* * *
К вечеру поднялась поземка. Ударил мороз. Холодный ветер в злобе срывал с плоскостей самолетов корки тонкого льда. Зорин поднял воротник реглана и стал спиной к ветру. С посадочной полосы уходить не хотелось. Из армии сообщали, что в полк вылетели с подарками уральские рабочие.
Из крайней землянки, врытой глубоко в землю, щуря глаза от ударившего в лицо ветра, вышел Чугунов. Он тоже с нетерпением ждал гостей. Он надеялся получить весточку от отца, который работал на одном из уральских заводов.
Чугунов подошел к командиру:
- Долго что-то не летят. Уже собрались все. - Погода нелетная, боюсь - не доберутся.
Из ближней землянки, запорошенной снегом, выскочила группа мотористов во главе с Шеганцуковым. Он бежал впереди всех, размахивая руками, кричал:
- Вылетели, вылетели. По телефону сообщили, сам слышал.
Вскоре ветер донес звуки мотора. На горизонте появился "Дуглас". Самолет летел так низко, что казалось, он бежит по земле. Не долетая аэродрома, летчик горкой набрал высоту и тут же выпустил шасси. На звук моторов из всех землянок выбежали летчики, штурманы и техники.
Из самолета выходили гости. Впереди шел пожилой мужчина. Он отрекомендовался командиру:
- Вихров Павел Сидорович. Представители металлургических заводов Урала прибыли к вам.
- Очень рады. Добро пожаловать, - быстро проговорил командир.
- Комиссар полка, - представился гостям Чугунов.
- Комиссара знаем, отец у нас работает. Потомственные уральцы. В адрес вашей части, товарищ Чугунов, есть много писем от заводских девушек. Просят передать лучшим летчикам и техникам, - Павел Сидорович передал Чугунову большую связку писем. - Примите от нас также скромные подарки. - Он кивком головы показал на самолет, откуда уже сгружали ящики и бочки.
- Большое вам спасибо, - ответил командир.
- Через Москву летели? - спросил Чугунов.
- Да, через Москву, - ответил Вихров. - Ну, ведите к бойцам, поговорить надо. Много слышали о них хорошего. Молодцы!
От этих теплых слов и от того, что в часть приехали гости из далекого тыла, на душе Шеганцукова потеплело и он вдруг спросил:
- Скажите, как в тылу? Мы… - и, смутившись, замолчал.
- Живем… Не падаем духом, на лучшее надеемся. Работаем много. Сейчас выпускаем для вас такие самолеты, что враг от злости лопнет.
- Машины, что и говорить! Скорость полтыщи перемахнула. На каждой пушки, пулеметы, - добавил другой рабочий.
- Правильно, Васятка, - подтвердил Вихров. - Народ у нас исключительный, работящий, по трое суток не выходит из цехов. Да вот взять самого младшего из нас, - он показал на Василия, который сразу же смущенно опустил большие пушистые ресницы.
- Ну, ну, не красней, чай не девица. Правду говорю, - с улыбкой продолжал Павел Сидорович. - Ежедневно выполняет задание на 300 процентов. Каков?
- Я что, - сказал Василий. - Сами, небось, за пятьсот даете…
- Я начальство, мне положено, - шутливо ответил Вихров, - а вот батю твоего, комиссар, не догоню. Недавно шестьсот процентов дал старик!
- Да, батя у меня человек настоящий, крепкой закалки, - проговорил Чугунов, не пряча радости своей и гордости за отца.
- Ну, дорогие, прошу в землянку, вас там ждут. - Возле большой землянки Зорин остановился. Открыв дверь, он громко крикнул: - Встречайте, наши прилетели!
В землянке было душно. Маленькая печурка накалилась докрасна. За тремя столами, сбитыми из снарядных ящиков, сидели летчики и штурманы. При виде гостей, все встали. Комиссар представил личному составу старшего группы.
Вихров с минуту молчал, потом вскинул лохматые брови, кашлянул и глухим басом заговорил:
- Товарищи! Мы приехали к вам с Урала. Нас прислал рабочий класс посмотреть, как вы воюете, что вам нужно для победы над врагом.
- Самолеты требуются, папаша! - выкрикнул из угла землянки Пылаев.
