* * *
После долгих раздумий Ли Ду Хан твердо решил: незачем ждать, пока девчонке исполнится тринадцать лет. Женитьбу сына не к чему откладывать. Пора получить наконец свое богатство. И он назначил день свадьбы. На всякий случай, решил он, незадолго до наступления срока стоило бы получше относиться к Мен Хи. Неизвестно еще, как придет богатство. Хорошо, если прямо к нему в руки, а если через нее? Тогда надо, чтобы у Мен Хи не было к нему злобы. Правда, тоин сказал, что разбогатеет тот, кто женит на ней своего сына, - значит, именно он, Ли Ду Хан, должен все получить, но рисковать все же не стоит.
Мен Хи теперь спала в теплой комнате. С вечера она брала большой глиняный, ярко раскрашенный горшок и доверху наполняла его древесным углем. Когда угли раскалялись, она покрывала сосуд тонкой металлической пластинкой, замазывала его глиной и на подставке переносила в комнату. Всю ночь ей было тепло.
Она уже не ходила в обносках. Ей сшили шаровары и пышную белую юбку, купили гомусины - резиновые туфли с острыми, загнутыми вверх носками. На нее не кричали, как раньше.
Ли Ду Хан непоколебимо верил в грядущее богатство. Ведь все, что тогда сказал дракон тоину, полностью сбылось. И ливни были, и девочку он нашел на Двуглавой горе, - значит, и деньги должны прийти. Он уже видел в мечтах огромные фруктовые сады и необозримые плодородные поля, рисовые плантации и бесчисленные стада. Крестьяне всех окрестных деревень станут его арендаторами. И озеро и река будут принадлежать ему.
Он перегородит плотинами горные потоки и будет давать воду на поля только тем, кто сможет платить вперед. Шлюзы на плотине запрет, а ключи привяжет к кушаку. За стирку белья на озере пусть платят и за ловлю рыбы пусть тоже платят. Хотя нет, рыбу он не разрешит ловить, у него будут свои рыбаки, вся добыча чтобы шла ему. Пожалуй, на каждую джонку придется посадить надсмотрщика, а то еще растащат весь улов и скажут, что ничего не поймали.
Он будет платить японским чиновникам и полицейским, чтобы они строго наказывали тех, кто вздумает бунтовать. А тоина заберет к себе и всех его богов тоже заберет. Пусть служат только ему одному. Землю соседнего помещика, Кураме, он откупит, и пусть японец уедет из этих краев. Он один станет владыкой всех здешних долин и гор. Вот когда широкой рекой потечет к нему золото…
Чем ближе подходил день свадьбы Тхя и Мен Хи, тем больше беспокоился Ли Ду Хан. Его раздражал теперь каждый пустяк, он не хотел никого видеть, ни с кем не разговаривал, кроме управляющего, перестал посещать своих жен.
В один из таких дней Пок Суль сказала ему, что Тхя заболел.
Но даже это сообщение не произвело на Ли никакого впечатления.
- Нашел время болеть! - недовольно проворчал он, но к сыну не пошел.
Встревожился Ли только на следующий день. Едва он проснулся, в комнату вошла Пок Суль.
- Тхя без памяти, и тело его сгорает, - сказала она несмело.
Ли велел срочно привезти из города доктора, позвать тоина, а Мен Хи посадить возле больного, чтобы ухаживала за ним.
Первым на вызов помещика явился тоин. Он присел на корточки возле больного, пошептал что-то, прикоснулся к его лицу и, посмотрев на Ли Ду Хана, сказал:
- Великий Окхвансанде зовет твоего сына к себе. Закрой двери и три дня никого не впускай сюда, чтобы никто не потревожил душу уходящего в небесный мир.
Тоин сказал эти слова и удалился, не дожидаясь вознаграждения.
Ли Ду Хан бросился вслед за тоином, протягивая к нему руки, пытаясь что-то сказать, но посреди комнаты остановился. Лицо у него было растерянное и беспомощное. Он постоял немного в нерешительности, злобно посмотрел на сына и вышел из комнаты.
