- Попробуем свежую ушицу. Давно не пробовал. Братец - рыбак, а карасем ни разу не угостил.
- Папа, что говорить о пустяках. Дядя занятый человек. Ему просто некогда, - вмешалась Марина.
- Дело во внимании. Вот что меня корежит.
- Дядя не мелочный человек, - проговорила Марина, и я заметил, как Вера Павловна улыбнулась. Андрей Иванович вздохнул.
- Ну, ладно, доченька. Ты, пожалуй, права. Я тоже должен защищать брата. Заметные люди всюду нужны. У них особый характер. А я что? Незаметным воевал. Рядовым. Два ранения получил. Жил незаметно, умру незаметно. Но помни, дочь, самое главное в том, что жил я честно. В этом - все.
- Не забывай, Андрюша: мы приехали отдыхать, - ласково сказала Вера Павловна.
Марина отвела меня в сторону. У нее через плечо висел фотоаппарат.
- Идем, я сфотографирую тебя возле улья. На память.
13
У Кузьмы Власовича сильно разболелась нога. Он уехал домой и вот уже целую неделю я один, как рак-отшельник. Пока работаю, не замечаю часов, порой даже забываю о еде. А к вечеру, когда блекнут тени и из лесу наползают синие сумерки, приходит легкая грусть, и хочется с кем-нибудь переброситься двумя-тремя словами. Но что поделаешь? Тут уж Адам становится моим лучшим собеседником, вернее слушателем. Что бы я ни делал - сколачиваю рамки, наващиваю их на столике под березами, варю ужин - всегда разговариваю с Адамом, а он очень умно посматривает на меня, повиливает хвостом. Перед ним можно полностью открыть душу.
Вчера после полудня я взглянул на горизонт. Он синел тяжелой тучей. Высоко над лесом, как щепки в водовороте, кружились грачи.
Стало прохладно. Вдруг где-то за лесом неожиданно резко громыхнуло небо. Скоро польет!
Адам прыгал, припадал к земле, виляя хвостом. Я отпустил его с поводка, насобирал в кустах сушняка, разжег костер и повесил на палку задымленный котелок с водой. Сижу на земле, обхватив руками колени, и думаю о Марине, о Кузьме Власовиче, о Дмитрии Ивановиче, обо всех. Они втягивают меня в свой круговорот жизни, занимают мой ум, хотя я и не хочу этого. За присмиревшим озером, лязгая на стыках рельсов, пронесся поезд. Далеко за моей спиной слышится глухой удаляющийся грохот колес. В лесу уже потемнело. Над головой нависли тяжелые тучи. Они клубились, разрастались и расползались по сторонам. Вспыхнули зубчатые верхушки деревьев. Сверкнула молния и раскатисто загрохотал гром. Небо вздрогнуло и, расколовшись где-то выше туч, обрушило на лес, на землю, на меня потоки холодной воды. Костер сразу же погас. Адам забрался под свою корягу. Я вбежал в домик, раскрыл окна.
Дождь плясал по крышкам ульев, по траве, пригибая головки цветов к земле, а потом по лужам. Плясал так, что на воде вздувались и тут же лопались большие пузыри. Все вокруг обрадованно шумело. Вода кипела в ручейках. Потом дождь устал ликовать, и вода стала тихо капать с листка на листок. Я не заметил, как задремал у окна.
Проснулся, когда дождя уже не было. Над озером, над темной мерцающей водой висела круглая и сверкающая луна, словно медаль, отчеканенная из чистого серебра. Звенело в ушах от ночной тишины. Я высунул голову из окна. Темный лес, цветы в траве и слюдяное озеро дремали. За моей спиной, где-то в подполье, мышь осторожно грызла свой нескончаемый сухарик. Я сидел, прижатый к окну тьмой и одиночеством. Мысленно смотрел на себя со стороны, как на двойника. Зачем здесь этот молодой человек? Какую пользу он приносит людям? Вот, наверное, те, что жили до меня здесь, не выдержали именно в такую минуту и сбежали.
Утром я купался около Рыжего Камня. Кто-то подъехал к озеру на мотоцикле. Женщина в светлом плаще помахала мне рукой. Тоня!
- Здравствуй! Не ждал? - улыбается и лукаво смотрит.
- Нет, Тоня. Не ждал. Как ты добралась?
- По бровке. Дорога-то травянистая. Да земля уже всюду проветрилась. Ездить можно.
Я вышел из воды, оделся.
- Поезжай на пасеку, а я тоже искупаюсь, - сказала Тоня.
Я завел мотоцикл. В люльку заскочил Адам (он приучен ездить в люльке), и мы покатили к домику. Зачем приехала Тоня, одна, без Кузьмы Власовича? Разве продукты привезла? Надо напоить ее чаем.
Разжег костер, повесил на жердочку закопченный котелок.
- Вот я и на пасеке, - сказала Тоня, возвращаясь с купания. - И ты не сердишься. Можно в гамаке покачаться? Ты сделал его из сетей? Не порвется? Хорошая штука. - Она явно дразнит меня.
- Почему одна? Где Сергей Дмитриевич? - спрашиваю, злясь на себя за эти вопросы, на Тоню - за игривость.
- Сережа на работе. Где же он должен быть? - невозмутимо отвечает Тоня.
Я подошел и начал покачивать гамак. Она прищурила глаза, по-прежнему лукаво улыбаясь. Я чувствую себя неловко и пытаюсь хоть что-нибудь сказать ей:
- А почему не приехал Кузьма Власович?
- Завтра суббота. Он топит баню. У нас своя баня, ты видел? Сергей Дмитриевич очень гордится этой баней. Тебе надо поехать, помыться, попариться. Любишь русскую баню? Там будешь и ночевать, а я останусь здесь, наведу в домике порядок, выбелю стены, полы помою, белье постираю.
- Не боишься одна?
- Кого бояться? Адам со мной, ружье. Я привыкла. Ты будешь жить там субботу и воскресенье. Поможешь дрова распилить. Поезжай!
На прощанье она протянула мне руку. И это сделала намеренно, чтоб смутить меня.
За колком по дороге в сторону города шла Марина, ведя велосипед.
- Марина! Ты откуда? Где была? - удивился я.
Она вопросительно посмотрела мне в глаза.
- На пасеке. Да-да. Не стала вам мешать, - гордо откинула голову.
- Ты видела, как я качал Тоню? - я покраснел.
- Только не подумай, что ревную и приходила к тебе на свиданье. У меня достаточно гордости.
- Но ты все же приехала…
- Чтоб поговорить с тобой.
- О моей работе?
- Нет. В областном центре обратили внимание на мои рисунки в газете. Вчера приехал один товарищ из Союза художников и листов двадцать отобрал для выставки…
- Так это же чудесно! Поздравляю!
- Не спеши. Я не дала ему рисунки. К чему? Не собираюсь быть художницей.
- Ты же самородок. Как в природе бывают золотые самородки, самоцветные камни. Твой дар должен принадлежать людям, его надо развивать…
Она на это ничего не ответила, как-то свысока, холодно посмотрела на меня:
- Поезжай! Мне больше не о чем говорить. Она села на велосипед и покатила в сторону города. Обернулась и крикнула с насмешкой:
- До свидания, донжуанчик!
- Ах так! - вспылил я. - К черту!
Я обогнал ее, оставив одну на дороге, и ни разу не оглянулся. Пусть знает, что у меня тоже есть характер.
На окраине города среди пустыря стоит нефтебаза, огороженная высоким забором. Проезжая мимо, я вдруг увидел, как на фоне белых цистерн взвился черный столб дыма. "Пожар!" - мелькнуло в голове.
Из ворот выкатились один за другим два бензовоза. Они остановились поодаль, из кабин выскочили шоферы. Они махали руками и что-то кричали.
И тотчас из тех же ворот вылетела пара разгоряченных лошадей, запряженных в бричку, на которой лежали две бочки. Задняя бочка горела. На передке брички стоял человек и что есть силы погонял испуганных животных. Они дико ржали и мчались по пустырю. Вот в руках человека сверкнул топор, он начал рубить дышло и постромки. Лошади, почуяв свободу, шарахнулись на дорогу и умчались. Бричка остановилась. Человек соскочил с нее, кинулся в сторону и упал в придорожную канаву. Раздался взрыв. Жидкое пламя расплескалось вокруг. Со всех сторон бежали люди.
Я подъехал к месту происшествия. Из канавы вылез человек в очках, в руке топор, на голове коричневый берет. Это был… Сергей Дмитриевич Шабуров! От неожиданности и испуга я даже растерялся. Он подошел, улыбнулся.
- Видал? Вот это номер, - сказал устало, без обычной бравады. - Прямо, как в цирке.
Он посмотрел на горящую бочку.
- Ты с ума сошел. Ты мог бы взлететь на воздух! И что, собственно, произошло?
- Заехал на бричке какой-то сопляк, мальчишка, и закурил. Я только начал заправлять машину. Вижу, столб дыма. Парень заорал и бросился в сторону. Ну, тут я схватился за топор. Он всегда у меня в кабине. Вскочил на бричку и погнал лошадей. Ладно, что проезд освободили шоферы. Вот и все.
Подошли мужчины. Они вслух восхищались Сергеем Дмитриевичем. И он принимал это как должное.
- Отчаянная ты голова, - сказал я. - Хорошо, что все благополучно кончилось.
- Ты знаешь, когда я увидел дым, то сердце екнуло: взлетит на воздух нефтебаза. Там ведь все пропитано горючим, даже воздух. Нужно было скорее выскочить за ворота.
- Правильно поступил. Тут, брат, некогда размышлять, - кивнул один из шоферов.
- Не ожегся? - спросил я.
- Все в порядке. Ну, я сегодня доволен собой. Честное слово. Ты куда? Ко мне? Поедем! Расскажем Тоне. Свидетелем будешь, а то не поверит. Я для нее - рядовой. Столбы ставлю.
- Тоня на пасеке. Я сейчас оттуда.
Он искренне сожалел, что не сможет тотчас рассказать жене о происшествии. А я думал о Марине.
Кузьма Власович встретил нас около дома. У ворот лежали толстые березовые сутунки на дрова.
- Вот и славно. Банька уже истоплена, - сказал старик. - Я видел Марину. Она покатила на велосипеде в сторону пасеки.
- Наверно, мы разъехались. Я прямиком, через Бычий Лог, - сочинил я.
- Пустяки. Еще встретитесь, - тащил меня за рукав Сергей. - Идем в комнату. Покажу пару новых рыбок. Мне их привезли издалека.
У него три страсти: аквариум, коллекция кактусов и кроссворды.
- Как живется? Не скучаешь там? Наверное, стихи сочиняешь? - он хлопнул меня по плечу, засмеялся: - Ты человек, взрослый, серьезный. В твои ли годы стихами заниматься?
Я молчал.
Вот так он всегда разговаривает со мной, покровительственно и поучающе.
После бани пили пиво.
- Ну, отец, присаживайся поближе, - сказал Сергей Кузьме Власовичу.
Отец! Как тепло и сердечно прозвучало это слово в устах Сергея. Все же старика он любит.
Кузьма Власович вспоминал о войне. А Сергей Дмитриевич улыбался, гордый за его нелегкие фронтовые дороги и подзадоривал:
- Давай, отец, про Америку. Хотя нет. Я сейчас укачу на пасеку к Тоне. Или не ехать? Выпьем, отец! Я с тобой останусь.
…Я лежал в своей комнате, прислушивался к шуму ветра, к осторожному шороху кленовой листвы за окном. И мне дважды показалось, что меня кто-то звал. Не Марина ли? Я выглядывал в открытое окно, тихонько спрашивал, кто там и, не дождавшись ответа, опять ложился на кровать. Потом вышел на улицу.
Со стороны степи подкрадывалась ночная мгла. Я сидел на завалинке, смотрел на далекие грустно мерцающие звезды и думал о Марине. В темноте кто-то вновь окликнул меня. Я встал и пошел на голос. Марина положила мне на плечи теплые руки.
Мы молча пошли в сторону реки. Вот и Белоярка. Берега крутые, черные, а внизу зловеще поблескивает узенькая лента воды. Мы сели над обрывом, свесили ноги. Приятно и жутко. Рухнет берег - и сразу очутишься в омуте. Здесь уже были утопленники. Я помню. Это Чертов омут. Он очень глубокий.
- А если обвалимся в самом деле? Может землей накрыть. Смотри, здесь вот щель. Дай руку. Вот какая щель, - сказала Марина.
Мы встали. Она два раза подпрыгнула, ударила ногами в землю и полетела вниз. Вскрикнула. В сердце что-то больно кольнуло. Я чудом успел удержать ее за руку и помог выбраться на берег.
- Сумасшедшая! Тебе что, жизнь надоела?
- Ничего. Давай сядем. Теперь не обвалится, теперь надежно.
Мы опустились на мягкую траву. Я рассказал ей, как Сергей Шабуров спас от пожара нефтебазу.
- Сережа молодец. Восхищаюсь им. Всегда энергичный и жизнерадостный, - похвалила она, нашарила на земле камешек и бросила в омут.
- Ты всех русалок перепугаешь, - усмехнулся я.
- Своей заметкой в газете, - сказала она задумчиво, - ты накликал беду на свою голову. Да-да. Дядя Дмитрий Иванович сказал, что частники уже грозились… Ты вставил им спицу в колесницу. Опасайся, Ваня. Есть злые люди, а ты один в лесу. Я боюсь за тебя.
Я задумался. Велика ли заметка, а вон какой отзвук. И рассказал Марине о своей встрече с Рогачевым, о том, как я томился в его приемной. Он явно издевался. Ему тоже не понравилась заметка; покритиковал, задел его самолюбие. Он пытался унизить меня. Дескать, только опустившийся человек с высшим образованием может стать пчеловодом.
- Вот видишь… Я что говорила: тебя никто не оценит.
Она вздрогнула от прохлады, прижалась ко мне, положив голову на мое плечо. Я обнял ее.
- Ты странный стал, изменился. Не узнаю. Словно из тебя кто-то вытряхнул былой задор, неукротимость, стремление к подвигу. Одним словом - все, что я так любила в твоем характере. Возьмись за какое-нибудь живое дело. Ты способен на большее.
- У меня очень живое, интересное дело. И никто из меня не вытряхнул задор. Правда, устал немножко, но это иной вопрос. А частников я не боюсь.
- Какой храбрый! Весной на озере браконьеры убили егеря. Из мести. За какую-то утку. А тут посерьезнее дело. Иной частник рассчитывал выручить тысячи, а ты хлоп… и преградил путь к наживе.
- Да у меня еще не такая мысль вертится. Придет время и…
- Ты хочешь здесь навеки окопаться? А наше путешествие?
- Оно отменяется, Марина.
Марина поднялась, посмотрела вдаль, в темноту.
- Не знаю куда бы делась. Хочется новизны. Надоел городишко, до чертиков примелькались знакомые лица. Каждого знаешь, чем он дышит, о чем думает. Завербуюсь, уеду на Север… на стройку. Качайтесь в гамаке с Тоней. - Она усмехнулась.
- Никуда не уедешь, это ты сейчас не в настроении. В словах нет логики: то родителей жалко, то уеду. Ты просто легкомысленная девчонка… - неожиданно вырвалось у меня, и я понял, почувствовал, что обидел ее.
- Я легкомысленная? Ты плохо меня знаешь! За человека в омут брошусь, жизнь отдам. Не боюсь ни работы, ни трудностей. А вот ты… Тебя учило государство. Для чего? Чтобы ты стал рядовым пчеловодом? Видно, прав Рогачев: ты не способен взлететь. Нет! Не способен!
Тут уж я не выдержал, меня прорвало.
- Ах, извините, дорогая. Наконец-то я понял вас. Вам мерещится шик-блеск. Манила! Санто-Доминго! Рио-де-Жанейро! Вам хочется переплывать океан на белоснежных морских лайнерах, бывать, в лучших театрах и музеях мира. А для этого нужны деньги. Деньги! У меня же их нет. Пусто в карманах. Вот смотри! - И обеими руками вывернул карманы брюк…
- Ты с ума сошел! Какую чепуху несешь? - закричала она. - С этой минуты не подходи ко мне. Никогда!
Она кинулась в темноту. Я - за ней.
- Оставь меня в покое! - остановилась она. - Видеть тебя не хочу.
И гордо, решительно зашагала прочь.
"Это все, - подумал я, - Марину можно обидеть только один раз". Я поздно одумался, черт возьми, поздно понял, что пересолил с шиком-блеском, Манилой и пустыми карманами. Насмешкой оскорбил ее. Разве ей нужны мои несуществующие деньги? Она за меня боится, как бы не засох на пасеке. Ах, Марина, ты хотела бы видеть во мне лихого казака на коне, с саблей в руках. Я не такой. Тебя легко понять: я действительно обманул твои надежды. Из меня не получился ни выдающийся ученый, ни общественный деятель. Обыкновенный "пчелиный пастух", как сказал Хайдар. Ты не можешь с этим смириться, тебе кажется, что я уронил себя в глазах людей.
- Но мое дело тоже важное и благородное, - твердил я вслух, шагая по улице. Не заметил как подошел к ее дому. Осторожно взялся за щеколду. Калитка тотчас отворилась и передо мной в светлом квадратном проеме появилась Марина. Она, конечно, догадалась, что я приду, и ждала. Я обрадовался: помиримся.
- Как ты посмел сюда прийти? - набросилась чуть ли не враждебно. - Не вздумай больше стучать и беспокоить родителей и… вообще ходить за мной.
Она помолчала, откинув назад голову, ждала ответа.
- У тебя, думаю, есть мужская гордость, есть самолюбие? Или ты и это потерял? Такого не могу уважать. Все!
Каждое ее слово звучало обидной пощечиной. Она с силой захлопнула калитку. Мне казалось - она захлопнула дверь, за которой осталось мое счастье.
- Послушай, Марина! Давай поговорим… - старался я уцепиться за слова, как утопающий за соломинку. Больше всего я боялся навсегда потерять ее; она знала, что в моем сердце есть такое уязвимое чувство - боязнь разлуки - и может быть бессознательно играла на этом.
- Уже все обговорено. Хватит!
Она стремительно взбежала на крыльцо и скрылась в сенях. Я долго стоял у калитки, хотя и понимал, что все кончено, что случилось непоправимое… Можно ли было избежать ссоры? Я сознавал, что дело не в случайной стычке. У нас расходятся взгляды на жизнь, она не верит в перспективность моей работы. Не хочет, чтобы я был пчеловодом. Это уже совсем плохо.
Очень скверно было на душе! А что я мог сделать в ту минуту? Тяжело, когда тебя не понимает самый близкий человек. Тяжело сознавать свою беспомощность. А, может быть, ненужность?
Когда я подумал о своей ненужности, кто-то словно встряхнул меня. Заговорило самолюбие: "Это я беспомощный? Нет, дудки! Зачем смеяться над собой, унижать себя? Чтобы теперь, когда я нашел свое место в жизни, меня вдруг перегнула и сломила какая-то сумасбродная девчонка, чтобы я отступил от задуманного? У меня, слава богу, есть характер. И я выдержу".
Я круто повернулся и решительно зашагал прочь.
И все же человек всегда живет надеждой. Такую надежду, величиной с искорку, я спрятал глубоко в душе.
…Назавтра Кузьма Власович встретил Марину в городе и, придя домой, в изумлении рассказывал:
- Понимаешь, Иван Петрович, около магазина откуда-то выскользнула Марина, встала передо мной, поглядела с усмешкой и спрашивает: "Говорят, вашего квартиранта пчелы заели? Это правда?" - "Чушь, отвечаю. Он еще в городе. Разве ты с ним не встречалась?" - "С какой стати? Если не пчелы, то тоска заест". Что это значит.
- Она пошутила, - сказал я и тяжело вздохнул. - Я не люблю тосковать.
- Стало быть, вы поссорились. Идем дрова пилить. Я наточил пилу. Когда работаешь, легче живется, - заключил Кузьма Власович.
14
Тоня в отпуск все-таки приехала на пасеку, как делала это прежде, до меня, и поселилась в домике. Мы с Кузьмой Власовичем соорудили из веток и травы шалаш под деревом. Из него видны ульи, домик и озеро.
Каждое утро Тоня в широкополой соломенной шляпе уходит в лес и на луга собирать травы для гербария. В руках у нее большая папка для растений и сачок для ловли бабочек. Через плечо висит фотоаппарат. Ее неизменно сопровождает Адам. Вечером она нашивает растения на белые твердые листы бумаги, а жучков и бабочек, усыпленных эфиром, прикалывает булавками ко дну картонных коробок.
Кузьма Власович часами просиживает на крыльце около Тони, любуясь ее коллекцией. Особенно ему нравятся жуки, поражает их окраска и форма. Кузьма Власович слышал, что насекомыми интересуются ученые люди. А Тоня в его глазах настоящая ученая женщина, выдающийся человек.
Сергей Дмитриевич, в его понятии, простой инженер, каких много. Поставить столбы и натянуть провода могут рядовые электрики, рассуждает он. А знать тайны живой природы не каждому дано. Тут нужен талант и ум.