Кузьма Власович погрозил в пространство кулаком. Я улыбнулся про себя. Он снова набил трубку табаком.
- Знаешь, Иван Петрович, что я заметил? Там… Прошел я около рогачевских ульев и чую, прет от них кислым духом, вроде столярным клеем. А мой нос по этой части не проведешь. Смекаешь, куда клоню?
- Смекаю, Кузьма Власович. Видно, американским гнильцом болеют его пчелы.
Я схватил сетку и побежал к рогачевской пасеке. Проверил несколько ульев и во всех обнаружил гнилец.
- Как быть, Кузьма Власович? Заразят наших.
- Надо меры принимать… Падай на лошадь и гоняй обратно, - сказал сторож.
Пришлось взнуздать Серка и верхом мчаться в город, в ветеринарную лечебницу. Главный врач, пожилая женщина с усталым лицом, внимательно выслушала меня и, зевнув, спросила:
- Ну, и что вы думаете делать?
- Как что? - удивился я. - Есть закон об охране пчел. Рогачев должен убрать свои ульи. Вы разрешали ему?
- Нет, - сказала она скучно. - Я подчиняюсь Рогачеву. А он человек своенравный. Вы понимаете меня?
- Нет, не понимаю. Отсюда я пойду в райисполком.
Женщина посмотрела на меня долгим взглядом, видимо, оценивая, способен ли я это сделать.
- Привыкли жаловаться, - она взяла телефонную трубку, подула в нее.
- Начальника управления. Петр Яковлевич? Ваши пчелы где находятся? Около совхозной пасеки? Надо убрать их. Вот пришли с протестом.
Слышно было, что Рогачев ужасно вспылил и, не разобравшись в чем дело, начал разносить ветеринарного врача. Она отвела трубку подальше от уха и улыбнулась, кивнув головой на телефон…
- Видите? Сейчас ему бесполезно возражать. Он, когда рассердится, все равно, что токующий глухарь, - ничего не слышит. Пусть покричит.
А трубка все свирепствовала, потом замолкла.
- Алло, алло! - послышалось. - Вы слушаете? Где вы, черт возьми…
- Да, я у телефона, Петр Яковлевич. Так… так… так… Здесь совхозный пчеловод. Вот передо мной стоит. Ваши пчелы заражены гнильцом. Он проверил. Нет, не пойдет к вам. Так и заявил. Собирается жаловаться в райисполком.
- Шут с ним. Завтра уберу. Скажи ему, что он наглец…
Женщина положила трубку.
- Ну вот, слышали. Кажется, конфликт исчерпан.
10
Термометр в тени показывает двадцать семь градусов. Контрольный улей дает привес. Есть небольшой взяток. Нужен дождь. Я записываю это в пасечный журнал.
Мы полностью открыли летки у всех ульев. Для проветривания. Очень много пчел сидят у поилки на доске, по которой из бочки бежит вода. Кузьма Власович сменил воду в кадке: старая уже начинала припахивать болотом.
Не успели присесть на крыльцо, как из одного улья вдруг посыпались на прилетную доску пчелы, будто их кто-то гнал изнутри метлой. Они зажужжали, закружились высоко над ульями. Вышел рой. Пчелы начали унизывать березовую ветку, повисшую над пряслом. Я зачерпнул из бочки воду, на ходу наломал веник и сбрызнул рой, который привился и висел на ветке широкой черной бородой. Когда обрызгивают, то пчелам кажется, что идет дождь, и поэтому, пока он идет, дальше лететь нельзя, надо переждать, обсохнуть, иначе все погибнут. Пчелы очень боятся сырости.
Кузьма Власович разжег дымарь. Я вынес из омшаника большой фанерный ящик, остановился у дверей и приподнял ящик так, что ветка с роем, как виноградная гроздь, оказалась внутри его. Резко ударил по ветке. Пчелы осыпались. Ящик осторожно опустил на землю и прикрыл фанерой так, чтобы осталась щель, куда могли бы залететь остальные пчелы. Потом Кузьма Власович унес рой в зимовник.
Под сеткой лицо потеет. Соленые, крупные, как горох, капли попадают на губы, скатываются за ворот. Жарко. Мы решили отдохнуть. Кузьма Власович задремал на кошме под березой. Я сижу рядом за столиком, читаю.
Над притихшим разморенным лесом и над озером синее небо выцвело. Солнце растворилось в белизне. Не видно диска. Вместо него полыхает в зените бесцветное пламя. Душно. Трава поникла.
На березе сидит грач. Широко раскрыв клюв, он очумело смотрит на землю, ищет прохладное местечко. Но и в тени душно. Хоть бы качнулось дерево, хоть бы шевельнулась травинка…
Через поляну пролетел черный шмель, заглушив все другие звуки густым бархатным басом. Он как камень плюхнулся в траву и затих.
Озеро такое же белесое, как и небо. Однообразный лягушиный переклик в заболоченных низинах похож на далекий колесный скрип сломанной телеги. Я отодвигаю книгу в сторону. Из-за леса со стороны города показалась пара гнедых, запряженных в ходок. В нем сидят двое: дородный казах и сухопарый Дабахов. Они не успели еще привязать лошадей в сторонке от пасеки, как следом появился на маленьком мотоцикле "Ковровец" щуплый старичок с мочалистой бородкой. Он подкатил к воротам нашей жердяной изгороди. А из просеки, где стоят рогачевские ульи, вынырнул грузовик. Шофер тоже подъехал к воротам. Засунув руки в брюки, важно выпятив живот, он подошел к Дмитрию Ивановичу, с которым уже разговаривал старичок. Все они гурьбой направились к нам. Я разбудил Кузьму Власовича.
- Гости к нам пожаловали.
- Кого там принесла нелегкая? - Он, держась за поясницу, приподнял голову. - Да тут целая ассамблея. Милости просим.
- Салям алейкум! Здравствуй, - сказал здоровенный казах, вытирая рукавом пот с лица. На нем был широкий, из коричневого вельвета костюм. На большой стриженой голове, почти на самой макушке, сидела маленькая, как блюдце, тюбетейка. Из-под густых свирепых бровей проницательно смотрели черные глаза.
- Здравствуй, Умербек! Зачем пожаловал? - спросил Кузьма Власович.
Теперь я окончательно узнал его. Когда мы вытаскивали Умербека из ямы, фигура его показалась мне не такой внушительной, как сейчас, и лицо менее добродушным.
- Дела есть, Кузьма Власович, - сказал он с приятным акцентом. - Беседовать мало-мало будем, с глаз на глаз.
- Да. Потом поговорим, - кивнул головой Дмитрий Иванович, солидно оттопырив губу и засунув руки за свой широкий ремень. Он не нашел нужным нас приветствовать. И это, я заметил, обидело Кузьму Власовича, но он не подал вида, а ласково посмотрел на незнакомого щупленького старичка. Тот пощупал свою мочалистую бородку и поклонился.
- Я пчеловод из Одоевского совхоза.
- Проходите все к домику, усаживайтесь в тени, - хлопотал Кузьма Власович. - А ты, Тюха, что косишься на Адама? Зачем приехал?
Шофер водил толстым "картофельным" носом по сторонам, словно принюхивался к чему-то.
- За рогачевскими ульями приехал. Полакомиться нашему брату есть чем?
- А вот так бы сразу и сказал. Я сейчас угощу тебя сотовым медком.
- А покрепче, дядя Кузя, что-нибудь есть? Ужасть, как голова болит. Угости медовухой.
Дмитрий Иванович снисходительно морщился, казах добродушно улыбался, а старичок с мочалистой бородкой похохатывал.
- Не занимаюсь медовухой, - отмахивался Кузьма Власович.
- Ну, ладно. Давай топай. Мед все же не вода. Правда, мужики?
- Знамо дело, - отозвался приезжий старичок.
Кузьма Власович пошел в омшаник. Тюха, подмигнув нам, нырнул в сени, схватил большую алюминиевую кружку и заглянул в кладовку, где стояла фляга с олифой. Он зачерпнул кружку желтоватой жидкости, с жадностью сделал большой глоток. И тут же выскочил на крыльцо, страшно сморщился.
- Ты что, Тюха, разыгрываешь из себя дурачка? - не вытерпел Дмитрий Иванович. - А еще…
- Извините, Дмитрий Иванович.
- Ты, брат, кажись, что-то уже нашел для себя? - строго спросил старик, выходя из зимовника.
- Да вот у вас автолу зачерпнул. В задний мост грузовика залить надо.
Кузьма Власович усмехнулся:
- В задний мост? А себе уже залил?
- Да ты что, дядя Кузя? Я ведь не машина. Дай махры закурить!
Он присел на крыльцо и долго не двигался. А когда невмоготу стало от выпитой олифы, схватился за живот, спрыгнул с крыльца и рысью побежал в лес.
- Т-ю-ха! - крикнул Кузьма Власович. - Слышь, приезжай еще с похмелья. Олифа есть. Не жалко.
Смеялись все, даже Дмитрий Иванович выдавил улыбку. Но заразительнее других хохотал приезжий старик. Он упал на бок и трясся, как будто его била лихорадка. Наконец, успокоившись, вытер тряпочкой глаза. Хотел было снова хихикнуть, но Дмитрий Иванович шикнул:
- Хватит, папаша. Ты не в театре. Зачем пожаловал сюда?
Старик сокрушенно вздохнул и рассказал, что приехал посмотреть, как живут соседи. У него на пасеке дела не ахти какие, ему плохо помогают, мало сеют медоносных трав, ульи старые. За каждую погибшую зимой семью высчитывают деньги. А не подумают, что омшаник старый, насквозь продувается ветром. Вот-вот начнется медосбор, а на Одоевской пасеке нет хороших пчелиных семей. Старик признался, что "агромадная" часть пчелиных семей зимой изрядно повреждена мышами, а он скрыл это от начальства. Весной решил восстановить пчелиные семьи, разделил их пополам, намельчил. Теперь все слабыши. Надо наращивать пчел, а корма нет, в природе взяток слабый. Поэтому пасека к медосбору может оказаться неподготовленной. Что делать?
- Пойдите к директору совхоза, - посоветовал я, - и все честно расскажите. Вы не виноваты, что омшаник худой. Пока не поздно, положение можно исправить: попросите сахару для подкормки пчел.
Он поблагодарил за совет. На прощанье протягивал каждому руку, заглядывая в глаза: нет ли в них обиды или недовольства на него. Дмитрий Иванович не подал, а неловко сунул свою жилистую клешню в живот пчеловода. Тот принял этот жест за шутку, улыбнулся и долго держал в своих руках его узловатые пальцы, приглашал к себе в гости.
- Ладно. Все. Некогда тут с тобой, - нахмурился Дмитрий Иванович.
Старичок живо укатил на своем "Ковровце".
- Ты пошто так с ним обошелся? Нехорошо, - нахмурился Кузьма Власович. - Он ведь не к тебе приехал.
- А, ну его. Не люблю слюнтяев. Я вот к тебе Умербека привез.
- Ну, говори, Умербек, зачем пожаловал, - спросил Шабуров.
- Дело есть, Кузьма Власович, - он посмотрел на меня.
- Говори. Это свой, пчеловод новый, - ввязался Дабахов. - Мы с ним большие приятели, кунаки.
- Хорошо. Скажу. - Умербек покрутил тонкие, как мышиный хвост, кончики усов, свисающие к углам губ. - Я купил три лошади на махан. В городе их держать негде. Сам понимаешь.
- Понимаю. Хочешь, чтобы они паслись здесь? - спросил Кузьма Власович.
- Конечно, верно думаешь! - обрадовался Умербек. - Они поправятся, разжиреют. Осенью зарежу их. А вас всех на бешбармак приглашу. Осенью жениться буду, ребятишкам мать приведу. Свадьбу устрою. Мяса много надо.
Умербек так приятно улыбался, показывая чистые ровные зубы, так горячо упрашивал Кузьму Власовича, что я тоже замолвил за него слово.
- Да пусть гонит своих коняг.
Кузьма Власович подумал, закурил трубку.
- Выпаса есть, травы полно. Не жалко.
- Вот-вот! - закивал головой Умербек. - Конечно, не жалко. Всем хватит. Места много, травы полно.
- Так-то оно так, - подтвердил Кузьма Власович, - но у нас своя лошадь. Кроме того, пригоню корову. За конями нужен досмотр: напоить, спутать. Да мало ли хлопот?
- Совсем маленький досмотр. Сам понимаешь, - говорил Умербек.
- Нет, не маленький. Потеряется конь - я за него отвечать должен. Понимаешь, какое это дело? Совесть будет мучить.
- Какая совесть? Не надо отвечать. Все уладим. Не беспокойся, кунак. Не надо отвечать.
- Как "не надо отвечать"? - удивился старик.
- Еще достанем лошадь. Это пустяк. Кормить негде. Вот беда.
- Нет, я не берусь за это дело, - нахмурился Кузьма Власович.
- Я тебе завтра же барашка приволоку. За работу. Пожалуйста.
- Ничего не надо мне, - отвечал Кузьма Власович.
- Совсем плохо, Кузьма Власович. Как быть? Ты же мой хороший кунак, друг!.. И Дмитрий Иванович мой кунак.
Умербек достал из кармана щепотку табаку, высыпал на ладонь, растер большим коричневым пальцем и понюхал. Он волновался. Видно, отправляясь на пасеку, был уверен, что свое дело обтяпает удачно, а сейчас растерялся и ничего не мог придумать, чтобы уговорить упрямого старика. Он часто моргал и смотрел на Дабахова, как на спасителя.
- Совсем плохо. Придется отогнать их в Гари к Хайдару.
- Как знаешь. Не могу ничем помочь, - твердил свое старик.
- Ну чего ты, Кузьма, ломаешься, как сдобный пряник? - вмешался Дабахов. - Он же просит тебя, как человека: помоги. Что тебе стоит при смотреть за тремя хвостами? Выпаса казенные.
- Некогда мне. У нас своей работы полно. А тут еще твоя рыба. Вас много, я один. На всех все равно не угодишь. Аппетиты ваши растут не по дням, а по часам.
- Умербек, шут с ним, - махнул рукой Дабахов. - Я нашел выход. Переправим лошадей (хоть целый табун) вон на тот дальний остров и пусть себе гуляют без охраны.
- Молодец, Дмитрий Иванович, - воскликнул Умербек. - Совсем хорошо придумал.
Они поспешно сели в ходок и уехали не простившись. А вдали опять появилась машина. Кузьма Власович долго смотрел на нее и тяжело вздохнул:
- Кажись пронесло. Слава богу, не сюда…
Я, очевидно, изменился в лице. Кузьма Власович заметил это:
- Ты что? Болен али устал?
- Нет. Черт знает, что это такое. Не пасека, а какой-то базар! Едут сюда со всех сторон. Да хоть бы с хорошим ехали-то. А еще Сергей Дмитриевич говорил, что я живу, как Робинзон, на необитаемом острове. Между прочим, почему он Дмитриевич?
Я осекая, вдруг вспомнив наш разговор с инженером. Сторож опустил глаза, нахмурился.
- Что ж. Это не секрет. В войну я попал в плен к немцам, потом к американцам. Жена получила похоронную: "Пропал без вести". Ждать некогда. Ну, дело житейское, сошлась с Дмитрием Ивановичем, и когда я вернулся домой, то у нее уже рос Сережа. В глаза мне не могла смотреть. Все крадучись плакала. Вскоре она умерла от чахотки. Я вырастил парня. Война… Ничего не поделаешь, - сказал Кузьма Власович и набил табаком трубку.
- Стало быть, вы были в Америке? Что там делали?
- Всякое бывало. Привелось шофером работать и на лесосплаве, у фермеров трудился, был и сборщиком божьих коровок.
- Божьих коровок? Это зачем же?
Кузьма Власович оживился.
- Там, как у нас, опрыскивают посевы ядом. При этом гибнут всякие вредные насекомые, а с ними заодно и полезные божьи коровки. Вот, значит, американцы собирают в горах божьих коровок и пускают в посевы, чтоб они поедали всяких тлей и червецов.
Кузьма Власович помолчал.
- Я работал в фирме Джоржа Квика в Фениксе. Это штат Аризона. Бывал в штатах Айдахо и Юта. В летнюю жару или осенью божьи коровки улетают с плантаций в горы, где холоднее, поднимаются высоко, до двух с половиной километров, садятся на бревна, палки, камни, складывают крылья и впадают в спячку. Иногда их так много на кустах, что ветки сгибаются до земли. Там их собирают. Вот мы, человек десять, и занимались этим делом. Бывало, подойдешь к кусту, расстелешь на земле целлофановый лист и стряхиваешь насекомых с веток. До весны хранили в холодильных камерах. Весной собирали в лесу сосновые шишки с раскрывшимися чешуйками и ссыпали в мешки вместе с божьими коровками. Они заползали под чешуйки. Так их отправляли крупным зерновым фирмам. Потом я предложил для пересылки божьих коровок картонные коробки, проложенные гофрированной бумагой. Дешево, удобно и красиво. Хозяин радовался и при встрече говорил мне "Корош русски Кузька. Китрий Кузька". Наградил меня дешевенькими штампованными часами. Перед отъездом я подарил их одному негру.
- Ну и сколько же на вас зарабатывал хозяин?
- В год около двухсот тысяч долларов.
Вот тебе и Кузьма Власович! Я не предполагал даже, что он прошел сквозь огонь войны, дважды перемахнул через Атлантический океан, излазил горы Аризоны и Юты, побывал в Калифорнии и после войны вернулся на Родину, к больной жене и чужому сыну, которого вырастил и любит, как родного…
Война не пощадила его, и все же он сохранил удивительно прекрасную черту в характере: доброту. Великую доброту и душевность. Война не убила в нем человечность.
11
Инженер Шабуров много ездит по району. И как-то мне пришло в голову заодно с ним побывать в некоторых селах, заглянуть на пасеки, узнать, как идут дела у других пчеловодов. Напросился к Сергею Дмитриевичу в попутчики. Он отлично знает район и возил меня от пасеки к пасеке короткими проселочными дорогами, по самым красивым, удивительным местам.
Я завел новых друзей. Нас принимали радушно, не скупились на угощения и теплые слова. Я, конечно, интересовался, в каких условиях работают пчеловоды. И, к моему огорчению, ничего отрадного не нашел. На пасеках почти все оставалось, как было полсотни лет назад. Во всяком случае больших изменений не произошло. Труд ручной. Мало того, раньше пасеки не охранялись, нужды не было. Сейчас же столько машин и мотоциклов, столько отдыхающих и праздношатающихся по всем лесам и полянам людей, что нельзя оставлять пчел без надзора. А это опять лишние затраты. Пчеловоды жаловались - руководство так занято важными делами, что ему не до пасек. Денег на покупку новых ульев и ремонт омшаников почти не отпускают, мало сеют медоносов, а где и сеют, так там одолевают энергичные и пронырливые частники. Пока хозяйства разворачиваются (то нет грузчиков, то транспорта или полевого вагончика, в котором можно бы жить), частник уже давно вывез своих пчел и качает мед. И его просто так не выгонишь.
Я загорелся, вознегодовал. Почему в районе пчеловодство в таком запустении? Да, нужны хлеб, мясо, молоко. Но ведь не хлебом единым жив человек! Даже горчица и перец необходимы. А мед?
Поехал в город, в типографии нашел Марину. Конечно, она очень обрадовалась, потащила меня по железной лестнице в свой кабинет, на верхотуру. В открытые окна вместе с прохладным шелестом тополиных листьев врывались отрывисто-звонкие крики галок и развалистый грохот проходящих по улице машин. Я осмотрелся:
- А где же Дмитрий Иванович? Твой директор?
- Мой дядя деловой человек. Как всегда, где-то, чем-то занят. Ты, видно, сердишься на меня за тот неудачный вечер?
Подошла и с нежностью посмотрела в глаза.
- Не надо. Ты должен понять: я тогда в ночь с бригадой поехала по просьбе молодой замужней сотрудницы газеты - у нее очень ревнивый муж. Понимаешь?
Я махнул рукой и рассказал ей о своем турне по району с Сергеем Шабуровым. Марина усмехнулась:
- Видно, не можешь усидеть на одном месте? А мечтал о покое…
- Слушай, Марина!
- Ну, ладно, не буду. Мой совет: выступи в газете. Твое слово прозвучит на весь район.
- Вот это дело!
Мы вместе отправились в редакцию. Марина, стройная и энергичная, в кремовом платье, вся какая-то солнечная, шла по тротуару рядом со мной, чуть запрокинув голову назад, пряча в уголках губ улыбку. Прохожие невольно обращали на нее внимание - мне это было приятно, я гордился ею.
- Ты чему улыбаешься? - спросил ее.
- Вот идешь… такой интеллигентный, образованный, совсем не похожий на обыкновенного пчеловода.
- Ты опять за свое?
- Не могу свыкнуться, представить тебя в этой роли.
- Это работа, а не роль.
- Все равно.