- Где доктор?! - закричал он на жену, стоявшую у двери. - Почему нет доктора?
- Он уже здесь, - успокоила его Пок Суль, - он дожидался внизу, пока уйдет тоин.
Ли Ду Хан проводил врача в комнату больного и остался у его изголовья.
Тхя лежал без движения, повторяя одно слово:
- Воды, воды…
На вопросы врача не отвечал и только бессмысленно водил глазами по сторонам.
- Ваш сын не проживет и одного дня, - сказал доктор после осмотра.
- Нет, нет, доктор! - попятился Ли Ду Хан, отталкивая ладонями воздух, будто стараясь отогнать от себя страшные слова.
Потом, ухватившись за халат врача и привлекая его к себе, зашептал ему в лицо:
- Он не должен умереть до утра, доктор, дайте ему дорогие травы, я заплачу вам много денег… Только до утра… до восхода солнца.
Врач удивленно посмотрел на помещика, на его сына, у изголовья которого они стояли, и отвел Ли Ду Хана в сторону.
- Если дать настой из дорогих трав, - сказал он, - до утра протянет.
Ли Ду Хан облегченно вздохнул.
- Вот вам деньги, - начал он извлекать из-за кушака кисет, - это для начала, утром я дам вам еще, только никуда не уходите, сидите возле моего дорогого сына…
Последние слова он говорил уже на ходу, кивая и пятясь из комнаты.
* * *
Ли Ду Хан сказал управляющему:
- Свадьбу справить богато, как и подобает щедрому помещику. За гостями послать немедленно, но много людей не собирать.
- Хоть на один день отложите! - взмолился управляющий. - Надо достойно подготовить этот радостный час.
- Тебе, наверно, не нужны деньги, - ответил Ли Ду Хан, - или ты мало уважаешь меня, своего хозяина, который доверяет тебе, как родному сыну.
Ли Ду Хан больше ничего не хотел говорить и больше ничего не хотел слушать. Он вызвал писаря и начал диктовать ему список гостей. А через полчаса весь дом был поднят на ноги.
На скотном дворе резали птицу и поросят, в кухне грохотала посуда, и оттуда распространялся чад на весь дом. В комнатах шла уборка. Тринадцать жен арендаторов были посланы в ближайшие поместья с приглашениями от Ли Ду Хана. Сам он сидел в своей спальне, и к нему прибегали с донесениями и вопросами то управляющий, то Пок Суль, то кто-нибудь из челяди.
Ли Ду Хан сидел на подушке, спокойно и внимательно выслушивал приходящих и неизменно отвечал:
- Сами подумайте, как лучше сделать, если вы немного можете думать.
И только один раз он выругал управляющего, который не в состоянии даже прикрикнуть на эту неповоротливую челядь: целый час стаскивали с Тхя одежду, а теперь никак не могут натянуть на него свадебный наряд!
Как только ушел управляющий, явилась Пок Суль.
- Тебя зовет доктор, - нерешительно сказала она.
- Он меня совсем разорит! - злобно закричал Ли Ду Хан. - Дай ему еще денег, у тебя там должны были остаться деньги. Скажи, что…
- Нет, нет, - перебила его Пок Суль, - он хочет, чтобы ты немедленно пришел.
В сильном раздражении помещик направился в комнату больного.
- Ваш сын умер, - склонив голову, встретил Ли Ду Хана врач.
- Неправда! - прошептал Ли, глядя на мертвое тело сына, одетого в свадебный костюм.
Ли Ду Хан схватил врача за руку и, глядя ему в глаза, медленно и твердо произнес:
- Он жив, доктор! Понимаете, он жив!
Врач покачал головой.
- Вы будете богатым человеком, - снова зашептал Ли, крепко сжимая руку доктора. - Я вам дам золото, понимаете, золото! Он умрет утром. Он умрет, как только кончится свадьба…
Врач оттолкнул Ли Ду Хана:
- Свадьба? Что вы говорите, обезумевший человек! Жених должен выполнять свадебный обряд.
