под самого Белостока едешь? Далеко забрался. Как же тебе удалось прорваться?
- Надо! - лаконично ответил Денисов.
Военком подал ему стул, с уважением поглядев на вырвавшегося из самого пекла человека в пыльной форме капитана погранвойск НКВД.
- Что вывозишь, капитан? - возвратив документы, спросил Ярош.
- Особо ценный груз, секретный.
- Документы на него есть? - насторожился Ярош. Что еще за секреты? Сейчас не то время, чтобы в райкоме секреты разводить, напускать таинственности.
- Документов нет, - вздохнул Денисов. - Денег у нас полна машина, больше трех миллионов везем из банка. А людей - я сам, мой сержант да два милиционера. И еще девушка, кассир из банка.
- М-да, - военком потер ладонью небритый подбородок. - Лихо! А везете куда?
- До Минска. По своим делам мне торопиться надо. Может, примете миллионы? Сдам и поеду. Время не терпит.
- А во второй машине что? Тоже деньги? - заинтересовался Ярош. Это надо же, три миллиона капитан вывез из-под самого носа у немцев. Силен!
- Ящики из ювелирных магазинов, золото, побрякушки всякие, - Денисов снял фуражку, пристроил ее на колено, провел рукой по лицу, словно стирая с него налипшую паутину. - Народец, который машину сопровождал, растащил чего успел по мелочи, да и разбежался. Расстрелял бы я их как мародеров, да никого уже не было, а машина оказалась на ходу, сам веду. Спать хочу смертельно!
- Та-а-ак, - протянул Ярош, - теперь еще и целый госбанк с ювелирным магазином! Чудеса… Подожди там, - махнул он рукой парню в кепке, заглянувшему в кабинет. Тот понимающе кивнул и исчез.
- Значит, денег у тебя… - секретарь райкома вопросительно посмотрел на пограничника.
- Сколько точно, не знаю: считать некогда было, горело все, бомбили. А ящиков с ювелирным барахлом девять штук. Не взвешивал, но тяжелые, два из них - металлические, закрыты и опечатаны.
- Слушай, капитан, - поднялся Ярош, - на станции Вязники, это немного юго-восточнее, стоит эшелон под парами. Стоит, дожидаясь отправки застрявшего здесь архива обкома и прибытия эвакуируемых. Поезд надо срочно отправлять, пока не разбомбили. Есть предложение: берешь на свои машины военврача и раненых - они с оружием, вот и будет охрана, - и едешь на станцию. Подожди, - остановил он хотевшего встать Денисова, - еще не все. Деньги мы примем, посчитаем до копеечки и уничтожим! Да-да, уничтожим, а тебе выдадим форменную расписку, потом новые напечатают на ее основании. Ювелирные ценности зароем, а тебе, как груз особой важности, дадим партийный архив области. Он дороже денег, за ним жизни множества людей, их судьбы, в том числе и послевоенные. Ведь кончится и эта война когда-нибудь? Согласен?
- Выбора все равно нет, - Денисов надел фуражку. - Только давайте поскорее все решим и оформим. Время не ждет. Да и немцы…
- Это не только моя просьба, но и приказ партии. - Ярош посмотрел в глаза пограничнику. - Теперь ты можешь умереть только в двух случаях: если архив уничтожен или находится в безопасности!
- Мне умирать никак нельзя, - серьезно и тихо ответил Александр Иванович. - Никак!
- Вот и хорошо, - Ярош пожал ему руку. - Надеемся на тебя, чекист. Военком сейчас свяжется с Вязниками по телефону: там для тебя специальный вагон прицепят, поедешь с комфортом. Сопровождающего дадим. Ну, удачи тебе, пограничник!
* * *
Как только Сорокин попытался подойти к стоявшим во дворе двум запыленным полуторкам, перед ним словно из-под земли вырос сержант-пограничник с автоматом.
- Нельзя, товарищ военврач!
- У меня разрешение райкома!
В ответ Глоба лязгнул затвором:
- Назад!
- В чем дело? - спросил подошедший Денисов.
- Да вот, товарищ капитан, - кивнул на Сорокина Глоба, - военврач к нашим машинам, а я ему…
- Распорядитесь все сгрузить, - устало садясь в тени, приказал Денисов. - И позовите Браницкую, пусть составит акт по всей форме на уничтожение денег. Да-да, - видя, как недоуменно округлились глаза сержанта, повторил капитан. - На уничтожение.
- А как же?
- Там все объяснят, - прикрыл глаза Денисов. Пусть сделают подробный план, где спрятаны ценности, и передадут нам копию. - У вас карта есть? - поднял он глаза на Сорокина. Садитесь, покажете, где забрать раненых и где эти Вязники.
- Полагаете, мы еще успеем погрузиться? - разворачивая на коленях карту, с сомнением спросил военврач.
- Иного выхода нет, - отрезал пограничник. - Прикинем час на хлопоты с ценностями, еще час на погрузку раненых и дорогу. Даже полтора часа, учитывая всякие неожиданности. М-да, многовато! Но надо успеть.
- Вы что, контужены? - сворачивая карту, Сорокин поглядел в лицо капитану. - Не возражайте, я все-таки врач! Вас надо осмотреть. Пойдемте в угол двора, там не помешают.
- Лишнее, - поморщился Денисов. - Просто попали под бомбы, еще там, около границы. Сейчас уже почти нормально.
- Не возражайте, - поднялся Сорокин, - пошли! Иначе как вы будете нами командовать? Пошли, пошли!
Денисов неохотно встал и направился следом за военврачом в угол двора, мимо сгружавших мешки с деньгами милиционеров и помогавшего им Глобы…
Деньги горели плохо, корежась в огне и оставляя ломкий белесый пепел. Дым от костра, на котором сгорали купюры, был тоже каким-то белесым и удивительно едким.
Пересчитывая деньги и бросая пачки в огонь, Анеля Браницкая плакала, не стесняясь и не вытирая слез. Они катились по щекам, падали на руки, ловко и привычно пересчитывающие купюры.
- Знаешь, Петро, отчего дым от них такой? - спросил Глоба у Дацкого, ворошившего костер штыком. - То пот народный горит!
Петр, не отвечая, выпрямился, вытер рукавом грязной милицейской гимнастерки слезящиеся глаза. Глоба деликатно отвернулся…
Да, горек дым оставляемого родного пепелища…
Глава 4
Из приказа, подготовленного начальником штаба оперативного руководства вермахта генералом А. Иодлем и подписанного фельдмаршалом В. Кейтелем:
23 июля 1941 года
Учитывая громадные пространства оккупированных территорий на Востоке, наличных вооруженных сил для поддержания безопасности на этих территориях будет достаточно лишь в том случае, если всякое сопротивление будет караться не путем судебного преследования виновных, а путем создания такой системы террора со стороны вооруженных сил, которая будет достаточной для того, чтобы искоренить у населения всякое намерение сопротивляться… Командиры должны изыскать средства для выполнения этого приказа путем применения драконовских мер…
Указ
Президиума Верховного Совета СССР
"О мобилизации военнообязанных по Ленинградскому, Прибалтийскому особому, Киевскому особому, Одесскому, Харьковскому, Орловскому, Московскому, Архангельскому, Уральскому, Сибирскому, Приволжскому, Северокавказскому и Закавказскому военным округам":
На основании статьи 49 пункта "л" Конституции СССР Президиум Верховного Совета СССР объявляет мобилизацию на территории военных округов - Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.
Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.
Первым днем мобилизации считать 23 июня 1941 года.
Председатель Президиума
Верховного Совета СССР М. Калинин
Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР А. Горкин