Редактор выслушал меня, положил передо мной бумагу, карандаш и попросил немедленно написать заметку. В самом деле: кто-то должен регулировать в пределах района передвижение пасек. Возле посевов донника, гречихи или подсолнечника должны стоять колхозные или совхозные ульи. А частникам?.. Им пусть достаются свободные незанятые плантации. Как же иначе? Этот вопрос должны решать специалисты управления сельского хозяйства, где начальником товарищ Рогачев. Так я и написал в заметке. Кстати, Рогачев действительно тот, который учился в нашем институте. За это время я кое-что узнал о нем. Он начал свою трудовую карьеру главным агрономом одного совхоза. Там сумел себя "поставить и проявить". В работе всегда пользуется методом давления: "Я требую, а ты обязан сделать - и никаких гвоздей". Как-то осенью, когда директор находился в отпуске, за него командовал Рогачев. Погода стояла дождливая, срывался план вспашки зяби. Рогачев поехал в район и договорился с начальниками мелиоративного отряда и дорожного строительства о помощи. Те отправили все свои мощные тракторы и вспахали землю. Рогачева занесли на районную доску почета, о нем заговорили, как о способном организаторе, и он стал начальником управления…
…На другой же день после выхода газеты в свет за мной был послан нарочный - шофер Рогачева, тот самый, что однажды вместо медовухи напился олифы. Тюха протянул мне записку:
"Пчеловоду совхоза "Восток" явиться в управление к 9 ч. утра".
- Зачем? - спросил я у Тюхи. Тот равнодушно пожал плечами.
- Начальник зря не вызывает. Или вознос будет (Тюха при этом поднял палец вверх), значит вознесет тебя, повысит; или - разнос (Тюха ударил по воздуху кулаком), значит, сотрет тебя в порошок. Такой мой начальник. Рогачев есть Рогачев!
- Уж не стиральные ли порошки делает из людей твой начальник? - улыбнулся Кузьма Власович. - Ты того… Не желаешь, Тюха, заглянуть ко мне в кладовочку? Олифы еще полфляги. Не жалко. Ульи все покрасил. Остатки сладки…
- Опоздал, дядя Кузя. Непьющим я стал. Мерси, - отпарировал Тюха.
В приемной Рогачева симпатичная и ласковая девушка с медальоном на шее, который был величиной с будильник, с улыбкой, но непреклонно сказала:
- Подождите! Петр Яковлевич занят.
В двери входили и выходили, время текло, я три раза перелистал "Огонек" и устал уже наблюдать за девушкой-секретарем, а меня все не пускали к начальнику. Собственно, подумал я, у меня есть директор, зачем я здесь? Может, Рогачев узнал, кто я, и хочет с глазу на глаз просто по-товарищески поговорить? Но ведь нельзя же мариновать человека…
Я вконец рассердился и ушел. А назавтра за мной опять приехали, и снова повторилась та же история. Меня заставили ждать, хотя у начальника никого не было. Не выдержав, я вошел в кабинет вслед за женщиной, колхозным зоотехником. Кабинет огромный, целый зал для заседаний. Я сразу узнал Рогачева, поздоровался, но он даже не обратил на меня внимания, и я понял, что приглашен сюда не для дружеского собеседования.
Женщина решительно подошла к столу:
- Вы, конечно, знаете, что председатель лишил меня премиальных на пятьдесят процентов?
- Так вы пришли, чтоб я лишил вас на все сто? - нахмурился Рогачев. - Председатель выполнил мое распоряжение. Ясно?
- Я думала, вы поддержите меня. В санаторий еду.
- Ах, вы решили, ссылаясь на болезнь, сполна выхлопотать премиальные? Нехорошо, премиальные не просят. Это не материальная помощь.
- Я заслужила их. Заработала…
- Выходит: не заслужила. Разговор окончен. Все. - И он схватился, за телефонную трубку, закричал: - Я спрашиваю: ты кто? Агроном? Так вот, чтоб сенаж любыми путями был заложен. Хоть семенную пшеницу скоси, а план выполни. Прежде, чем я лишусь красной книжицы, я постараюсь с тебя снять голову. Понял? Все! - Он замолчал и, жуя челюстями, долго смотрел на меня, очевидно, собираясь с мыслями.