Ли Ду Хан обмяк, его горящие глаза помутнели, руки повисли.
- Да, да, обряд, - забормотал он, - обряд… Мертвый не может… Пропало богатство…
Доктор вышел, а Ли Ду Хан долго еще стоял неподвижно и что-то шептал.
Он не заметил, как появилась Пок Суль, не слышал ее слов, пока она не коснулась его руки. Он недоуменно поднял на нее глаза и медленно произнес:
- Уходи!
Ли повалился на циновку. Он не мог еще поверить в несчастье. Этот тоин всегда говорил правду. И сегодня он сказал, что сын умрет. Значит, его слова о богатстве тоже правда. Кому же оно теперь достанется?
Нет, так оставить дело нельзя. Золото не должно уйти после того, как он столько лет терпеливо дожидался. Оно уже коснулось его рук, это несметное богатство, а теперь ускользает. Надо что-то придумать, надо обязательно что-нибудь придумать.
И Ли Ду Хан придумал.
Поминальная доска
С похоронами не торопились. Неприлично же сразу хоронить покойника, словно от него хотят быстрее избавиться. Пусть побудет немного с родными, которые так сильно его любили.
Пок Суль сама помогла Мен Хи достойно провести первые траурные дни. Как и все в доме, кроме Ли Ду Хана, Мен Хи теперь ходила босиком, с распущенными волосами, в одежде из грубой мешковины, подпоясанной толстой соломенной веревкой, концы которой касались пола. Целыми днями всюду слышались душераздирающие крики и стоны: родственники и знакомые добросовестно выполняли обряд.
В такие минуты Пок Суль внимательно следила за Мен Хи, потому что девчонке полагалось плакать, а слезы не шли у нее из глаз.
Мен Хи слышала, как Ли Ду Хан восхвалял покойного, его светлый ум, его благородство и великодушие, слышала, как поддакивали ему присутствующие, как они неутешно рыдали. Она понимала, что должна рыдать громче других, но никак не могла заставить себя выполнять лживую роль убитой горем невесты.
Пок Суль незаметно дергала ее за одежду, щипала, но от этого девочке становилось только смешно, хотя она и чувствовала, как неуместен здесь смех.
За годы, проведенные в этом доме, она видела много лицемерия и лжи и все же с удивлением смотрела на Пок Суль, которая, рыдая, била себя в грудь и сквозь слезы без конца восхваляла Тхя. Ли Ду Хан был торжественно печален и тоже говорил о неоценимых достоинствах сына.
На третий день покойника положили в гроб, сделанный из кедровых досок. Денег на гроб не пожалели. Он был покрыт черным лаком и внутри устлан черным и зеленым шелком. Белые, словно живые, облака плыли на гробовых досках. Края крышки промазали смолой и тоже покрыли лаком.
Три дня справлялись поминки, и три дня стоял гроб в комнате. Потом его накрыли красной материей, вынесли из дому, водрузили на огромные новые носилки, и тридцать издольщиков подняли их с земли.
Ли Ду Хан не захотел брать носилки, которыми пользуется вся деревня. Они не превышают площади его комнаты и слишком малы для сына помещика. Да и выглядят бедно. Он заказал носилки специально для своего дома. Скоро придет очередь отца, да и вообще в богатом доме должны быть собственные носилки.
Возглавлял траурную процессию родственник Ли Ду Хана с колоколом в руках. Монотонные, заунывные звуки разносились далеко вокруг: "дин-дон-н-н-н!.. дин-дон-н-н-н!.. дин-дон-н-н-н!.."
Позади него двигалось несколько человек с огромными красными полотнищами шелка на длинных шестах. Белыми иероглифами на шелке было написано: "Умер сын помещика Ли Ду Хана - Ли Тхя". За гробом шли Ли Ду Хан и его управляющий, который нес поминальную доску. В трех шагах от них, громко рыдая, шла Пок Суль, и две женщины поддерживали ее под руки, тщетно пытаясь утешить убитую горем мать. Шествие замыкали Мен Хи, многочисленные родственники, челядь, издольщики.
Мысли Мен Хи были далеко отсюда, далеко от всей этой церемонии. Она думала о том, как будет искать родных, вспоминала свою жизнь на Двуглавой горе, и эта жизнь, тяжелая и голодная, не казалась ей теперь такой невыносимой.
Место для могилы выбрали, как и полагается, на южном склоне живописной горы. Три тоина, отыскавшие это место, сказали Ли Ду Хану, что оно счастливое, а значит, никаких несчастий в доме не будет и не придется откапывать гроб и переносить покойника на другую гору.
Могильный холм сделали высоким и крутым, а вблизи расчистили площадку для святых зверей, которых уже готовили из камня мастера.
На обратном пути Мен Хи шла за Ли Ду Ханом. Управляющий торжественно нес в руках поминальную доску. Ее сделали, как и полагается, из каштанового дерева, срубленного в самой глухой чаще, куда никогда не доносилось пение петуха или лай собаки.
Дома Ли позвал к себе Мен Хи.
Когда она вошла, Ли Ду Хан сидел посреди комнаты, а перед ним на столике лежал красный лист бумаги. Мен Хи не знала, что это письмо, в котором отец дал согласие на ее брак. Аккуратно разграфленный крупными клетками и исписанный иероглифами листок испугал ее.
Медленно, не глядя на девочку, заговорил Ли.
- Великий Окхвансанде, - сказал он, - забрал в свой цветущий сад моего сына и твоего будущего мужа. Законы неба повелевают нам на земле успокоить его душу, переселившуюся в поминальную доску. А душа его ждет радостного дня свадьбы.
Ли говорил нараспев, покачиваясь всем корпусом, и похоже было, что он молится.
- Я не нарушу клятву, данную богу и горам, записанную на красной бумаге. Вот такая же клятва твоего отца. - И он разгладил обеими руками листок, лежавший на столе. - Твой отец также ее не нарушит, - продолжал Ли, накрыв бумагу ладонями, - ибо тогда страшная кара падет на его голову. В счастливый день после четвертого новолуния ты обвенчаешься с поминальной доской и как вдова, верная своему мужу, навсегда войдешь в дом его отца, в мой дом. Я великодушно соглашусь принять тебя, и ты успокоишь душу ушедшего.
Ли Ду Хан умолк и посмотрел на Мен Хи. В ее глазах он увидел ужас.
Она покорно опустила голову и тихо вышла из комнаты.
* * *
Ли Ду Хан отказался соблюдать трехлетний траур, хотя умер мужчина и его единственный сын. Правда, всякие увеселения он запретил, но свадьбу решил справить. Он торопился скорее получить богатство, и свадьба состоялась точно в назначенный день.
Мен Хи была в свадебной одежде: ярко-синяя, до щиколоток, широкая юбка, туго перехваченная на груди кушаком, и коротенькая белая блузка с длинными рукавами, сшитыми из лент всех цветов радуги, кроме желтого. Казалось, будто широкие браслеты охватывали ее руки от плеч до кистей. Спереди блузку стягивали две ленты, завязанные бантом. На ногах - чулки из холста и белые гомусины. На макушке был искусно сплетен шар из волос, а щеки густо намазаны красной краской.
Перед приходом гостей Мен Хи долго объясняли, как она должна себя вести, что говорить, где стоять. Она слушала, но слова не проникали в ее сознание, она никак не могла понять, чего от нее хотят.
Но вот собрались гости. Мен Хи заставили выйти к ним, и она почувствовала себя такой одинокой и чужой среди этих сытых людей, такой забитой и загнанной, как никогда раньше.
Спустя некоторое время явился управляющий с поминальной доской и высеченной из дерева дикой уткой - символом супружеской верности - и встал напротив Мен Хи. На доске ярко выделялась вырезанная и покрытая черной тушью надпись: "Ли Тхя". Рядом с управляющим встал Ли Ду Хан и скрестил на груди руки.
Мен Хи не умела читать, но она долго смотрела на черные канавки иероглифов. И вдруг они начали углубляться, расти, шириться, они уже превратились в глубокие черные рвы, в бездонную пропасть. Мен Хи ничего не видит, кроме бездны, которая все увеличивается, движется, достигает ног. Она попятилась, натолкнулась на кого-то, стоявшего сзади, и мираж исчез.
Перед ней снова Ли и доска в иероглифах, от которых она не может оторваться. Но теперь канавки быстро сужаются, становятся похожими на черные нити. Их все больше, они переплетаются, как паутина, они заполняют комнату, движутся на нее огромной массой, обвивают тело.
Мен Хи подали крошечную фарфоровую чашечку с вином. Управляющий наклонил доску, - значит, она тоже должна поклониться доске и пригубить вино. Руки ее сильно дрожали, вино расплескалось, и она поднесла к губам пустую чашечку. Мен Хи еще держалась на ногах, будто в тумане видела вокруг себя людей, видела, как из другой чашечки вылили вино на доску и как струйки потекли по канавкам иероглифов.
Капельки желтого вина искрились в тумане. Она смотрела на эти искорки, а чашечка стучала о зубы, пока кто-то не отвел ото рта ее руку. Мен Хи вздрогнула от прикосновения, комната зашаталась, поплыла, мелькнула перевернутая доска, налитое злостью лицо Ли. Чьи-то руки подхватили ее, и все исчезло.
А свадьба продолжалась. Ведь все равно после церемонии поклонов невеста уходит к себе, а жених остается веселиться в кругу друзей.
Мен Хи отнесли в ее комнату, привели в сознание. Она услышала над самым ухом шепот. Ей объяснили, и Мен Хи поняла, что таким поведением можно разгневать небо, что, если она и дальше так будет вести себя, гнев падет на головы ее родных. Ей втолковали, что и как она должна теперь делать, и наконец оставили одну.
Надо отвести гнев богов. И когда она так решила, ей уже легче было подойти к столику, на котором стояли две чаши куксу. Опустилась на плоскую подушку, стараясь не прикоснуться к целой стопке подушек, приготовленных рядом. Потом раздвинулись двери, и на пороге появился управляющий все с той же зловещей поминальной доской. Он молча прислонил ее к подушке рядом с Мен Хи и ушел.
Мен Хи хочет отодвинуться, но ей страшно пошевелиться, страшно взглянуть на эту доску, в которой живет человеческая душа. А мысли уже бегут, бегут не останавливаясь, обгоняя друг друга, тревожные, пугающие мысли. Она отчетливо видит змею с длинным черным жалом над головой матери. Нет, этого она не допустит, надо сделать все, что ей велели!
Мен Хи придвигает к себе куксу и палочками отыскивает конец тонкой лапши. Вся порция состоит из одной сплошной нити из теста. Надо, чтобы супружеская жизнь была такой же длинной, как эта нить. Она только начала есть, как случайно перекусила нить. Наверно, хватит. Не всю же куксу она должна проглотить.
Теперь надо уложить в постель доску и лечь возле нее. Но откуда же взять силы, чтобы перенести все это?
И снова будто чей-то голос напоминает ей, что иначе она погубит родных. Девочка поднимается, берет доску и кладет ее на циновку. Словно подчиняясь какой-то неведомой силе, подкладывает под доску подушечку и ложится рядом. Так она должна спать до утра…
- Сколько времени осталось до рассвета? - громко спрашивает Мен Хи.
Ведь прошла уже целая вечность. Сколько же еще надо лежать? И чудится ей голос матери:
"Далеко-далеко, на краю земли, есть исполинская гранитная скала. Раз в тысячу лет на нее садится маленькая птичка, чтобы поточить свой клюв. Когда птичка источит, сотрет клювом всю скалу, пройдет один день вечности".
- Так вот сколько надо здесь лежать… - шепчет Мен Хи.
Но она выполнила свой долг, и ей теперь совсем не страшно. Она уже не боится доски, лежащей рядом, но ненавидит ее всеми силами своей исстрадавшейся души. Она бьет кулаками, царапает, кусает эту доску и наконец засыпает.