Вихров улыбнулся, сделал короткую паузу и, помрачнев, продолжал:
- Что ни сводка, так одни и те же страшные слова: оставили столько-то городов и сел, не вернулось на свою базу с десяток наших самолетов. К этому никогда не привыкнешь. Не пора ли, дорогие товарищи летчики, остановить врага, чтобы в тылу, в цехах и дома ваши семьи смогли слышать только радостные вести. А самолеты будут, оружие будет, - он поднял большой жилистый кулак, внушительно потряс им.
Когда Вихров замолк, поднялся командир полка. Четко, словно клятву давая, сказал:
- Передайте нашим, пусть работают спокойно, врага мы бьем, будем бить впредь и, верьте, прикончим. Причем - в собственной его берлоге.
* * *
В лазарет Якова сопровождал Дружинин. Долго молчали. И уже в самом конце пути Колосков задумчиво проговорил:
- А ты помнишь, Григорий, первый наш день в полку? И недавно это было и в то же время очень давно.
- Да, тогда нас было трое из одного училища… Лучше б третьего не было…
- Кто же знал…
А в это время в районе Волчанска рядовой Константинов бросил последнюю связку гранат в немецкий танк и, пригнувшись к земле, закрыл глаза. Раздался взрыв, танк повалился набок. Тяжелораненый Константинов сполз в воронку от бомб. Словно сквозь сон он услышал шепот:
- Осторожнее, пехота, человека задушишь! На дне воронки лежал раненый артиллерист.
- Ну, что же, пехота, давай к своим вместе двигать, а то немец, чего доброго, захлопнет нас.
Бойцы выбрались из воронки и, прижимаясь к траве, поползли. Константинов сразу же отстал. Нестерпимо болела рана, казалось, вот-вот он потеряет сознание. Артиллерист подождал его.
- Не робь, пехота, держись артиллерии. С нами, брат, не пропадешь, - сказал он ободряюще. - Куда тебя погладили-то?
- Кажется, в бок и руку…
- А меня, брат, в ногу, да не очень сильно, вот видишь - ворочаю, - он чуть приподнял раненую ногу, удовлетворенно хмыкнул. - Пожалуй, и в тыл не отправят. В лазарете отлежусь.
Над их головами с шипением пролетел снаряд, где-то позади разорвался.
- Ну, пошли дальше. Ты можешь сам? А то давай, цепляйся, помогу.
- Да нет, я пока сам попробую.
Поползли дальше.
Вдруг до их слуха донесся чей-то хриплый голос. Константинов приподнялся, хотел позвать на помощь, но артиллерист прикрыл ему рот ладонью, прошептал на ухо:
- Что ты, одурел?! Не видишь, немцы убитых раздевают. Влипли мы, брат…
* * *
Конец марта 1942 года был лютым. Звенела под ногами мерзлая земля. Ветер с яростью бросал на аэродром охапки снега. И так всю ночь. К утру возле самолетов намело высокие сугробы. Погода явно нелетная, но получен приказ - подняться в воздух.
Одним из первых во главе семерки бомбардировщиков в это утро вылетел Чугунов. Разведка донесла, что на Харьковском аэродроме стоит больше семидесяти самолетов противника. Среди них отряд "пикового туза". Вражеские самолеты надо было уничтожить немедленно.
Самолеты сделали два круга над аэродромом и взяли курс на Харьков. Машины летели так близко друг от друга, что хотелось встать на крыло и протянуть руку товарищу…
Минут через двадцать внизу раскинулся Харьков. Город был безлюдным, мертвым. И хотя не первый раз приходилось летчикам сбрасывать бомбы на наши города, захваченные врагом, вновь, как и в первый раз, горько и больно сжалось сердце. Вновь возникло запрятанное глубоко чувство вины. Там, внизу в этих словно окаменевших домах живут наши люди. И все же об этом сейчас надо забыть. Внизу цель. Внизу враг. Его нужно уничтожить.
Отрываясь от самолетов, вниз сыпались бомбы. Вспыхивали взрывы. В центре заводского ангара, где стояли немецкие самолеты, взметнулись клубы дыма. Затявкали зенитки. Откуда-то с окраины города вынырнул луч прожектора. Тусклая лента пошарила в небе и, не найдя самолеты, опять погасла.
