- Взял, несмотря на это? Молодец Сережа! - воскликнул я.
- Да, видно, любит. А первый муж ее тут же на механическом заводе работает.
- Откуда тебе все это известно? И где ребенок?
- В деревне, у бабушки. Сергей Дмитриевич как-никак мой двоюродный брат. Могу же я кое-что знать о брате и его очаровательной жене.
- Можешь. Между прочим, как относится Сергей к родному отцу, к твоему дяде, Дмитрию Ивановичу?
- Он даже и виду не показывает, что знает об этом. Сережа сильно привязан к Кузьме Власовичу - это дивный, душевный человек…
Она подбежала к окну, села на широкий подоконник, подозвала меня и, положив маленькие ладони на мои плечи, спросила:
- Правда, ты не разлюбил меня? И не думаешь о Тоне? - Ее глаза светятся нежностью.
- Как ты могла подумать? Зачем бы я приехал сюда?
Она проводила меня.
День-то какой! Галки! Юркие, непоседливые и крикливые, они вьются под куполами церкви, над тополями, в высоком бирюзовом небе. Легкий освежающий ветерок. Солнце яркое, не знойное, а ласковое.
Я зашел в управление. Начальника не застал.
- Рано утром уехал куда-то, - пояснила юная секретарша, не взглянув на меня. У нее на шее, белой, как у камбалы живот, висел большой, величиной с будильник, медальон. Под золото. Сейчас много любителей золота.
Я запряг лошадь в ходок и поехал на пасеку. В коробе стояли ящик с книгами и корзина с провизией. Все приготовила Тоня.
За горбатым деревянным мостом через усохшую Белоярку виднелся редкий лес, где в полдень укрывается от зноя стадо коров.
За лесом - поля и поля. Все вокруг кажется мне давно знакомым: и разбитая тракторами дорога, по бокам которой растут ромашки, донник, а кое-где и земляника, и бескрайние ровные луга, и пролетающая над головой старая ворона, и одинокий суслик, пугливо перебегающий колею, - все как будто бы обыденно и в то же время, как в сказке, необыкновенно. По этой дороге можно ездить на лошади сто лет и каждый раз делать для себя новые открытия.
В детстве мать рассказывала мне о девушке - Степной красавице. Она была волшебницей и хозяйкой этих полей.
…И могла та Степная красавица
В яркий день на полях превеликих
Золотые хлеба выращивать.
Колос к колосу - словно рать солдат.
Поглядишь вокруг - диву дивишься:
В колосках черно янтарем горит…
Я верил в существование Степной красавицы и, выезжая в просторную степь, за город, мечтал встретить ее. Пристально присматривался к девушкам на сенокосе и к тем, что собирала на полянах ягоды, и к тем, что встречались на дороге с грибными корзинами в руках или доили коров во дворах. Мне думалось, что она живет где-то в деревне и ждет меня, поглядывая в окно на дорогу. Ждет, когда я приеду.
Потом, когда я повзрослел, когда сказка ушла в прошлое, ушла вместе с невозвратным детством, когда я взглянул на мир чуть внимательнее и строже и мои губы коснулись живых девичьих губ, - тогда я понял, что Степная красавица - самый прекрасный образ, созданный моей фантазией, что я никогда ее не встречу, но и она никогда не уйдет из моего сердца. И однажды я сделал для себя открытие: Марина чем-то похожа на Степную красавицу.
…Иногда я вижу ее во сне: она, трепетно-красивая и недоступная, разговаривает со мной. Чаще всего является нежно-ласковой, порой - грустной.
"Иван! Иван! Ты забыл обо мне", - говорит Степная красавица.
Я опускаю глаза: неужто явилась, наконец?
"Иван! Иван! Ты любишь другую".
Что я мог сказать ей? Другая - это Марина. Они почти как две капли воды похожи друг на друга.
"Но ведь тебя нет…"
Она печально улыбается:
"Я есть. Ты просто не нашел меня. Потом ты это поймешь. Тебя околдовала Марина…"
Я пробуждался и дивился такому сну. Кажется, я только что разговаривал со Степной красавицей, она, как живая, стояла у моей постели и, пока я размыкал веки, скрылась за дверью. Я заглядывал за дверь, но там никого…
"Иван, Иван, ты проспал меня".
И вот сейчас, сидя в коробе, понукая лошадь и поглядывая вдаль, на поля и леса, я всем существом ощущаю ее присутствие. Осознаю, постигаю, что Степная красавица - это не бред и не сказка, это нечто почти реальное. Это действительно Марина с длинной русой косой и голубыми глазами.
…Изумрудное пшеничное поле лениво взбегает на бугор, спускается в лог, приближаясь к блюдцеобразному болоту, обходит его стороной, окружает зеленью, смыкается и сливается в одну ширь и опять убегает к горизонту. Там шарообразные сизые кусты тальника, там березовый колок, там луга… Хочется птицей взлететь в небо.
- Иди и ни о чем не думай, - сказала Марина, прощаясь со мной.
Я думаю о ней, о Степкой красавице, любуюсь полями, слушаю звонко-кипящую песню жаворонка, который повис надо мной и бьет крылышками во все серебряные и золотые небесные колокольчики.
Я думаю о ней, уловив краешком уха далекий, призывный и одинокий голос кукушки: она тоскует в лесу и своим голосом трогает мое сердце.
Я думал о ней весь день: когда поил из ручья лошадь и когда лежал на траве в тени берез, пока лошадь щипала сочную траву, и на пасеке, что бы ни делал, она стояла перед глазами.
Я люблю землю, по которой хожу, на которой лежу, цветы и вот эту стрекозу: она доверчиво села на мою руку, расправив свои золотисто-слюдяные крылья.
Я благодарен сердцу за любовь. Я счастлив. Марина, ты слышишь меня: я счастлив! Любовь - как это прекрасно! Я люблю тебя больше всего на свете, больше жизни, Марина.
8
Рано - еще солнце не всплыло над сонным озером, и муравьи, чувствуя лесную прохладу, не вышли на разведку, а только жаворонок затрезвонил над поляной, обещая жаркий денек, - прикатила Тоня на мотоцикле, в спортивном костюме, свежая и оживленная ездой. Она приготовила завтрак и на лодке уплыла с Кузьмой Власовичем на острова смотреть травы: скоро сенокос.
Я разжег дымарь и до наступления зноя возился с пчелами, устанавливал на метровых столбах солнечные воскотопки, которые недавно получил на пчелоскладе, потом навощивал рамки - почти до обеда, и когда над пасекой гул пчел стал ровным и упругим, я отправился бродить по вырубкам и полянам, чтоб понаблюдать, на какие цветы летают пчелы за нектаром.
Возвращался на пасеку через старые лесные вырубки, заросшие глубокими, по грудь, травами. Я шел, путаясь в мягкой траве и спотыкаясь о сухие, перевитые вязилем и мышиным горошком, сучья, чертыхался и каялся, что выбрал неудачный путь. Комары надо мной поднимались тучей, садились на лицо, шею, руки и мгновенно наливались кровью, превращались в живые рубины. Я хлестал себя березовой веткой, злился. Хоть бы ветерок подул.
Я с утра не ел. К тому же сильно хотелось пить. Чтобы утолить голод и жажду, срывал "пучки", очищал сочные стебли с жевал их. Вокруг - ни души. И вдруг слышу чей-то раскатистый богатырский голос:
- Пчело-мор! Пчеломор! Эге-ге-ге-ге-э-э!
На пасеке меня ждал инженер Шабуров. Он встретил меня добродушной руганью:
- Ты где, к черту, запропастился? Два часа уже жду. Эдак и пасеку растащат. Пчел-то заморил. В поилках ни капли воды.
- Сейчас им вода не нужна. Есть взяток, нектар… Зачем я тебе понадобился?
- Как это зачем? Еду к сыну в деревню, решил завернуть. Принимай гостей. А где Тоня?
Я специально настораживаюсь, делаю удивленное лицо:
- А разве у тебя есть сын? Вот не знал. Тоня на острове.
- Есть, приемный. У тещи живет. Ты что придуриваешься, будто не знаешь? Тонин сын, стало быть, мой сын. Потому что я Тоньку люблю.
- Тоня у тебя чудесная жена, - сказал я и невольно вздохнул.
Шабуров внимательно посмотрел на меня, усмехнулся:
- Что, влип уже? Сознавайся! Вот потеха. Поздравляю.
- Сергей Дмитриевич! Я не люблю таких шуток.
- Да не притворяйся ты. Она не одному обожгла крылышки. К ней тянутся, как пчелы к цветку. У нас с ней все чертовски сложно. Слушай, давай в домик войдем, от жары спрячемся. …Так вот. Мы были студентами, когда встретились. Она училась на биологическом. Я был способным и удачливым. Все науки давались легко. В одном мне не везло - в любви, хотя с девушками я знакомился мигом. Но не мог найти себе по душе. Я запросто назначал свидания девчатам и возвращался в общежитие восторженным. А на другой день восхищение начинало угасать. И свидания прекращались. Я снова грустил и с тоской поглядывал на юных обладательниц карих глаз. Понимаешь, мне нравились только кареглазые… Потом влип основательно. Это была Тоня. Черненькая, как цыганка, статная, стройная. Я всерьез начал поговаривать о женитьбе. А потом…
Сергей Дмитриевич задумчиво помолчал.
- Как-то пошел на рынок за помидорами (будь они прокляты) и там встретил Тоню. Она стояла у стола и разговаривала с высокой, тощей, рыжеволосой женщиной. Внешность ее меня поразила. "Ну и образина", - подумал я. Тоня, увидев меня, обрадовалась, подозвала к себе и сказала:
- Познакомься: Земфира, моя сестра. Из деревни приехала.
Земфира застеснялась, неуклюже протянула веснушчатую руку.
А я остолбенел. В то время я серьезно увлекался вопросами наследственности - этой самой способностью организмов передать потомству свои свойства и особенности. И вот, думал, поженимся мы с Тоней, пойдут дети и вдруг в эту самую Земфиру!..
С этого дня пришел конец моему роману. Я больше ни разу не встретился с Тоней. На улице обходил ее за версту. Она поняла, что я избегаю встречи, и не стала навязываться…
Минуло года полтора. Однажды, приехав с практики, я увидел Тоню на улице, не вытерпел и подошел. В первую минуту она растерялась.
- Как живешь? - спросила.
Она показалась мне еще более красивой.
- Институт заканчиваю, - ответил я. - Готовлюсь в дальний путь.
- Тогда прощай!
Как она посмотрела на меня!
- Скажи, почему ты так поступил? - спросила.
- Из-за твоей сестры. Я боялся, что наши дети будут похожи на твою рыжую неуклюжую Земфиру. Прости, пожалуйста, за откровенность.
Казалось, она сразу и не поняла смысла моих слов, удивленно заморгала, точно старалась убедиться, я ли это. Грустно улыбнувшись, сказала:
- Я не думала, что ты такой глупый! Боже мой, какой дурак! Ведь Земфира мне названная сестра. Мы жили в одном доме, росли вместе, привязались друг к другу. Какое имеет значение ее внешность? Она прекрасный человек.
Я молчал, вспоминая ту встречу на рынке. Я действительно был глуп. Сейчас во мне вспыхнула надежда, что еще не поздно, что любимая стоит со мной рядом. Я попытался взять ее за руку. Она отстранилась.
- Ты опоздал на целый год. Я замужем. У меня недавно родился сын. Сергеем назвала…
Сергей Дмитриевич тяжело вздохнул.
- Она вышла замуж без любви. Какая там любовь! Назло мне. Муж оказался ничтожеством, пьяницей. Я все же отобрал ее у него. С ребенком. С тех пор, ты понимаешь, точит какой-то червь. Не могу простить ни себе, ни ей. Смотри, не упусти Марину. Каяться будешь, как я.
- Нельзя же так, Сергей Дмитриевич. Зачем же казниться? - сказал я.
- Не учи. Я все понимаю…
- А если понимаешь, так и поступай разумно.
Сергей Дмитриевич встал.
- Я тебя понял. Ты, оказывается, философ. Лев Толстой. Не знал.
Он зевнул, ударил меня широкой ладонью по плечу.
- Эх ты, отшельник! Людей учишь, а сам? Смешно: от людей сбежал, чтоб совершенствоваться!
- Ты просто меня не понимаешь.
- Может быть, Робинзон. Может быть. - Он сошел с крыльца, направился к машине.
- Привет Тоне. Заболтался я тут с тобой, надо спешить к сыну.
Он уехал. Я смотрел на дорогу, где пылила машина…
9
Я один ночевал на пасеке. Кузьма Власович, вернувшись из дома, подал мне записку от Марины:
"Приезжай вечером, сходим в кино или на танцы".
Я старательно вычистил и отутюжил костюм, надел белую нейлоновую сорочку, новые туфли, легкую соломенную шляпу - настоящий денди.
Кузьма Власович оживился, зачем-то вытащил из сарайки новую, приятно пахнущую кожей упряжную сбрую: хомут, шлею, вожжи, чересседельник и сам запряг лошадь - мне не позволил: "Запачкаешься". Я сел на передок ходка, куда старик предусмотрительно бросил чистый, домотканый половичок, - не в короб чтоб не помять костюм.
Около города, где машины истерли дорожную землю в белесую муку, лошадь, жмурясь, мягко шлепала копытами по этому пуховику, поднимая облака пыли. Я натягивал вожжи, сдерживал ее бег.
Лошадь оставил возле дома Умербека. Марины не оказалось ни в типографии, ни в городском саду. У кинотеатра встретил Машеньку с мужем - неуклюжим, длинным и губастым парнем с добрыми коровьими глазами - и узнал от нее, что Марина уехала с начальником управления Рогачевым (а с ними еще какие-то специалисты) проверять в колхозах ночную пастьбу скота. Она должна дать об этом материал в газету.
До конца киносеанса я ждал ее у дверей. Может, приедет. Не дождался…
"Ну, как же так? - досадовал я. - Вызвала, а сама… Могла бы отказаться. Пусть поехал бы другой, настоящий журналист. В конце концов, она не обязана. Зачем я, как дурак, семь километров киселя хлебал?"
Так скверно было на душе, что не знал, куда себя деть. Купил билет и один пошел в кино на следующий сеанс. Ночью запряг Серка и поехал на пасеку. Всю дорогу думал о Марине. Решил, что теперь не скоро приеду в город. Нечего там делать. На пасеке много работы, а я разгуливаю.
Погрузившись в размышления, я не замечал пути, не обращал внимания на бег лошади. Но кто это кричит?
- Ва-а-ня-я-я!
Это ее голос. Зачем она здесь, в темноте, в стороне от дороги? Как могла сюда попасть? Может, ей нужна, моя помощь? Нет, я, конечно, ослышался.
- Тпру! - придерживаю лошадь и напрягаю слух. Тишина. В ушах звон. Вдали крикнула какая-то ночная птица. Я набираю полную грудь воздуху:
- Мари-на-а-а! Где ты? Ма-ри-и-н-а!
Ни звука. Никого вокруг. Значит, я ослышался. А хочется думать, верить, что это она звала меня в ночи. Я готов соскочить с ходка и мчаться навстречу ей, во мглу. Вздрагиваю от мысли: слуховая галлюцинация. Просто я думал о ней и вот… Жаль, что не прочитал ей стихи, которые сочинил на днях:
Исходил и немало дорог,
Изучил я большие пути.
Но такую, как ты, я не мог
На родимой планете найти…
Снова сажусь в ходок и понукаю лошадь. Приеду и возьмусь за дело, ни о чем не буду думать.
Я устал и не заметил, как уснул. Лошадь свернула на боковую дорогу и куда-то забрела. Я не слыхал, когда она остановилась, как кто-то выпряг ее и пустил на выпас. Проснулся утром. Над лесом грачи подняли крик. Свежо. Лежу в коробе, поеживаюсь и смотрю на светлое холодное небо. Слышу незнакомые голоса:
- Поди пора будить, а то опухнет…
Интересно: куда я попал, что это за люди? Приподнял голову: к лесу прижались два бревенчатых домика, за березовым пряслом - ульи. Из турлучного круглого пригона, покрытого пластами, идет дым, пахнет приятно. На лужайке два ходка, в коробах лежит сбруя: хомуты, седла, дуги. Вон трактор "Беларусь", тут же кобыла с жеребенком. В стороне, на берегу небольшого озера, раскинулся обширный огород, чуть выше - сад. Вдали на лугу - гурты коров.
Ко мне подошли мужчина и два подростка. Я спросил, где нахожусь.
- Ты попал в Прудки, во вторую бригаду колхоза "Маяк".
Я назвал себя. Мужчина пригласил в дом. Жена его, полная, очень подвижная, веселая женщина, приготовила завтрак.
- Видно, вчера лишку хватил, коль сам не знаешь, куда попал? - спросил хозяин.
- Чем вы здесь занимаетесь? - интересуюсь, поглядывая в окно.
- Огородничеством, садоводством. Но без пчел не получишь высокий урожай. Пришлось пасеку заводить.
- Сколько накачиваете меду?
- Ни шиша.
- А такие сады-огороды в каждом хозяйстве есть? - спросил я.
- Почти в каждом.
У меня снова мелькнула мысль: а что, если такие мелкие пасеки объединить, отдать в хорошие руки, механизировать? Тогда бы можно было обслуживать пчелами (именно, обслуживать) все колхозы и совхозы, опылять гречиху, подсолнечник, донник. Да плюс к тому накачивать много меда. Но где найти эти руки, кто возьмется за беспокойное и трудное дело? С чего начинать? А уже пришла пора начинать…
…Адам, услышав стук колес, обрадованно кинулся ко мне. Он был спущен с цепи.
Кузьма Власович торопится навстречу, на ходу набивает трубку табаком. Он чем-то встревожен. Кожа на впалых щеках почернела, глаза воспалены.
- Чуть не сгорела пасека, Иван Петрович! Вот напасть какая! - кричит он.
- Что такое? От костра? - Я спрыгиваю с ходка на дорогу. Сразу как рукой сняло хорошее настроение.
- Нет. Как ты уехал, я сел в лодку и поплыл к сетям.
- Так.
- Ну, плыву спокойно, покуриваю. Вдруг на пасеке Адам залаял. А он зря не лает. Присмотрелся и вижу возле домика грузовик, какие-то люди носят ульи. "Воры", - промелькнуло в голове. Живо поворачиваю лодчонку назад. "Эге-гей!" - кричу и на весла жму что есть силы. Упарился. Руки трясутся. Не успел приткнуть лодку к берегу, а грузовик-то покатил к лесу. "Ну, все, отсторожил. Будь ты треклята и рыбалка эта". Тороплюсь, спотыкаюсь, а самому воздуху не хватает. Около изгороди остановился, осмотрелся. Вроде все в порядке. Все на месте. Пошел на просеку, а там чужие ульи.
- Чьи? - спросил я и вспомнил просьбу старика с пчелосклада: "Нельзя ли привезти к вам пчел?"
- Ульи начальника управления Рогачева, - продолжал Кузьма Власович. - Он, вишь ли, без спросу привез к нам десять домиков, приткнул их около прясла. А наши-то пчелы скопом напали на непрошеных гостей и пошел бой-грабеж. Шофер, что возит Рогачева, говорит, мол, чистые звери у вас, а не пчелы. Пришлось дымить, чтобы наших прогнать. А свои ульи они взвалили на машину и увезли в просеку.
Я молча распрягал лошадь, хмурился от злости на Рогачева.
- Так вы и не поговорили с этим…
- Как же, говорил. Пошел я в лесную прогалину, куда нырнула ихняя машина. На поляне ульи, тут и сам начальник - маленький, занозистый и его шофер по прозвищу Тюха. Сидят, покуривают. Вот я и спросил: кто, мол, вам, товарищ Рогачев, разрешил такие дела творить? А он растер горящую папироску пальцами, обжегся, видно, плюнул и набросился на меня, что твоя шавка: "Да ты кто такой, чтоб я перед тобой отчитывался? Ты что за спрос?" - "Сторож, говорю, че, не признаете?" - "Вот и сторожи то, что тебе доверено. А то сыму с работы". Тут уж я вспылил: "Руки коротки. Я к тебе в сторожа не нанимался. А ты че делаешь? Самоуправством занимаешься? Ты мог бы совхозную пасеку сгубить. Поеду в район, там разберутся". Он тут поостыл, папиросочку даже предложил, чтоб я успокоился. Вот ить дела какие, Иван Петрович.
Старик немножко помолчал и выбил из трубки пепел о свою деревянную ногу.
- Понимаешь, Иван Петрович, этот Рогачев не раз и не два приезжал на пасеку встряхнуться с друзьями, иной раз и с подругами. Куражлив: достань ему из улья сотового меду, поджарь свежих карасей. А по имени-отчеству никогда не повеличает: сторож, старик… Он хотел даровщиной попользоваться, дескать, поставит здесь свои ульи, мы обрадуемся, как же: начальник осчастливил нас! От радости запрыгаем. Будем ухаживать за его пчелами. А шиш не хотел? Меня, брат, не напугаешь чином!