- Костер - хорошо, - пробормотал он, - но лучше давай еще поищем хату с крышей.
В стороне вдруг блеснул огонек. Путники двинулись туда, не разбирая дороги, и вскоре подошли к домику, сохранившему стены и крышу. Серегин постучал. Дверь от энергичного удара открылась. Путники вошли в темные сенцы и при свете фонаря обнаружили еще одну дверь, из-за которой после стука раздался резкий голос: "Войдите!" Корреспонденты вошли.
Большая комната тускло освещалась коптилкой. Справа выступала печка, в которой горел огонь. Молодая рослая девушка подсовывала в печь щепки и хворост. На кровати сидела старуха с перевязанной щекой, обнимавшая мальчика лет пяти. Увидев вошедших, мальчик испуганно прижался к старухе. Возле кровати на табуретке сидел старик с рыжеватой бородкой клином. Всю левую половину комнаты занимало странное возвышение, похожее на эстраду, на котором стояли простой стол и две скамейки.
- Добрый вечер, - сказал Серегин. - Переночевать у вас можно?
Девушка и головы не повернула. Старуха молча смотрела на вошедших.
- А чего ж нельзя, - ответил старик, поглаживая острые коленки большими узловатыми руками, - места всем хватит. Только вам придется на сцене спать, - и он кивнул на возвышение. - Зараз повечеряем, и ложитесь, отдыхайте.
Путники с удовольствием разделись.
Девушка поставила на стол дымящуюся картошку, плоские кукурузные лепешки и чугунок с компотом. Серегин достал из вещевого мешка хлеб и сахар.
- Горячий Ключ когда освободили? - спросил Тараненко, чтобы завязать разговор.
- Два дня назад, - ответил старик.
- Быстро же вы переехали.
- Куда - переехали? - удивился старик.
- Ну, сюда, домой.
- А мы отседова и не уезжали.
Теперь удивился Тараненко:
- Как же - не уезжали? Ведь здесь проходила линия фронта.
- Не-е. Фронт отседова был в трех кварталах, под самой горой. А мы здесь, на своей земле, - спокойно объяснил старик. - Да вы сидайте вечерять. - Он придвинулся к столу и посадил к себе на колени малыша.
- А чего ж бабушка не садится? - спросил Серегин. - Зубы болят?
- Ей твердого нельзя. Она у нас раненая. Как немец почуял, что ему не удержаться, - стал палить почем зря, абы боеприпас израсходовать. Ну, а она вышла в сенцы. Говорил ей: сиди, мать. Нет, вышла. Ну, ее и садануло в щеку осколком стекла.
- Как же вы жили? - спросил Серегин.
- Так и жили.
Оказалось, что из всего села эвакуировалось только десять семей. Когда фронт подкатился к Семигорскому, жителям предложили выехать за перевал. Но колхозники, среди которых был и старик, приютивший корреспондентов, пошли к командиру полка, занимавшему рубеж, впереди села, и спросили, будет ли полк отступать дальше.
- Нет, - твердо ответил командир, - отступать дальше не будем!
- Добре! - удовлетворенно сказали колхозники. - Так и мы останемся рядом с вами.
И колхоз занял "долговременную оборону". Оказалось, что "сцена", на которой стоял стол, - это блиндаж на четыре человека, отрытый стариком. В блиндаже семья отсиживалась, когда немцы обстреливали село. Но в общем старику посчастливилось. За все время боев немцы разбили у него только сарай, в котором стояла корова.
Старшая дочь старика, Христина, жившая в Горячем Ключе, приходила к родителям на другой день после освобождения и оставила им внука.
- Напуганный, - сказал старик, гладя внука по головке. - Как вы вошли, он вас за немцев принял.
Девушка, сидевшая за столом и, казалось, не замечавшая гостей, была младшей дочерью стариков.
- Вот рвется в Краснодар, - проворчал отец, - еще немцев оттуда не выгнали, а она уже вещи укладывает.
- Странно вы рассуждаете, папа, - вспыхнула девушка. - И так я целый год потеряла. Что ж, вы хотите, чтоб я опять в институт не попала?
- Может, еще в этом году институт и не откроют, - ворчливо продолжал старик.
- Как - не откроют? Что вы говорите, папа! - девушка воскликнула это с таким глубоким убеждением, что всем стало ясно: институт обязательно откроется и независимая дочь обязательно будет в нем учиться.
6
Утром корреспонденты взяли у старика адрес Христины в Горячем Ключе и двинулись дальше. Через полтора часа они были уже у цели. Они подивились пылкому воображению майора из санотдела, который рассказывал о десяти километрах минированной в пять слоев дороги: от Семигорского до Горячего Ключа всего-то насчитывалось семь километров! Количество минных слоев тоже было преувеличено по крайней мере в пять раз, но мин действительно было много. Обезвреженные нашими саперами, они грудами лежали на обочинах пустынной дороги, не ставшей коммуникацией для фронта. Подходя к Горячему Ключу, они увидели большую скалу, отвесно опускающуюся в реку. Скала была разукрашена аршинными надписями курортников. По быстрым водам Псекупса плавал подросток в трофейной надувной лодке и глушил гранатами рыбу.
Дальше взору корреспондентов открылись развалины санатория. Опаленные огнем стены с выгоревшими оконными проемами мрачно возвышались среди серого пепла и мусора. Уходя, гитлеровцы взорвали и сожгли в Горячем Ключе все лучшие здания: три санатория, райком, лесопильный завод, Дом туристов, больницу. В ресторане и кино они устроили конюшни. На каждом шагу встречались следы их пребывания и поспешного бегства.
Возле одного уцелевшего дома бойцы сгружали с вездехода кровати, узлы, носилки и разный медицинский инвентарь. Операция происходила под наблюдением начальствующего лица, которое стояло, заложив руки в карманы, на пути корреспондентов. Одето это лицо было в большую, не по росту солдатскую шинель, неуклюже стянутую солдатским же ремнем, в шапку-ушанку и армейские башмаки с торчащими сзади ушками, известные в обиходе под прозвищем "танки".
Заслышав шаги корреспондентов, лицо повернулось, и Серегин увидел воинственно приподнятый нос, плотно сжатые губы и прищуренные серые глаза. Он молча козырнул.
- Здравствуйте, Ольга Николаевна, - смущенно пробормотал Тараненко.
- Ах, капитан Тараненко?! - воскликнула Ольга Николаевна, не замечая Серегина. - Ну, как ваша нога?
И тотчас начала неудержимо краснеть. Серегин деликатно отошел в сторону и принялся за изготовление цыгарки, отдав этому важному делу все внимание. Когда он, наконец, закурил, Ольга Николаевна и Тараненко уже медленно удалялись от вездехода, держась друг от друга на расстоянии по крайней мере двух вытянутых рук. Насколько можно было понять, оба молчали. Впрочем, постепенно они стали сближаться. К Тараненко, видимо, вернулся дар речи.
Бойцы уже закончили разгрузку и ушли в дом. Серегин уже выкурил вторую цыгарку и, чувствуя себя неловко, сидел на скамейке возле вездехода, а они все еще разговаривали. Наконец Ольга Николаевна протянула Тараненко руку. Они еще долго прощались, и у Серегина стали мерзнуть ноги. Он пошел навстречу возвращавшейся Ольге Николаевне. На этот раз она заметила Серегина. И он увидел, какие у нее большие, лучистые глаза. Тараненко заторопил Серегина:
- Скорей, старик, скорей! Всегда тебя приходится ждать.
Они вышли за околицу, где необычное зрелище предстало их взору. То ли их так расставил какой-нибудь шутник, то ли сами гитлеровцы так их побросали, только вдоль дороги длинной вереницей, носками на север, пятками на юг, стояли огромные соломенные боты. Корреспондентам приходилось читать об этих сооружениях, теперь они увидели их. Конечно, при поспешном отступлении боты не были удобной обувью, в чем убедился Серегин, примерив пару и с трудом сделав в них несколько шагов.
- Пошли, старик, пошли, - смеясь, заторопил его Тараненко. - Эта обувь нам не по ноге.
Небо, с утра задернутое облаками, очистилось. День стоял ясный, морозный. Шоссе, чуть выгнутое и сверкающее под солнцем, как отточенный клинок казачьей шашки, вонзалось в горизонт. Оттуда доносился смягченный расстоянием грозный гул. Это шел бой за Краснодар.
Глава седьмая
1
Деликатная операция, о которой Донцов рассказывал Серегину, состоялась в конце октября. Ефанов вызвал разведчика и объявил ему, что он должен провести через линию фронта одного человека. Затем командир разведподразделения добавил, что это очень ответственное задание, поэтому он, Ефанов, и поручает дело Донцову - самому опытному разведчику. Донцов, который не считал для себя переход линии фронта очень сложной задачей, лаконично ответил, что приказ понятен и будет выполнен как полагается.
Встретить человека, которого надо провести, Донцов должен был на передовой, у командира батальона, занимавшего оборону против Ореховой щели.
Придя на КП комбата, Донцов увидел сидевшую в темном углу блиндажа девушку, закутанную платком. Он догадался, что ее-то и надо вести через фронт. Он предпочел бы итти с мужчиной. Но так как его мнения никто не спрашивал, Донцов в ожидании комбата подсел к телефонисту, изредка, поглядывая в темный угол.
Вошел комбат и еще с порога спросил:
- Донцов явился?
- Так точно, товарищ старший лейтенант! - вскочил разведчик.
- Хорошо. Вот твоя попутчица. Смотри же, доведи до самой хаты!
- Понятно, - сказал Донцов.
Попутчица вышла к свету, и он рассмотрел ее как следует. Поношенный серый ватник, темная юбка, порыжелые сапоги - Донцов оценил обычность этого костюма. Из-под старенького полушалка, закрывавшего лоб, на него пристально глянули молодые строгие глаза. Донцов спокойно выдержал испытующий взгляд. "Ишь ты, - подумал он, - присматривается, проверяет!"
- Значит, так, - официальным тоном сказал он. - Будем итти - прошу внимательно следить за мной. Я остановлюсь - и вы останавливайтесь. Я лягу - и вы немедленно ложитесь. Одним словом, в точности повторяйте мои движения. Сигналов никаких давать я не буду. Понятно?
- Вполне, - ответила девушка грудным мягким голосом.
- И желательно при ходьбе не шуметь.
Видно было, что он хотя и высказывает такое пожелание, но мало надеется на способность девушки итти бесшумно.
Она молча кивнула.
- Разрешите итти? - спросил Донцов у комбата.
- Желаю удачи, - сказал комбат. - Я вас провожу.
Он прошел с ними до окопов боевого охранения. Там они простояли минут десять, прислушиваясь. Ночь была неспокойной. Вокруг теснились черные горы, едва различимые при слабом блеске звезд. На далеких вершинах шумел лес, встревоженный осенним ветром. Его ослабленные порывы доносились и к подножию хребта. В чаще деревьев, начинавшейся сразу за окопами, все время слышались шуршанье и шелест, будто кто-то большой и неловкий шагал по опавшей листве, цепляясь за ветви.
Не найдя в этих звуках ничего угрожающего, Донцов перелез через бруствер и направился к лесу. Девушка следовала за ним легкой тенью.
Пройдя немного по опушке, разведчик круто свернул вправо и углубился в чащу. Ночная мгла еще более сгустилась, однако Донцов шел хотя и неторопливо, но уверенно, как ходит, не зажигая света, человек в давно обжитой квартире. Довольно долго он карабкался на гору, преодолевая крутизну ската, пока не ступил на знакомую тропинку, идущую вдоль склона Ореховой щели. Время от времени он протягивал руку назад, чтобы проверить, не потерялась ли его спутница. - Вскоре Донцов убедился, что она умеет ходить по лесу: он не слышал за собой ее шагов.
Он продолжал итти с удвоенной осторожностью: внизу было боевое охранение немцев. Несколько раз Донцов останавливался, вслушивался, потом, выждав, когда налетит порыв ветра, снова шел вперед.
Постепенно тропинка стала снижаться и спустилась к самому подножию горы. Донцов раздвинул кусты, осмотрелся. Светлая полоса пересекала поляну. Расплывчатыми тенями темнели купы кустов. Убедившись, что поляна безлюдна, Донцов лег и пополз по-пластунски. Он пересек поляну, приблизился к зарослям кустарника и скрылся в них. Девушка последовала за ним. Они ползли, останавливались, снова ползли. Вдруг впереди что-то взметнулось, зашуршали кусты, загремели камни, длинная автоматная очередь распорола тишину… Донцов подтащил девушку к себе, прикрыл ее боком, прижимаясь к обрывистому краю промоины… Раздробленные пулями камешки брызнули на них… Тишина… Шаги остановились как раз над их головами.
- Тебе просто померещилось, - сказал голос по-немецки.
- Кой чорт, я слышал это так же отчетливо, как слышу тебя, - нервно ответил другой.
Снова очередь. Для Донцова и его спутницы это была очень скверная минута.
- Должно быть, бродячая собака. Не следовало поднимать такой шум. Обер-лейтенант будет ругаться.
- А мне наплевать, пусть ругается! Это лучше, чем получить в спину нож партизана.
Над лесом взвилась ракета. Ее свет просеялся сквозь густую листву. Донцов скосил глаза на девушку и увидел, что та ответила ему ободряющей улыбкой.
- Кто стрелял? - послышался невдалеке повелительный голос. - Что случилось?
Шаги поспешно удалились.
- Стрелял я, герр обер-лейтенант. В зарослях был подозрительный шум.
- Ну, и что же?
- Ничего не обнаружено, герр обер-лейтенант.
- Вы паникер, Краузе.
Донцов потихоньку пополз. Пока немецкий офицер допрашивал солдат, разведчик и девушка успели "Миновать опасное место. Они снова пошли лесом, сменившимся высоким кустарником. Здесь, ничем не сдерживаемый, вовсю шумел равнинный ветер.
Хата, к которой Донцов привел девушку, располагалась очень удобно: огород примыкал к кустарникам, и путники скрытно добрались до самой двери. Донцов присел за летней печкой, выставив ствол автомата, а девушка постучала в окно. Жалобно заскулил щенок. Дверь неслышно отворилась, и на пороге показалась женская фигура. Девушка пошепталась с ней, потом подошла к Донцову. Разведчик встал ей навстречу.
- Все в порядке? - шопотом спросил он.
- Да, - она протянула ему руку. - Спасибо.
- Ну ты ж, девка, и храбрая! - восхищенно сказал Донцов. - Прямо казак в юбке!
Девушка усмехнулась, блеснув белой полоской зубов.
- Тебя как звать-то?
- Натальей, - после паузы ответила она.
- Ну, желаю тебе, Наташа, успеха. Будешь обратно итти, скажи, чтобы меня вызвали: уж я тебя провожу как полагается.
- Спасибо. И вам желаю благополучно вернуться.
Она еще раз встряхнула его тяжелую руку и скрылась в хате. Донцов минутку постоял, послушал: все было тихо, спокойно, только ветер посвистывал в летней печке - и пошел через огород валкой, медвежьей походкой.
2
Старуха ожидала девушку, стоя посреди комнаты. На столе теплился жирник - щербатое блюдце с постным маслом, в котором плавал скрученный из тряпицы фитиль.
- Пришла, ясочка, пришла, родимая, - певуче сказала старуха, подходя к девушке, - дай же я тебя обниму.
Они обнялись.
- Как здоровье, бабушка? - спросила девушка, снимая ватник и развязывая полушалок.
- Скриплю потихоньку, что мне делается.
- А дедушка?
- Жалуется все на ревматизм. Спит. Мы ведь тебя третью ночь ожидаем.
Старуха повозилась в печи и поставила на стол миску с картофельной похлебкой и грушаники - лепешки из растертых сухих груш с примесью кукурузной муки.
- Ешь, доченька. Так вот и живем: у кого ничего, а у нас столько же.
Девушка достала из котомки кусок соленого сала, завернутый в чистую тряпочку, мешочек с сахаром.
- Возьмите, бабушка.
Старуха замахала руками.
- Не надо, не надо! Ты молодая, тебе сил много нужно, а нам, старым, и этого хватает.
- Немцы в станице есть? - спросила девушка.
- Нема. Жить - партизанов боятся, а грабить уже нечего. Голой овцы не стригут. А ты здесь побудешь чи в город подашься?
- В город.
Старуха вздохнула и, скрестив руки на тощей груди, пригорюнилась.
- Где мне ложиться, бабушка? - опросила девушка, поев.
- А на печке, - встрепенулась старуха. - Я сейчас деда сгоню на лавку, а мы с тобой на печке ляжем.
- Зачем? Пусть спит!
Но старуха уже будила деда. Он спустил с печи ноги в штопаных шерстяных носках, медленно сполз на пол, близоруко вывернул в сторону девушки темное костлявое лицо, обрамленное сединами.
- Здравствуй, Наталья, - ласково сказал он.
- Здравствуйте, дедушка. Зря вас Андреевна разбудила. Я бы на лавке могла спать.
Старик махнул рукой.
- Не рад больной и золотой кровати. Мне все одно. - Пожевав губами, он задал ей тот же вопрос, что и старуха: - В город собираешься чи у нас поживешь?
- В город.
- Надо пропуск с подписом станичного атамана и с печатью, - озабоченно сказал дед, - иначе не пущают.
- Есть пропуск.
- Атаман-то теперь новый…
- Знаю, дедушка.
- Ну и ладно. Я только к тому, чтобы промашки не вышло.
Девушка сидела, подперев кулачком голову, сонно глядя на жирник сузившимися глазами.
- Мать, а мать, ты чего копаешься? - сказал дед старухе, которая стелила ему на лавке какое-то тряпье. - Дивчина приморилась, совсем засыпает.
Старуха засуетилась.
- Лезь, доченька, на печку, лезь. Давай я тебя разую.
- Да что вы, бабуся! - смутилась девушка.
Она быстро сбросила сапоги и полезла на теплую печку. Через минуту девушка уже спала, положив под щеку ладонь. Скоро заснула рядом с ней и старуха. А дед долго ворочался на лавке, растирая ноющие колени. Ревматизм разыгрался не на шутку, должно быть к дождю.