"Кажется, все идет хорошо, - подумал Чугунов и дал сигнал сомкнуть строй. И только миновали окраину, как вдруг самолет резко тряхнуло - немецкий снаряд прямым попаданием разорвал хвостовое оперение. Машина стала падать. Внизу - лес и глубокие овраги, занесенные снегом. Чугунов склонился к микрофону, сказал штурману:
- Прыгайте в лес. За рекой - наши. - Ответа не последовало. Комиссар попытался подняться, чтобы воспользоваться парашютом, но не смог преодолеть давление воздуха. Так и остался сидеть, словно придавленный огромным грузом.
"Скоро земля… - подумал Чугунов и в зеркале увидел свое похудевшее лицо. Эх, Дмитрий, уже поседел, а и не заметил, когда" На миг вспомнились сын и дочь, жившие в тылу. Мелькнуло лицо жены. Как это она сказала, когда прощались? "Дима, за нас не беспокойся, главное береги себя. Будешь жив - и нам будет хорошо!"
А земля неумолимо приближалась, летела, летела навстречу. Руки, замершие на штурвале, ожили. Железная воля летчика собралась в этот миг в комок и сделала чудо - у самой земли самолет принял горизонтальное положение. Это ослабило удар. Бомбардировщик, задев правым крылом верхушки деревьев, перевернулся, выбросил тело пилота.
Взорвались бензиновые баки. Эхо пронеслось волной и замерло в гуще леса. И все затихло. Только где-то в стороне кричали потревоженные птицы, да с тихим шелестом сыпались сучья с опаленных взрывом деревьев. Через несколько минут из чащи вышли две женщины. Они осторожно приблизились к разбитому самолету. Увидев в стороне бесчувственное тело летчика, бросились к нему. Одна из них поспешно нагнулась и радостно вскрикнула:
- Жив!.. Понесем ко мне…
Спустя час Чугунов лежал на диване в маленькой комнате небольшого домика на самой окраине города. В сознание комиссар не приходил. Женщины, подобравшие летчика в лесу, хлопотали около него.
- Анна, надо спирту или водки достать, - сказала одна.
- Хорошо, я постараюсь, - ответила та, которую звали Анной.
В это время открылась дверь, вошла девушка.
- Мама, кто это? - испуганно спросила она.
- Наш летчик, мы с тетей Аней в овраге его нашли…
- К Константинову пришли гости, как же быть? Надо перенести раненого в другое место.
Женщина выпрямилась и гневно посмотрела на дочь.
- Семье Банниковых в своем доме бояться нечего! - и тише: - Попроси у Константинова водки. Иди…
- Мама, а если я скажу Константинову? Он, может быть, поможет?
- Я не верю ему, Таня.
- Но он же наш!
- Сейчас не время спорить. Иди и делай то, что тебе сказано.
Девушка вышла. Через несколько секунд в соседней комнате раздался звон стаканов и мужской голос:
- Артиллерист! - громко произнес мужской голос. - Выпьем за Татьяну Банникову, за нашу встречу.
Зазвенели струны гитары, пьяный голос повторял:
Рассказывать больше нет мочи…
Женщины переглянулись и вновь склонились над раненым летчиком.
- А ведь не молоденький, видно, начальник.
Вошла Таня.
- Берите скорее, - она передала матери термос. - Это спирт разведенный, а я побегу в мастерские, врача позову.
- Таня, Аня с тобой пойдет. Здесь я сама справлюсь. Будьте осторожны, - предупредила мать.
Она разжала крепко стиснутые зубы летчика. Раненый открыл глаза. Мутным взглядом он окинул Банникову, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Женщина влила ему в рот несколько капель спирта. Струйка крови изо рта красной нитью потянулась к подбородку.
- Мне осталось… - комиссар не договорил, закашлялся и захлебнулся кровью.
Банникова вытерла ему губы, положила под голову подушку.
- Скажите, где я? - спросил Чугунов.
- У своих…
- Наши с севера близко подошли к Харькову. От Москвы немцев отогнали… - и умолк.