- Ты что же? - заорал он на меня. - Тебя приглашает начальник, тебя привозят на персональной машине, а ты сбегаешь? - Он снова замолчал. Я улыбнулся: значит узнал, иначе откуда ему известно, кто я такой. Посмотрим, что будет дальше. Моя улыбка взорвала его. Он вскочил с кресла и забегал вокруг стола, размахивая руками:
- Кто тебе позволил протягивать в газету вредные идейки и клеветать на моих работников?
Ах, вот в чем дело! Я задел его самолюбие. Нет, этот человек никогда не станет настоящим руководителем. Он же играет роль начальника, позирует. И кое на кого производит впечатление! К сожалению, такие типы еще встречаются. Пока им удается кое-кого обманывать. Но это ненадолго.
- Во-первых, - продолжал Рогачев - ты нажил себе уйму врагов в лице честных тружеников. Во-вторых, твоя заметка принесет практически огромный вред всем хозяйствам и в целом району, потому что многие медоносные угодия останутся неопыленными… Частники теперь побоятся вывозить пчел. И мы недополучим тысячи центнеров гречихи, горчицы и прочего. - Он снова уставился на меня маленькими серыми глазками. А я подумал: неужто и в самом деле не узнает? Или я для него теперь муравей, букашка?
- Если туда вывезти колхозных и совхозных пчел, то все будет в порядке, - попытался я как можно спокойнее разъяснить суть дела.
- Опять же: "если"! - закричал он и замахал руками. - Колхозные пчеловоды не хотят выезжать за пятнадцать-двадцать километров от дома. И их не заставишь!.. А частник отправится хоть за тридевять земель. Он лично заинтересован. У нас каждый гражданин имеет право заводить свою пасеку и увеличивать ее до любых размеров. Но у него нет медоносных пастбищ, поэтому мы обязаны всячески оказывать ему помощь.
- Стало быть, шире дорогу частнику, а общественные пасеки пусть хиреют. И потом, вы можете говорить нормально? Вы все же, как-никак, руководитель.
Рогачев на мгновенье оторопел, но тут же окинул меня презрительным взглядом. Он подошел ко мне вплотную и неожиданно сказал:
- Я-то руководитель! А ты? Ты почему, Веселов, так низко опустился? Не работаешь по специальности. Диплом пропил, что ли? Или оказался бездарным агрономом?
Он торжествовал. Ему казалось, что он сполна расплатился со мной за своих пчел, которых вынужден был убрать с нашей пасеки, за мою заметку и за все прошлое. Он ошибался, ох, как ошибался! Но на душе у меня кошки скребли.
12
Было воскресенье. Стояла необыкновенно радостная тишина. В небо за озером и над ближним лесом словно кто-то пустил несколько белых пушинок. Они неожиданно на моих глазах превратились в облака, разрослись, заклубились и легко тронулись в путь, оставляя за собой чистый лазурный след. Озеро наслаждалось покоем, светом и теплом. Оно порой вздрагивало от шелеста березового листка, по его поверхности пробегала рябь, и снова погружалась в блаженную дремоту. Оно, как человек на морском пляже, подставляло свое могучее, лоснящееся тело солнцу, радовалось его щедрости.
На берегу столпились березы, любуясь отражением своих белых ног в воде. С утра за пряслом пасеки над лужком все звенел и гипнотизировал меня жаворонок.
Мы с Кузьмой Власовичем не поехали в город. Решили всласть поработать. Нам надо сколотить более тысячи рамок, натянуть на них, как струны, проволоку и потом навощить. Иначе мы запоздаем с подставкой на ульи четвертых корпусов. И только надели халаты, как из-за леса неожиданно показался "Москвич" Дмитрия Ивановича.
- Смотрите, Кузьма Власович, а я думал, что сегодня не будет у нас гостей, - воскликнул я.
- Недаром собака во сне взлаивала, - недобро улыбнулся Кузьма Власович. - Незваного гостя накликала. Опять давай ему рыбу.
Он был не в духе. У него, вопреки погодным правилам, болела нога.
Дабахов неторопливо вылез из машины, поправил широкий ремень и гимнастерку, снял фуражку и расческой пригладил волосы. Подошел к нам и козырнул:
- Здравия желаю, - отчеканил и пожал руку. Значит, ему что-то от нас надо.
- Ну как, видать, не ждали? - спросил Дмитрий Иванович, сотворив на лице скупую улыбку.
- Легок на помине. Помяни волка, волк из колка, - проговорил Кузьма Власович, повернувшись к нам спиной и снимая с березового сучка кожаную узду. Он был недоволен, что его оторвали от работы.
Дабахов нервно поджал оттопыренную губу.
- Что нового в городе? - заговорил я, чтобы не обидеть гостя. Куда денешься? Придется отложить работу и проявить радушие.
- Напои, накорми, а после вестей попроси. Я сегодня еще не завтракал. Под ложечкой зверски сосет.
- Иван Петрович, угощай ухой, а я пойду лошадь напою, - распорядился старик.
- Давай я напою лошадь, а? - вызвался Дабахов. - Тебе тяжело.
И эта его готовность помочь опять удивила меня. Стало быть, он приехал за рыбой, но ее, кажется, нет в садках.
Сторож неохотно кинул ему узду. Дабахов ушел.
- Что вас, Кузьма Власович, связывает с ним? - спросил я старика. - Ведь вам он чужой, я бы сказал - враг… жену отобрал.
Шабуров присел, закурил трубку.
- Это как сказать, Иван Петрович. Когда мы были парнями, то крепко дружили, водой не разольешь. Он любил Ульяну и я тоже. Тут ничего не попишешь. Только я, должно быть, приглянулся ей, и она вышла замуж за меня. Детей нам бог не дал, а там война все перепутала. Ульяна получила похоронную и решилась на такое дело, родила от него. Сын его, а вырастил я. Выходит, что мы как бы породнились. Что же сердиться? Время прошлое, давнее. Теперь ничего не изменишь. Сергей мне люб, как родной, живу с ним. А то бы пришлось одному старость коротать.
- Так, значит, вы сверстники с Дмитрием Ивановичем?
- Я на три года постарше. Жизнь меня состарила, скрутила. Война, чужбина…
Он подошел к верстаку и принялся сколачивать рамки.
Спутав лошадь у леса, вернулся Дабахов.
Я присмотрелся к нему: худощавое лицо, черные густые брови и маленькие юркие глаза… Он выглядел намного моложе Кузьмы Власовича. Лет на десять.
Старик был не в настроении и уклонялся от разговора с Дабаховым. Мне уже неловко стало.
- Надо закинуть бредень. Не желаешь? Денек славненький, - предложил Дабахов.
Шабуров так и резанул его холодным взглядом и начал сильнее стучать молотком.
- Бросай, Кузьма Власович. Поедем, - приказал Дабахов.
Тот поморщился, поцарапал бороду и неторопливо отодвинул от себя инструмент:
- Поедем, коли надо. Мне все равно. Ты как, Иван Петрович?
- Ну, с часок можно побродить по теплой воде.
Рыбачили недалеко от железной дороги. Там хороший песчаный берег. Кое-где из воды торчал реденький камыш. Дабахов разделся донага. Его тощий, как у гончей собаки, живот, казалось, прирос к позвоночнику. Кривые в коленях ноги осторожно переступали в воде. Мы с ним тянули бредень. Он шел по мелководью и местами, чтоб не спугнуть рыбу, командовал мною. Я, очевидно, делал не так, как надо, он злился. Шабуров все это видел, костыляя по берегу с ведром. Мы с трудом выволокли бредень на отмель. В мотне бились, сверкая серебром, караси. Улов был хороший: целый брезентовый мешок.
- Ты везучий, парень. С тобой можно рыбалить, - приговаривая, Дабахов, откидал в наше ведро десятка два карасей. Мешок погрузил в багажник.
- Кончайте. Поехали, - скомандовал Кузьма Власович. - Своих дел невпроворот.
- Может, мужики, еще разок закинем бредень, а? Уж больно икристая сегодня идет рыбешка. Давайте! - загорелся азартом Дмитрий Иванович.
- Тебе че, мало? - повысил голос Шабуров.
- Мне всегда мало, - не смущаясь ответил Дабахов.
- Наглому дай волю, он захочет и боле.
Я даже оторопел. Что случилось со стариком?
- Не ты мне даешь, сам беру. Что седня ерепенишься? - взвизгнул Дабахов и, сморщив лоб, подошел к одежде, начал нервно шарить в карманах, искать папиросы.
- А то, - бурчал Кузьма Власович. - Лихих пчел подкур неймет, а твоих глаз стыд не берет.
- Тебя берут завидки на чужие пожитки, - отпарировал Дмитрий Иванович, натягивая штаны.
- Нимало. Я-то ни капли не жаден. А вот про тебя верно сказывают: сколько собака не хватает, а сыта не бывает.
- Вот как заразговаривал, колченогий дурень. Выходит, я в долгу перед тобой. Нет, ты мой должник на всю жизнь: тебя сын мой кормит. Ты к нему присосался, как пиявка. Ты!
И Дабахов выпрямился, засунул руки за ремень, победно и нагло глядя на старика. Тот, склонив голову набок, мягко, спокойно, даже снисходительно, спросил:
- Разве у тебя есть сын? И фамилия у него - Дабахов? Ну-ко ответь? Может, че и придумаешь?
- Причем тут фамилия? От меня он родился? От меня!
Шабуров совсем успокоился, улыбнулся и похлопал Дабахова по плечу, словно лучшего друга:
- Ага. Бычок чужой, а теленочек наш. Забирай свои сетишки и больше не засти мне свет. Идем, Иван Петрович, идем…
И он тяжело заковылял по влажному берегу. Деревяшка врезалась в сырой песок, и после нее оставалась круглая черная дырка. Мне казалось, что такая же дырка была и в сердце старика. Ах, Дабахов, Дабахов! Дмитрий Иванович! Зачем ты ранил человека? Ударил в самую душу!
- Постой! Забудем ссору, садитесь, подвезу, - вдруг заметался Дмитрий Иванович. Ему нельзя было ссориться с Кузьмой Власовичем, он терял большой доход. Он схватил старика за рукав и потянул к машине.
- Ни за что. Хватит с меня… Я присосался к его сыну? Я пока что сам себя кормлю, своими руками зарабатываю кусок хлеба.
Дабахов уехал. Мы шли молча. Я не знал, как утешить Кузьму Власовича. Он согнулся. Я подумал, что ему тяжело, и взял из его рук ведро с рыбой. Он смотрел в землю, горько вздыхал и что-то шептал. Потом заговорил:
- Ах, я старый, полоумный дурень. С кем связался? И зачем он мне? Пусть бы ловил. Жалко, что ли? Выходит, вроде я пожадовал. Мое ли озеро? Век с людьми не спорил, никого не обижал, а тут прорвало.
- Да хватит вам казнить себя, Кузьма Власович! Все правильно вы сделали!
Я издали увидел, что по дорожке, сползающей с пригорка от пасеки к озеру, идет Марина. Легкая и стройная, в трико, на ходу расплетает косу.
- Смотрите, Кузьма Власович, кто это там бежит?
- А-а. Узнал. Вообще-то не люблю баб в штанах. Но ей и штаны идут.
Марина кинулась к нему, оплела руки вокруг шеи, поцеловала в волосатую щеку. Он стушевался и мягко отцепил ее руки: давно отвык от женской ласки.
- Ну, ладно. Ты вон его. Молодой, сладкий.
- Отгадайте: кто со мной приехал? - не обращая внимания на его слова, говорит Марина.
- Знать-то, отец и мать. - Он оживился и закостылял быстрее.
Андрей Иванович, отец Марины, сидел под березой. Худой. Глаза и щеки ввалились, кожа на шее сморщилась гармошкой, странно торчит острый кадык. Андрей Иванович болезненно улыбнулся нам. В синих чистых, как у ребенка, глазах заблестели капли радости, слезинки. Он силился встать, и Вера Павловна пыталась помочь ему.
- Сиди, друг, я тоже сяду, - свалился около него в тень Шабуров. - Устал. Рыбу ловили с твоим братцем, он сейчас только уехал.
- А что ж сюда не завернул? Здесь так славно!
- Торопится куда-то. Говорит, дела срочные.
Андрей Иванович взглянул на жену и загадочно улыбнулся.
- Вот приехал посмотреть на будущего зятя. Давно мы не виделись.
- Папа, ты все шутишь, - покраснела Марина.
Я подошел, пожал его сухую руку.
- Не обижаешься, что зятем назвал? - посмотрел мне в глаза.
- Что вы!
- Андрюша, - вмешалась Вера Павловна. - Не смущай молодого человека.
- Ничего. Я рад, что вы приехали.
Вера Павловна солидная, среднего роста. Голову держит гордо, глаза усталые. В то время, когда я у нее учился, она была уже седая. А теперь у рта и на лбу добавились морщинки, как будто кто-то прорезал иглой глубоко и тонко.
- Ты ведь на агронома, Ваня, учился? Стало быть, изменил своей основной профессии. Что так?
Марина так и впилась в меня глазами. Она волновалась, боялась, что я грубо отвечу своей бывшей учительнице, ее матери.
Этот вопрос злит меня, и я его побаиваюсь. Как будто в самом деле сбежал откуда-то, кого-то предал. В конце концов, кому какое дело? Я вправе выбрать себе работу по душе. Почему да почему? Так мне хочется… Но мог ли я сказать это Вере Павловне?
Я медлил с ответом. Андрей Иванович произнес то, что думал:
- Здесь покойнее, тише, не пыльно, менее хлопотно.
- Хлопот достаточно, Андрей Иванович. Работы - непочатый край, - выручил меня Кузьма Власович, закуривая трубку.
- Ты правильно поступил, что сразу выбрал себе дело по душе, за длинными рублями не погнался. Сейчас агрономы получают много, имеют персональные машины и сюда трудно загнать молодого человека. А мед любят все.
Мне стало радостно: оправдала учительница.
- Ваня не просто пчеловод: он занимается научными опытами, - пояснила Марина с едва уловимой иронией и вошла в домик.
- Как здоровьишко, Иванович? - спросил старик, очевидно, с целью переменить тему разговора.
- Теперь уж недолго осталось тянуть. Слабну. Силы покидают. А как тут хорошо! Вот живем и не видим красоты земной и друг друга не видим, хоть и рядом, не понимаем друг друга. Мало любим и прощать не умеем, - покачал головой Андрей Иванович.
Вера Павловна так и уставилась, на мужа, не понимая, что он хочет сказать.
- Я о брате Дмитрии и обо всех. Тот, наверное, узнал, что мы здесь, и не пожелал встретиться. Или забот у него много? Все торопится… Сберкнижка на уме: мало накопил. А сгинет - книжку с собой не возьмет на тот свет.
Из домика с кружкой кваса вышла Марина. Вера Павловна встрепенулась:
- Тише, Андрюша, хватит! Она уважает дядю. Ну, не заехал… будет еще время. Беда какая.
- Мы бы здесь посидели, поговорили, может, в последний раз. Неужто у него сердце мохом обросло? - не унимался Андрей Иванович.
- Хватит, Андрюша. Ну, к чему это? Мы приехали отдыхать.
- Вы о чем спорите, мама? - спросила Марина.
- Не спорим. О жизни говорим. О войне. Ты помнишь, Кузьма Власович, как мы с тобой в госпитале познакомились? Я тогда растерянная какая-то была, чумная. Все на крыльце сидела, опустив голову, и думала, думала. Не легко мне тогда было, казалось, что я никому не нужна. И ты подошел. Тогда у тебя обе ноги были целы. Заговорил о своем городке, народ расхваливал. А когда узнал, что я учительница, так сразу посоветовал: вылечишься, поезжай к нам. Учителя нужны. А мое сердце рвалось в другую сторону, в Белоруссию, где немцы мужа убили и двоих детей отняли, увезли куда-то.
Все это знал и Кузьма Власович, и Андрей Иванович, и Марина. Вера Павловна, очевидно, рассказывала для меня. А, может, - сама себе, потому, что все еще сердце болело о первом муже и увезенных в Германию детях. Где-то они? Может, живы и уже забыли родной язык?
Впоследствии я узнал, что раньше Вера Павловна каждый год в каникулы ездила на родину, на могилу мужа. Там не отдых, а мука была и терзания, и она перестала ездить. Посылала розыски на детей, и тоже терзалась в ожидании ответов. Потом похоронила их в душе, поняла, что о детях она ничего не узнает. Смирилась…
В ведре, которое мы принесли, затрепыхался карась.
- Давайте уху варить, - оживилась Вера Павловна, - я есть хочу. Хватит воспоминаний. Марина, неси нож, кастрюлю. А ты, Ваня, дров приготовь.
Сварили уху. Расстелили клеенку у костра. Марина половником разлила уху в эмалированные миски.
Андрей Иванович заговорил: