Вот и Ярослав мучился - на его родной земле то же самое, и все это принесли завоеватели. Кто их звал? Но Томашевич не сдавался, он жаждал борьбы, и его можно понять, но кто поймет слабую, одинокую женщину, немыслимо уставшую от всего - страхов, ожиданий, неизвестности, одиночества, наконец? Разве трудно дать человеку немного тепла и участия, понять его, пожалеть? Но никто не видит в ней слабой женщины, даже не видят женщины вообще.
Люди Колесова смотрят, как на соратника; Ярослав - как на возможность получения связи с партизанами; пришедший с паролем мужчина - как на исполнительницу его замыслов, а немцы просто как на подстилку, с которой можно провести ночь.
Увидев в окно идущую по улице Анну, парикмахерша вдруг испытала чувство облегчения - скоро все закончится, надо только немного выдержать, сжать себя в кулак и выдержать. Наверное, мужчина, назвавший пароль и отрекомендовавшийся Владимиром Ивановичем, прав - похоже, он знает нечто, скрытое от других, поскольку так уверенно держится и до сих пор не попался немцам. Хотелось бы верить ему и взять от него хоть чуточку спокойствия и силы!
Анна - худенькая, черноволосая, в простеньком платьице, - прошла мимо парикмахерской, потом вернулась и заглянула в пустой зал.
- Одна?
- Как видишь, - ответила Нина, прижимая рукой сильно бьющееся сердце.
- Ой, я перетряслась вся, - усаживаясь в кресло, доверительно шепнула Анна. - Страху натерпелась, жуть!
Глядя на нее, такую простую и домашнюю, бледную, испуганную и не скрывающую этого, Нина подумала, что Владимир Иванович, возможно, не прав: может ли почти девчонка быть такое опытной актрисой, так натурально изображать испуг, дрожание пальцев, доставая спрятанные на груди, за вырезом платья, мятые листы копирки? Откуда такому совсем еще юному созданию набраться лицемерия и двуличия, научиться ловко обманывать всех и вся?
- На, забери скорей, - девушка протянула парикмахерше копирку и вымученно улыбнулась, - как будто бомбу несла.
- Спасибо, - Нина убрала копирку в карман халата. - Причесать?
- Не надо. Я посижу немножко, а то ноги дрожат, и пойду. Раненых привезли, убираться надо.
Перекладывая на подзеркальнике инструменты, Нина искоса поглядывала в зеркало на Анну - уходила бледность с ее лица, щеки приобретали нормальный цвет, высыхали мелкие капельки пота на лбу и висках. Нет, не похожа она на провокатора. И на улице все так же сонно и спокойно.
- Где взяла копирку? - стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросила Нина.
- В мешке. Полы мыла у черных немцев, а у дверей мешок стоял с бумагами. Они их жгут. Дождалась, пока никого не было, и схватила верхние. Теперь не знаю, когда еще прикажут туда идти, но снова попробую взять.
- Осторожнее, - предупредила парикмахерша, провожая Анну до дверей, и остановилась на крыльце, глядя ей вслед.
Нет, никто за девушкой не идет - улица почти пуста, только гонит шальной ветер сор и пыль по мостовой и вымощенным плитками тротуарам, да хлопает где-то плохо прикрытый ставень окна.
Взяв лежавший у порога половик, Нина вернулась в зал. Постояла, раздумывая, потом зашла в подсобку и намочила тряпку. Отжав, вышла на крыльцо и повесила ее на перила.
Теперь остается ждать, пока появится Владимир Иванович. Может быть, перепрятать копирку, не держать ее при себе? Но куда?
Пошарив глазами, она сунула тоненькую пачку черных листков за зеркало и устало опустилась в кресло, даже не поглядев на свое отражение…
Развешенный на перилах крыльца парикмахерской мокрый половик Волков заметил еще издали, повернув за угол и выйдя на улочку, где располагалось заведение Нины. Не ожидал он, что условный знак, извещающий о необходимости внеочередной встречи, появится так скоро: неужели копирку уже принесли или, может быть, пожертвовали даже машинописными листами или черновиками? Если его подозрения верны, то Бергер и Бютцов проявляют нервозную торопливость. Отчего бы им вдруг так торопиться, что у них произошло? Дорого бы дал Антон, чтобы знать доподлинно! Но остается только строить догадки.
Интересно, что приготовили эти господа для него, какие сведения решились отдать? Может быть, он зря подозревает Анну? Вдруг это счастливый случай - ведь так не раз случалось в жизни: кто ищет, тот находит, не все же вокруг предатели!
Но опыт и привычка к осторожности говорили об ином - его и Семенова здесь давно с нетерпением ждали. Не их лично, конечно, но людей с той стороны, из Центра советской разведки, должных проверить принесенную беглецом информацию. Несомненно, Бергер и его команда предприняли все необходимые меры, чтобы дать противнику подтверждение нужных сведений по различным каналам, возможно, даже начали эту работу заранее, но основная сцена действия здесь, в Немеже, куда сходятся все нити. Поэтому Павел Романович и попал сразу под наружное наблюдение, зайдя в мастерскую сапожника, расположенную напротив сгоревшей явки, поэтому нет больше деревень и хуторов, на которых бывал после побега из тюрьмы СД Семен Слобода, поэтому безрезультатен поиск войсковых разведчиков.
Бергер может нарочно приоткрывать щель, маня влезть в нее чужую разведку, а потом что - отпустит со своим подарком или попытается зажать? По идее, обязательно должен выпустить, чтобы еще раз подтвердить принесенное в Центр Слободой. Или все много сложнее и данные окажутся противоречивыми?
Почему только человек не способен читать чужие мысли на расстоянии?! Как бы все тогда было предельно просто, никаких секретов и тайн. Но тогда изобрели бы нечто принципиально новое, поскольку люди не хотят и не умеют жить, не таясь друг от друга.
Поднимаясь по ступенькам крыльца парикмахерской, Антон старался сдержать нетерпение - сейчас многое прояснится. Он некоторое время понаблюдал за улицей, пока не убедился, что все нормально и к Нине можно зайти без опаски. Конечно, предусмотреть каждую неожиданность нельзя и внутри зудит беспокойство, но надо же решаться и действовать, действовать, черт побери - время, отпущенное на проверку сведений, неумолимо проходит! Бергер зачем-то собирается лететь в Берлин, а здесь все никак не удается сдвинуться с мертвой точки.
Нина сидела в кресле, откинув голову на спинку. Увидев в зеркало вошедшего Волкова, она быстро вскочила и достала из-за рамы подзеркальника тонкую пачку листков копирки.
- Возьмите!
Антон взял, шагнул в сторону и заглянул в подсобку - никого.
- Давно принесла? - сев на стул и расправляя помятые листки, спросил он.
- Часа два. Вы очень быстро пришли, я даже не ждала так скоро.
- Зеркало дайте, - попросил Волков.
Взяв поданное Ниной зеркало, он попытался прочесть копирку. Строчки наползали друг на друга, текст был, как и следовало ожидать, на немецком, но разобрать все же можно.
Наблюдавшая за ним парикмахерша нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и пытливо посматривала на Антона - что там? Но ничего не могла понять - ее гость бесстрастно прикладывал к зеркалу листок за листком и, углубившись в чтение, молчал.
Наконец он отложил в сторону последнюю копирку. Потом собрал листочки в пачку и спрятал в карман пиджака.
- Собирайтесь, уходим.
- Сейчас? - растерялась Нина. - А как же…
- Собирайтесь, у нас мало времени, - поторопил Волков. Снимайте халатик и выходите. Я подожду за углом. Парикмахерскую можете не запирать, возвращаться не придется.
Девушка обессилено опустилась на стул и просительно заглянула ему в глаза:
- Вдруг вы ошиблись, a? Мне кажется, Аня заслуживает доверия…
- Нина, мы теряем золотое время.
Волков поднялся и вышел. Парикмахерша сорвалась с места и, на ходу стягивая с себя халат, заметалась по подсобке, не зная, что бросить в сумку - все сразу не возьмешь. Ага, бритва пригодится, ножницы, машинка, полный флакон одеколона, что еще? Господи, да ей надо было заранее собрать дома какие-никакие вещи, ведь если придется теперь жить в лесу, то понадобится что-то теплое, обувь, а не так вот, в летнем платье и туфлях, но тон у Владимира Ивановича жесткий. Видно, дело действительно дурно пахнет, раз он так заторопился. Неужели Анна и вправду провокатор?
Увидев своего гостя прохаживающимся по улице, Нина немного успокоилась и, повесив сумку на руку, пошла за ним следом, держась на расстоянии…
* * *
Канихен удобно устроился у окна, подняв к глазам большой цейссовский бинокль - отсюда видно все, как на ладони. Можно, конечно, обойтись и без оптики, но надо же хоть чем-то скрасить скуку монотонного наблюдения за тем, как копошатся там эти придурки.
Опустив руку, он ощупью нашел открытую бутылку пива и сделал добрый глоток. Поставил бутылку на место и закурил сигаретку.
Вот появился и старый знакомый! Не ошибся Клюге, точно опознал Тараканова - живой, подлец! Что он станет делать? Вошел в парикмахерскую. Правильно, теперь опять надо ждать. Еще глоток пива и затяжка крепким табаком…
Увидев, как оба объекта торопливо покинули салон, Канихен встал и подошел к стоявшему в углу комнаты телефону. Сняв трубку, набрал номер.
- Господин оберфюрер? Здесь Канихен. Клюге не ошибся. Он сейчас был у парикмахерши. Просидел почти полчаса, потом вышел. Через несколько минут выскочила и она. Нет, без вещей, только дамская сумочка… Да, господин оберфюрер, пошла за ним следом… Нет, заведение не запирала. Дать команду взять под наблюдение? Или задержать?
- Ни в коем случае, - недовольно проскрипел в наушнике голос Бергера. - Пусть спокойно уходят. Продолжайте наблюдать, и, если появится еще кто-нибудь, немедленно звоните.
Канихен положил трубку и вернулся на свое место в кресло-качалку у окна. Допил пиво, отшвырнул пустую бутылку в угол и закурил очередную сигарету.
Сомнений в правоте оберфюрера у него не возникало - за долгие годы совместной работы шарфюрер не раз имел возможность убедиться, что Отто Бергер обладает весьма изощренным умом и тонким знанием психологии жертвы и противника. Именно так, поскольку противник неизменно оказывался жертвой оберфюрера, и даже частные неудачи тот умел повернуть себе во благо. Служить с таким начальством - одно удовольствие!
Вот и сейчас, если оберфюрер приказал отпустить с миром парикмахершу и чудом воскресшего Тараканова, значит, на это имелись веские основания…
* * *
Закончив дневные дела, сторож старого кладбища Вацек сел поужинать. Подогрев на плите чайник и картошку, он с аппетитом поел и завалился на грубо сколоченный топчан, застеленный тряпьем, - намотался, надо бы и отдохнуть от забот.
Покуривая, он смотрел в низкий потолок сторожки и размышлял, что в суетной, быстро текущей жизни человек редко получает ту судьбу, о которой мечтает. Вот так и он, Вацек, то взлетал высоко, то падал на самое дно, и, казалось, не достанет больше сил вновь подняться наверх. Однако Вацек никогда не сдавался, переупрямливал капризную судьбу, лихо обманывал ее и выбирался из зловонных ям, чтобы через некоторое время опять очутиться там, откуда с превеликим трудом выбрался. Видно, судьба не любила, когда ее старались надуть.
Кто не мечтает стать богатым, любить красивых женщин, жить в хорошем доме, сытно есть и сладко спать, не задумываясь о завтрашнем дне? И Вацек мечтал, но стоять за прилавком москательной лавки, куда его определил для обучения отец, показалось страшно скучным, и он сбежал на побережье, надеясь устроиться на какой-нибудь корабль и повидать дальние страны, про которые так заманчиво писали в книжках - одалиски, зуавы, пирамиды фараонов, пальмы и крокодилы.
Впрочем, пальмы Вацек уже видел, но только в пивном зале пана Голенды: они росли там в больших деревянных кадках. Кругом шумела прекрасная жизнь - цокали копытами выезды роскошных рысаков, бравые офицеры бряцали шпорами и саблями, дамы благоухали надушенными мехами и изящно подбирали унизанными золотыми кольцами пальчиками подолы длинных, шуршавших дорогим шелком платьев, призывно светились окна рестораций, но на все нужны деньги! Много денег…
На побережье он попал, но не на корабль, как мечталось, в кутузку. Крепко выпоров парня, полицейские отправили его домой, где еще добавил отец и снова отвел в лавку москательщика. Тогда юный Вацек решил впредь быть хитрее - дождавшись приличной выручки, он стянул из кассы деньги и снова убежал.
На этот раз счастье ему улыбнулось, по крайней мере, сам он так полагал первое время - удалось пристроиться на занюханную лайбу, курсировавшую в малом каботаже с бочками селедки. Пальмами и крокодилами на утлом суденышке и не пахло, зато терпко пахло гнилым селедочным рассолом и тяжелым боцманским кулаком, от удара которого долго звенело в голове и плыли перед глазами радужные круги. Перемыкавшись с полгода, Вацек устроился в буфет на пассажирский лайнер - мыть посуду. Заработок оказался грошовый, а работа просто адская: постоянно руки в трещинах, и все бегом - господа богачи любили пожрать, выпить, и едва успеваешь подать чистые тарелки и стаканы.
Решив, что это тоже совсем не для него, парень списался в одном из портов, решив наняться на другой, более подходящий пароход.
Порт этот был в Африке, на Средиземноморье. Бездомных тьма, одна отрада, что все время тепло, но работы никакой, следовательно, и денег тоже. Да еще в довершение ко всем неприятностям грязная девка в портовом притоне заразила его дурной болезнью. Когда он решил с ней примерно разобраться, ее приятели сломали ему нос и выкинули на мостовую. Так в неполных восемнадцать лет Вацек оказался в чужом краю без денег, без работы, да еще с проклятой болячкой.
Первая же попытка украсть закончилась тюрьмой - англичане, заправлявшие в Александрии, не любили воров. Отсидев свои три месяца, он вышел на волю - все так же без гроша в кармане, но зато прилично подлеченный в тюремном лазарете.
Послав все к чертям, Вацек вымолил старпома "Луизианы" взять его на пароход и вернулся домой как раз к началу Первой мировой войны. Кто же заранее знал, что сербский гимназист Гаврила Принцип ухлопает эрцгерцога, а это так возмутит германского кайзера Вильгельма и австрийского императора Франца-Иосифа? По крайней мере, сам Вацек Голяновский на это никак не рассчитывал, а полагал обрести покой и уют под отчим кровом, вернувшись, как блудный сын, и испросив прощения у строгого родителя. Шут с ними, с крокодилами и пальмами, пусть опять будет москательная лавка. Теперь она казалась ему чуть ли не райским уголком.
Но дома воинские начальники уже жаждали видеть Голяновского-младшего солдатом Его Императорского Величества, готового с оружием в руках защищать интересы австрийской короны. Отец простил, зато власти оставались неумолимы, как истукан папуасов. Поэтому пришлось надеть шинель, закинуть за плечи ранец и взять винтовку с примкнутым штыком.
Однако, по счастью, до фронта дело вообще не дошло: ушлому парню удалось застрять в тылу, пристроившись в интендантах, - Вацек был малый смышленый, уже потертый жизнью, и сумел сам устроить свою военную судьбу, понравившись начальству. Считать солдатское бельишко и обувку не в пример легче, чем сидеть в окопах и ходить в атаки под огнем русских пулеметов или переживать налеты казачьей конницы. Говорят, у них всадники питаются сырым человечьим мясом. Этому Вацек верил и не верил - насмотрелся всякого, а русские казаки представлялись людьми дикими, кровожадными и на любое способными.
Да… кто не мечтал стать любимым и верным возлюбленным, достойным гражданином своего отечества, прославившимся подвигами на благо родной страны? Кто не мечтал иметь крепкую семью и здоровых детей, обнимать с чувством собственника супругу за талию, показывая этим, - мое, только мое? Вот и Вацек тоже мечтал об этом.
Но вместо возлюбленной судьба свела его с одной смазливой проституткой, а та, в свою очередь, - с неким паном Суржиком, занимавшимся спекуляциями и давно имевшим хорошие связи среди военных интендантов. О, пан Суржик прекрасно умел уговаривать и очаровывать, грозить и льстить, обещать золотые горы и рассеивать любые подозрения.
Вместо того чтобы стать достойным гражданином, Вацек Голяновский вступил в преступный сговор с паном Суржиком и несколькими другими прожженными мошенниками, и вместо совершения подвигов на поле брани начал красть казенное имущество со складов. Он часто с вожделением клал руку не на талию законной супруги, а на специально сшитый пояс, в который прятал вырученные за продажу ворованного обмундирования и обуви деньги. Парень постоянно проверял - вырос его капитал или нет. Он теперь стал его собственностью, и только много лет спустя бедный Вацек наконец понял, что это он сам стал собственностью тех проклятых денег, но до этого должны были пройти долгие годы.
Через некоторое время он попался на воровстве, однако разбирательства и ареста ждать не стал и дезертировал, укрывшись от властей на квартире у той же проститутки. Она его вскоре и выдала полиции - война, все вздорожало, а деньги у Вацека кончались. А чего ради рисковать и прятать дезертира, разыскиваемого властями, если тому больше нечем платить?!
Спасли Голяновского происходившие в мире грозные события: Австро-Венгерская монархия разваливалась, трещала по всем швам, в России рабочие скинули царя, Венгрия бродила, как молодое вино, Германия потихоньку закипала, как вода в котле, плотно закрытом тяжелой крышкой, но опытному глазу уже хорошо было видно, что крышка скоро слетит, со страшной силой подброшенная не имеющим выхода паром.
С каторги Вацек вскоре бежал, благо охрана ослабла. Потом скитался, бродяжничал, и только в восемнадцатом году опять попал домой - завшивевший, голодный, злой, он постучался в двери отчего дома как раз перед тем, как в Люблине объявили о создании независимой Польши и назначении начальником государства Юзефа Пилсудского. Этого Голяновский совершенно не ожидал и все лозунги о "великой Польше от моря и до моря" игнорировал.
Не успел бывший стюард, интендант, дезертир и каторжник отдохнуть под родным кровом, отъесться и отоспаться, как снова призывно запели военные трубы, затрещали барабаны, и Вацеку вновь пришлось примерять мундир и конфедератку, брать винтовку с примкнутым штыком.