Женщина ловила каждое слово летчика. Она знала, что рассказы о гибели Красной Армии, которыми немцы их пичкали, - сплошная ложь.
Кто-то решительным рывком распахнул дверь. Банникова обернулась, попыталась загородить собой раненого.
Вошедший, покачиваясь, удивленно смотрел то на раненого, то на Банникову.
Она тихо спросила:
- Что вам нужно, Константинов? Вы видите - раненый. Уходите! Дайте ему спокойно умереть.
Константинов вынул трубку изо рта и, неуверенно шагнул вперед, стараясь рассмотреть лицо раненого.
- Наш летчик, - прошептал он.
Сдерживая гнев, Банникова продолжала:
- Да, наш летчик. Ему осталось жить считанные минуты. Он честно умирает за Родину. Не то, что ты…
- Ко мне собрались друзья-инвалиды, утром мы уходим искать партизан. Но и здесь мы помогаем своим. Кто в воскресенье на базаре разбросал листовки? Артиллерист и я. Почему же вы не верите мне…
Раненый чуть приоткрыл глаза. Комната была освещена плохо. Очертания предметов, людей расплывались. Но человека, склонившегося над ним, комиссар узнал.
- Как ты сюда попал? - прошептал он.
- Товарищ комиссар? - растерянно проговорил Константинов и, нагнувшись к умирающему, торопливо заговорил: - Не по своей воле… Вот… - и он показал на обрубок левой руки, висевший на грязном бинте.
Комиссар молчал. Взгляд его был тяжелым, обвиняющим.
Константинов всхлипнул, повернулся к Банниковой:
- Скажите, что же делать, как помочь комиссару, он же меня спас!..
Банникова молчала. Что могла сказать она вот так сразу, да еще человеку, которому не верила. Константинов решительно шагнул к дверям.
- Куда вы? - воскликнула Банникова.
- Переверну весь Харьков, но комиссара спасу, - и Константинов выбежал на улицу.
Раненому становилось все хуже и хуже. Но он боролся со смертью и все пытался что-то сказать Банниковой. Она склонялась к самому его лицу и спрашивала.
- Что? Что?
С усилием летчик прошептал:
- Письмо… Я продиктую. Жена и дети в Тамбове…
Женщина торопливо нашла бумагу и карандаш, приготовилась писать.
Летчик долго молчал, лицо заострилось, казалось, он мертв. Но вот снова комиссар открыл глаза. "Какая же воля должна быть у этого человека. Какая железная воля у наших людей! - подумала Банникова. - Человек не уйдет из жизни, пока не сделает того, что должен, что необходимо ему сделать".
Комиссар сквозь запекшиеся губы проговорил:
- Дети мои… Я ранен тяжело…
Банникова торопливо записывала. Голос комиссара прерывался. Он выталкивал слова о трудом, многое недоговаривал. Но Банникова догадывалась, что он хотел сказать, и поспешно записывала.
"Люди подобрали меня в лесу. Они сделали все, чтобы я жил. Петя и Вера, слушайте и любите свою мать. Как вам в жизни тяжело ни будет, никогда не опускайте руки, ищите выхода. Вырастете большие, дорожите Родиной, любите жизнь. Помните… - это было последнее, что сказал комиссар.
Стараясь удержать рыдания, Банникова закрыла комиссару глаза. Когда вернулись Таня и Анна, Банникова все так же недвижно сидела у кровати.
- Мама, - бросилась к ней Таня, - сейчас профессор… - и осеклась, увидев мертвого комиссара.
Немного позже пришел Константинов с врачом…
* * *
К вечеру следующего дня комиссара положили в гроб, убрали зеленью. Константинов стоял у изголовья, осунувшийся, бледный. Банниковы сидели рядом, не сводя с комиссара глаз. Это было последнее прощание с человеком, который стал им дорог.
Кто-то постучал в окно. Татьяна быстро встала с дивана и подошла к дверям.
- Кто там? - взволнованно спросила она.
- Свои.
В комнату вошла группа людей. Это были рабочие железнодорожных мастерских, где до войны работала Банникова. В руках у них были лопаты, кирки.
- Ну, соседушка, могила готова. Надо поторапливаться, а то ищейки гестапо по пятам ходят, - заговорил пожилой рабочий. Он вытер рукой запорошенное снегом лицо, подошел к гробу.
- Не лучше ли ночью схоронить? Зачем рисковать, у вас семьи, - проговорил Константинов.
Рабочий сердито повел бровями.
- Мы своего летчика хотим по-своему хоронить, и бояться нам некого.
Четверо рабочих подняли гроб, молча вышли. За ними последовали Таня с матерью и Константинов.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Весной 1942 года полк перебазировался в район Северного Донца. Небольшой аэродром находился на возвышенности, покрытой густой зеленью. С посадочной площадки виден был Изюм, искалеченный бомбежками: каждый день более пятидесяти немецких самолетов появлялось над городом.
С юга аэродром огибала большая грунтовая дорога, связывающая наш тыл с фронтом. Ежедневно на рассвете появлялся немецкий разведчик, наблюдавший за движением наших войск. Это был самолет итальянской марки "макки", похожий на советский самолет "чайка". Когда "макки" первый раз вынырнул из облаков, никто не обратил на него внимания, считая своим. Нескольким солдатам это стоило жизни. За "макки" стали следить. Наши летчики настойчиво охотились за ним, но он никогда не вступал в бой. При появлении советских самолетов он скрывался.
Вот и сейчас "макки" выпал из мутно-голубых облаков и, описывая круги, стал летать недалеко от аэродрома. На хвосте самолета четко выделялся черный пиковый туз.
- "Макки" охраняет подходы к нашему аэродрому, - шутливо проговорил Пряхин. - А наши появятся, и он, как заяц, в кусты.
- Да, повадка труса, - соглашались летчики, - но нахален, стервец.
В стороне, подпрыгивая на выбоинах, ехала легковая машина. К ней от своего самолета быстро шел Банников.
- Ты куда, Борис? - окликнул его Пряхин.
- В Изюм, за Колосковым. Госпиталь в тыл эвакуируется, и подполковник боится, как бы не потерялся Колосков.
- Ну, ну, двигай. И Яше привет передавай. Жаль, Назарова нет, с тобой бы попросился…
Изюмский госпиталь был уже на колесах. Молоденькая сестрица ввела Банникова в большой автобус. Внутри по боковым стенам висели кровати, в которых лежали тяжелораненые. Банников окинул их быстрым взглядом. В углу лежал Колосков.
- Приехал! - обрадовался Яков. - А меня профессор после пустяковой операции лежать заставил. - Колосков поспешно надел сапоги.
- Пойду попрощаюсь с Лидой, она здесь лежит.
Яков осторожно подошел к кровати.
- Лида, уезжаю в часть, - обращаясь к девушке, проговорил он.
Лида с трудом улыбнулась.
- Спасибо, что не забыл… - ее большие впалые глаза смотрели печально.
- Успокойся, все будет хорошо. Поправишься - и опять к нам.
- Я к сестре поеду, она живет в станице Белокаменской, - чуть слышно ответила Лида.
На обратном пути летчики говорили о Лиде, о родных и близких.
- Никак не дают мне покоя мысли о маме и сестре, - говорил Банников. - Трудно им. Обе они по характеру вспыльчивые, непокорные. Терпеть не станут.
- А ты, видно, в отца, спокойный, уравновешенный, - заметил Колосков.
- Я… У меня судьба другая, Яша. Я ведь был беспризорником. Как-то в 1926 году в Харькове сидел на тротуаре и завязывал бечевкой развалившиеся ботинки. Вижу, подходит какая-то женщина.
- Что, мальчик, починкой занялся? - спросила.
- Да, - говорю, - беда. Старое рвется, а новое не шьется.
Мне тогда было семь лет. Я рассказал, что родные мои умерли в Донбассе. Остался где-то на Украине дед, мама к нему послала. А я в Харьков отправился, учиться решил. Вот закончу ремонт и пойду в милицию, доложу о своем приезде.
- Тяжеловато тебе будет.
- Я ко всему привычный. Беда моя, говорю, возраст мал.
- Как тебя зовут?
- Борис…
- Пойдешь ко мне в сыновья?
Неожиданно это было, но я, не колеблясь, ответил: